Андре Дотель - Современная французская новелла Страница 11

— Еще один крест, — сказал Жак.

Но это оказался тот же самый.

— Тут есть встречные течения, — сказал Жильбер. — Мы кружим на месте, это ясно.

Жильбер чиркнул спичкой, чтобы прочесть имя на эмалевом сердечке. Имени не было. Это ничего не значащее обстоятельство повергло их в оцепенение. Как будто они ожидали увидеть на этой табличке чье-то имя, или даже два имени: Жильбер Корнебуа и Жак Лармуайе. Могучий, таинственный рок! Они не осмелились произнести ни слова и только глядели друг на друга. Нет, было невозможно представить, чтобы один из них когда-либо мечтал о смерти другого. Ну, можно ли это допустить? Через две минуты крест появился опять, но уже справа от них.

— Водоворот, — сказал Жак. — Странно ведет себя река.

— Надо выбираться отсюда, — отозвался Жильбер.

Схватив весло, он принялся грести с лихорадочной поспешностью. И вдруг Жак увидел, что он остановился, а в руках у него ничего нет.

— Что случилось?

— У меня кто-то вырвал весло.

— Ты плохо закрепил его, вот оно и выпало.

— У меня его кто-то вырвал, — повторил Жильбер.

Да, в эту необыкновенную ночь могло произойти все что угодно. Они услышали долгий вой. Лиса!

И в ту же минуту из тумана донесся громоподобный раскат: приближался и нарастал низкий гул, переходящий в оглушительный треск.

— Лед идет, — сказал Жак.

— Старина Жак…

На них двигалась сверкающая, как им показалось, стена. Должно быть, прорвало скопление льда за железнодорожным мостом, и теперь льдины вынесло на быстрину. Очевидно, лодка попала на то место, где сливаются два течения. Она вздыбилась навстречу льдинам. Жильбера и Жака швырнуло на дно.

Большой приветливый дом. Сияет сад в свете февральского утра. Подснежники на газонах кажутся особенно яркими под голубым весенним небом. По аллее тихонько идет старая дама в сопровождении служанки. Совсем дряхлая, дрожащая, она опирается на палку.

— Анна, — говорит она, — мне очень нужно было совершить эту последнюю прогулку по саду.

— О нет, Людивина, она не последняя, — отвечает Анна.

— Итак, я еще вижу небо. Скелет созерцает твое небо, господь.

Вместе с Анной она идет до конца сада и просит открыть калитку.

— Хочу посмотреть на реку, — говорит Людивина и идет через луг.

В нескольких шагах от нее разлилась река. Здесь лед уже снесло течением, лишь кое-где по берегам осталась широкая, зубчатая ледяная кромка.

Людивина увидела лодку. Она не выразила удивления. Несмотря на возражения Анны, подошла поближе к воде и долго смотрела на людей, лежавших в лодке.

— Они возвращаются с праздника в Эгли, — сказала Людивина. — Отчего им вздумалось переплыть реку в этой скорлупке? Такое может прийти в голову только пьяному. Наверно, их бросили в лодку какие-нибудь шутники.

Жак пошевелился и протер глаза. Проснулся и Жильбер. После столкновения со льдинами их лодку неожиданно отнесло в сторону от основного течения, и, как только они убедились в этом, ощущение безопасности охватило их с такой силой, что они снова улеглись на дно лодки друг подле друга и заснули, разбитые усталостью. Не голос ли Людивины их разбудил? При виде тетушки они были так поражены, что не смогли подняться со дна лодки и лишь дико озирались кругом.

— Да это же мои племянники, — воскликнула Людивина своим дребезжащим голосом. — Мои племянники! И оба мертвецки пьяны. Будь уверена, Анна, я не завещаю им ни единого сантима. Идем наводить порядок в делах.

Она повернулась и размеренным шагом пошла прочь, Анна же не сочла нужным что-либо сказать. И только когда они скрылись в доме, Жильбер и Жак поняли, что произошло. Они долго жали друг другу руки.

Утро было наполнено сладостью весны.

— В этом году сады зацветут рано, — сказал Жильбер.

— И цвести они будут, как никогда, — отозвался Жак.

Однажды вечером…

Если живешь в Эгли, то какой смысл бывать в Верзье? Эгли городок маленький, но и Верзье совсем небольшой город. В Эгли один газетный киоск, в Верзье два, и примерно такое же соотношение существует в остальной торговле. И только ради этого, право же, не стоит трогаться с места.

Венсан Мерьо, преподаватель литературы в Эглийском коллеже, жил у родителей. Ему исполнилось двадцать пять лет. Когда работа позволяла, он мог прокатиться на машине в Реймс и сыграть в карты или в бильярд с друзьями в каком-нибудь кафе. Однако чаще всего он отправлялся к концу дня в Верзье и в полном одиночестве бродил по главной улице. Он никогда не задумывался, зачем ему это нужно, и наверно, не стоит нам его об этом спрашивать.

Он разглядывал фотографии, выставленные в газетной витрине. Немалое развлечение. Футбольные команды, деревенские праздники, гигантские экземпляры картофеля или моркови, триумф какого-нибудь депутата — многообразие отголосков окружающего мира было восхитительно. Гаражи и магазины давали пищу для множества других полезных наблюдений. Заходя в книжный магазин, Венсан Мерьо перелистывал книги, но не покупал их. Возможно, профессия учителя заставляла его воздерживаться от литературы, которую люди зачастую не одобряли. Осмотреть все новинки, выставленные в витринах, было для Венсана делом недолгим, самое большое удовольствие он получал, бесцельно шагая вдоль тротуаров. Так шел он до тех пор, пока не расступались перед ним последние дома главной улицы и его взору не открывались свекловичные поля, после чего он поворачивал назад и не торопясь возвращался к оживленным кварталам города.

В Верзье Мерьо не знал никого. Он любил разглядывать незнакомых прохожих. Его мало занимали их лица, но он старался определить, куда все они идут и чем заняты. С домашними хозяйками, крестьянами из окрестных деревень, приезжавшими за покупками, это было несложно; однако иные люди, у которых не было в руках корзины или портфеля, казалось, никуда не шли и, в отличие от Венсана, не имели даже такого оправдания, как желание прогуляться. Девушки, юноши, женщины или немолодые мужчины словно спрашивали себя, каким ветром занесло их в Верзье, а не в Сидней, скажем, и почему у них над головой по вечерам светится Большая Медведица, а не Южный Крест. А быть может, они просто наслаждались горделивым сознанием принадлежности к более или менее высокой цивилизации. Но однажды вечером у Венсана Мерьо произошла удивительная встреча.

Собственно говоря, это была даже и не встреча. Просто мимо него прошла девушка. Пройти можно по-разному, даже если в данную минуту об этом совершенно не думаешь. Можно пройти мимо, словно говоря: «Посмотри на меня», или же «Мне от вас ничего не нужно», или «Я ближе к вам, чем вы думаете», «Я — молодость, которой все нипочем», «Я — воплощенное достоинство» и так далее. Разнообразие оттенков, которые можно придать взгляду, брошенному на того или другого встречного, поистине неисчерпаемо. Так вот, девушка, увиденная мельком в тот вечер Венсаном Мерьо, показалась ему столь же далекой, как если бы он увидел ее где-то высоко на мосту или за стеклом витрины, хоть она и прошла совсем близко от него. Главное, что он успел заметить в это краткое мгновение, — бесконечно счастливое выражение ее лица. Не то чтобы она действительно сияла от счастья. Счастье заключалось в некой гармонии, которой было отмечено это лицо, — в рисунке губ и век. Необычайная тонкость и чистота черт объяснялись не просто их идеальной правильностью, но каким-то мимолетным и совершенно непостижимым выражением, передающим чувство абсолютной внутренней свободы. И вдруг он ощутил уверенность в том, что если вновь встретит ее, то не узнает. Не сможет узнать… Она затерялась среди прохожих, ее заслонило какое-то семейство, занявшее весь тротуар. Но Мерьо даже и не подумал последовать за нею — он продолжал идти своей дорогой.

Шли дни, а он все спрашивал себя, кто была эта девушка, и в конце концов, попросту от нечего делать, принялся ее разыскивать. Как уже было сказано, город Верзье невелик, и там часто на улице можно видеть одни и те же примелькавшиеся лица. Впрочем, тут имелась примета. Он помнил, что у девушки была сумка с массивным медным кольцом, которая ему показалась довольно-таки необычной.

Напрасно бродил он взад и вперед по главной улице и по другим, почти безлюдным улицам, направляясь к больнице, к вокзалу, к кинотеатру, — ни разу ему не случилось увидеть ту, которая так поразила, буквально ослепила его. Впрочем, не ослепила, нет, напротив это было какое-то внезапное озарение — образ давно знакомый и вместе с тем необычайный, настолько не похожий на всех, кого ему доводилось встречать раньше, что его невозможно было принять ни за явление реальной действительности, ни за игру воображения. В ту минуту он шел, совершенно ни о чем не думая, и ему решительно не от чего было прийти в восторг, если бы не появилось это, так сказать, неведомое еще природе существо, вызвавшее его невольное восхищение.