Сергей Могилевцев - Лобное Место Страница 9

– Между прочим, – добавил он, – еще старик Галилей восхищался его прочностью и долголетием, и проводил на ней свои знаменитые опыты!

– Нам Галилей не указ, – возразил ему Платон Генрихович, – нам строительные инструкции указ, а они-то как раз и не допускают такой реконструкции!

– Но позвольте, – воскликнул его собеседник, – а как же быть с Останкинской телебашней, которая, как известно, вообще не имеет фундамента, и стоит себе год за годом, поражая как москвичей, так и вообще всех приезжих?

– Вы бы, дорогой, еще Вавилонскую башню мне в пример привели! – добродушно сказал ему Платон Генрихович. – Мне башни, извините, вообще не указ, поскольку в башнях никто не живет, и будут ли они стоять, или, наоборот, упадут, это никого не волнует.

– А вот и не так, дорогой Платон Генрихович, – вежливо взял его за лацкан пиджака молодой собеседник, представившийся, кстати, как Алексей Юрьевич Березкин, младший партнер своего иностранного компаньона, – а вот и не так! Ибо пример Вавилонской башни, которую лично я видел неоднократно, и в гораздо лучшие времена, чем сейчас, как раз и доказывает, что башни, а равно и другие архитектурные сооружения не падают до тех пор, пока их к этому кто-нибудь не принудит. Все, дорогой Платон Генрихович, прочно стоит на своем месте, будь то Останкинская, Пизанская, или даже Вавилонская башня. Последняя, кстати, имела в высоту шестьсот шестьдесят шесть метров, и простояла бы до сих пор, если бы ее специально не опрокинули. Во всем, Платон Генрихович, следует искать чей-то умысел и чью-то заинтересованность, в том числе и в таком пустяковом вопросе, как снос перегородок внутри нашей высотки. Впрочем, чтобы не ходить вокруг да около, вот вам все расчеты, проделанные мной и моим партнером, и, смею вас заверить, расчеты эти весьма убедительны! – с этими словами он положил перед заместителем районного архитектора объемистый конверт, в котором были явно не документы.

– Что это такое? – сразу же насторожился его собеседник.

– Расчеты, Платон Генрихович, расчеты, – вежливо улыбаясь, ответил молодой визитер. – Вы их пока внимательно изучите, а я выйду за дверь, и прогуляюсь по вашему коридору!

Лепорелло, – а это, как уже, очевидно, догадался проницательный читатель, был именно он, тихонечко вышел за дверь, и действительно начал прогуливаться по коридору, а Платон Генрихович после некоторого колебания заглянул внутрь пакета. В нем, как и предполагал заместитель районного архитектора, оказались деньги, и деньги весьма немалые, что Платона Генриховича смутило окончательно. Аккуратно упакованные банковским способом, любовно перетянутые тугими бумажками со специальными штемпелями, в пакете находились пятьдесят тысяч американских долларов, и это был аргумент, против которого Платон Генрихович оказался бессильным! После недолгой и безуспешной борьбы с самим собой взятка, – а это, разумеется, была самая настоящая взятка, – была Платоном Генриховичем принята, и сначала засунута в письменный стол, потом положена в сейф, а после вообще в одно потайное место, специально устроенное для подобных взяток в полу. В оправдание свое всякий раз, беря подношение, Платон Генрихович говорил, что без взяток в архитектуре, тем более архитектуре московской, обойтись невозможно, и что возвести в Москве даже простой сарай – это вам не Вавилонскую башню построить! И как же он был прав, друзья, как же он был прав!

Вернувшийся через некоторое время из коридора молодой компаньон солидного иностранного представителя тут же получил соответствующее разрешение на снос внутренних перегородок и вообще на любую, какая понадобится, перепланировку, и, положив документы в папочку, сказал на прощание, пожимая руку чиновнику:

– Благодарю вас, дорогой Платон Генрихович, от всей души благодарю, вы действительно тысячу раз правы: возвести в Москве даже простой сарай, или, извините, сколотить обыкновенную голубятню, это вам не Вавилонскую башню построить!

После взаимных расшаркиваний, пожиманий рук, улыбок, и обещаний навестить как-нибудь иностранную фирму, а также ответных обещаний осчастливить архитектуру новым визитом, молодой человек удалился, а Платон Генрихович до следующего утра не занимался уже ничем, а только лишь мечтал о приятном. Мечты его были легки и воздушны, и заключались в основном в работе, обычно выполняемой калькулятором, то есть в сложных подсчетах, а также в суммировании разных цифр, которые Платон Генрихович производил в уме с феноменальной скоростью. Цифры мелькали у него в голове одна за одной, и складывались в такие приятные суммы, так много нулей было в этих цифрах, что заместителю районного архитектора мерещились уже и новый особняк на Рублевском шоссе, и очередная ежегодная поездка с женой на Канарские острова, и даже новенький, ослепительно-красного цвета автомобиль «Феррари», который, как он знал, покупать ни в коем случае нельзя, ибо каждый раз, когда кто-нибудь из его коллег позволял себе нечто подобное, начальство, знавшее в округе, да и вообще в Москве все и вся, назидательно поднимало вверх палец, и говорило: «Главное, господа, не светиться! Что хотите, делайте, хоть траву ешьте, хоть голышом на службу ходите, но чтобы ни о каких „Феррари“ я от вас больше не слышал!» Промечтав так весь день, и потом всю ночь, когда, лежа без сна, он на вопрос жены: «О чем ты мечтаешь, Платоша?», только приятно мычал, и не говорил ничего, из чего супруга сделала правильный вывод, что ему опять дали большую взятку, и что надо теперь в ювелирном присмотреть себе колечко с бриллиантом, – промечтав так весь день и всю ночь, и утром опять явившись на службу, Платон Генрихович был неожиданно арестован, и даже сначала не понял, что же произошло. Причем молодые люди в штатском, которые его арестовывали, и совершенно бесцеремонным образом поставили к стенке, заставив поднять кверху руки, моментально нашли тайник, искусно спрятанный под паркетными плитками пола. На вопрос, чьи это деньги, Платон Генрихович только лишь улыбался блаженно, да повторял, как попугай, одну за одной две фразы: «Возвести курятник в Москве, это вам не Вавилонскую башню построить!», и «Что хотите, господа, делайте, хоть „Мерседесы“ себе покупайте, но чтобы о „Феррари“ я от вас больше не слышал!» На что арестовавшие отреагировали в том смысле, что заместитель архитектора получал деньги еще за какие-то здания, условно называемые курятником и Вавилонской башней, а также приобрел себе дорогие машины. И хоть это и было недалеко от истины, но большего добиться от Платона Генриховича, как ни пытались, не удалось. Он упорно продолжал мечтать, а также твердить эти две фразы, и его поместили в изолятор временного содержания, правда, не в Бутырский, а другой, мало чем от него отличающийся, чтобы он на досуге подумал, и вспомнил, что к чему. Удивительная, согласитесь, история, удивительная, и весьма поучительная!

Вторая не менее удивительная история произошла через несколько дней после ареста Платона Генриховича, но уже не утром, а ближе к обеду, у подъезда известной высотки. Внизу, на лавочке, стреляя глазами во всех входящих и выходящих жильцов, сидели старушки, привычно сплетничая обо всем, о чем только можно. Одна из них, а именно Прокофья Лукерьевна Шамгина, жила на тринадцатом этаже, то есть как раз под тем этажом, где к этому времени был сделан евроремонт, и где разместилась фирма, торгующая не то косметикой, не то иностранными зонтиками. Деятельность этой фирмы была в последнее время темой номер один у старушек, бессменно сидящих на лавочке у подъезда, и Прокофья Лукерьевна, как основной эксперт по этой фирме, пользовалась среди них непререкаемым авторитетом. Особенно занимавший старушек вопрос, а именно: кто является мужем красавицы-иностранки, и, соответственно, отцом прелестного пятилетнего малыша, – был решен Прокофьей Лукерьевной однозначно. Красавица-иностранка была женой самого старшего из трех окружавших ее мужчин, а отцом ребенка был самый младший.

– Он, подруги мои, – говорила она, шепелявя, и тряся головой, поскольку вообще имела привычку делать и то, и другое, – только лишь он, самый смазливый из трех, и является настоящим отцом. А случилось все в то самое время, когда старший отлучился в командировку, и приглядывать за женой больше не мог. Известное дело, молодое, вот красавица и нагуляла живот, а когда муж возвратился, деваться было уж некуда. Побил он ее, конечно, сердечную, потаскал за волосы, как у них, у иностранцев, положено, да и смирился со временем. А соблазнителя хотел сначала убить, но не посмел, потому что должен ему большие деньги.

– Батюшки-святы, – воскликнула ее соседка справа, кривая на один глаз старушка по имени Алевтина Гавриловна, – какие ты страсти, подруга, рассказываешь! И что, большие деньги задолжал он этому соблазнителю!

– Миллион баксов, – не моргнув глазом, ответила Прокофья Лукерьевна. – Ровным счетом миллион баксов, а иначе бы он его точно убил.