Лошадиная душа - Таня Белозерцева Страница 11

Балансе — задние ноги крепко упираются в грунт, а передними я перебрасываю свой вес с ноги на ногу, какую ногу поднимать, подсказывает все тот же шамбарьер.

И, наконец, песада. Свечка, по-простому, стойка на задних ногах. Это упражнение делалось следующим образом: бегу на корде, Лери ускоряет меня, поторапливает, я слушаюсь, хочу ускориться, но она вдруг мягко осаживает, пригашивает, притормаживает… Но я-то уже раздухарился, собрался сами знаете к чему, а тут «тьпр-рррру-ууу». И что делать? куда энергию???

И я выплескиваюсь, взлетаю свечкой вверх.

После серии повторов песада была закреплена и буквально вмурована в меня, в мою память. С песады начинаются другие упражнения, та же балансе, к примеру, тоже началась с песады. Сентаво, ходьба на задних ногах, мне обычно разрешают пройти пять-шесть шагов, больше пока нельзя.

Тер-а-тер, еще одно странное упражнение… Бегу рысью на корде, Лери просит ускориться, послушно перехожу на кентер, легкий галоп. В руке Лери форпайч, кончик его у меня над спиной, по сигналу кордео понимаю, надо на скаку встать в песаду, сложно? Да нет, привстаю на задние ноги и тут же получаю сигнал скакать дальше, не останавливаясь. Постепенно выработался четкий ритм этого элемента, легкий галоп с серией песад, вернее полупесадок.

После этого мы начали изучать новую игру, галоп с балансе, или, по-другому, менкой ног. Бегу по кругу свободно, сам по себе, на плечах кордео, в руках у Лери форпайч и шамбарьер, она перемещается вслед за мной по внутреннему кругу, кончик форпайча у меня над спиной, хвостик хлыстика шамбарьера впереди, перед грудью. Лери и я сосредоточены до предела. Наконец, получаю сигнал поднять выше одну из передних ног, делаю. Хорошо, теперь другую… Не скоро и далеко не сразу, но у меня все начинает получаться… Это очень элегантное и грациозное движение — школьный галоп с менкой ног, чем-то похоже на танец.

Ох, сколько еще фантазии у тебя, человек?

В один из таких дней-занятий пришел Дог, мы с Лери как раз проходили повтор заученных упражнений. Посторонних в манеже до этого не было, но Дог не мешал, он тихо сел в ложе для зрителей, и я решил не обращать на него внимания и сосредоточился на выполнении сентаво. На этот раз мне разрешили пройти на двух задних ногах не шесть, а десять шагов, прошел, опустился и приготовился к следующему заданию, но… Нас отвлекли странные звуки, мы с Лери синхронно развернулись и посмотрели в сторону зрительских лож. Дог рыдал, горько, душераздирающе и в голос, совершенно по-детски…

Мы с Лери переглянулись, она ошарашенно, я озадаченно. Потом Лери спохватилась, стянула с меня кордео, отшвырнула его и рванула к Догу. Я — за ней. Лери влетела в ложу, склонилась над плачущим верзилой:

— Доги… Родненький, что случилось???

А Доги уже просто воет, длинно и надрывно, пришлось подождать, пока истерика пройдет. Наконец перестал, только всхлипывает да икает. Лери снова спрашивает:

— Так что стряслось-то?

— Это… Это невероятно… Ик, я же… Ик… Видел такое… в этой… в Испанской Школе в Вене и в Сомюре. Все эти… фигуры Высокой Школы, они, то есть белые скакуны выполняли, я когда в первый раз увидел, думал, что в рай попал, красиво так… А тут… А там на них, на конях километры ремней и тонна железа… А тут без ничего, голышом, шмыг…

Лери с досады чуть не сплюнула, но не стала, кротко вздохнула, взглянула на меня. Я стоял в квадратном луче солнечного света, льющемся из витражного окна, и смотрел на них. Поймав её взгляд, я обрадованно вскинулся в песаду. Она кивнула мне и повернулась к Догу:

— Посмотри на Соломона, Дог, ты видишь, что он свободен и на нем нет «километров ремней и тонны железок», и тем не менее он выполняет те же фигуры и элементы Высокой Школы безо всякого принуждения, как те несчастные белые липиццианские скакуны.

— Но почему? Почему такая огромная разница между ними? Между теми конями и Соломоном?

— Разницы никакой нет, Дог. Просто человеку некогда заниматься лошадиными тараканами, разбираться, что происходит у них в головах, это во-первых, а во-вторых… Человеку все-таки страшно довериться лошади и раздеть её, снять с нее уздечку, и правильно вообще-то. При неправильном и неумелом обращении можно сделать немало ошибок, можно навредить и себе, и лошади. Этим делом лучше заниматься профессионалам и тем смельчакам и идиотам, вроде меня, которые решили довериться животному.

— Вы не…

— Я идиотка, Дог, не профессионал, а именно что идиотка, потому что я поставила себя на одну доску с лошадью, другими словами, признаю за ней право выбора.

А на это согласится только идиот.

Часть 8. Лошадь и доверие

Сегодня ко мне заглянул гость, крупный серый пес, похожий на волка и окрасом, и характерной «маской» на морде. Его зовут Холмс, он породы шилон или немецкая овчарка старого типа. Пес застенчиво потоптался на входе, робко посматривая на меня, и явно не решался войти. Я доброжелательно хрюкнул, приглашая его заходить и быть смелее, Холмс, смущенно виляя хвостом, вошел, постоял, озираясь и принюхиваясь. Он зашел ко мне из паддока, сам я находился в деннике, и теперь мы с любопытством присматривались друг к другу. Потом, что-то для себя решив, пес подошел ко мне и лег у меня под боком, взглядом спрашивая: «Не прогонишь?». Не прогоню, спи. Я отвернулся и положил голову на соломенную подстилку, пес притих, пригрелся и заснул. Как я понял, он прячется от Бармалея, шебутного и приставучего щенка-сенбернара, которого кто-то из дальних родственников подарил Люпину на день рождения в апреле. Родители мальчика подарку не обрадовались, но что есть, то есть.

Родственничек убрался, а лохматый подарок остался. Помнится, его долго не могли назвать, пока хозяйка не взорвалась по поводу очередных проделок щенка:

— Да что ж ты за бармалей такой?!

Муж услышал и заинтересовался, попросил объяснить, что это за слово, жена смутилась и рассказала, как смогла, что слово бармалей — синоним русскому разбойнику и бандиту.

Муж подумал и внезапно решил, что ему нравится это слово, а кличка Барм прямо-таки создана для сенбернара. С тех пор так и повелось, Барм да Бармалей. Сейчас этому Барму семь месяцев, и бедняга Холмс теперь часто спасается у меня от огромного и тяжелого щеночка, который с младенчества привык спать на Холмсе. Так пока был мал, еще ничего, но теперь-то… Он крупнее старшего товарища, ка-а-ак навалится на свою субтильную серую подушку,