Андре Дотель - Современная французская новелла Страница 15

Этот фолиант, посвященный искусству и науке правил хорошего тона, немало послужил на своем веку, и уголки его страниц пожелтели. Они испещрены рыжими точками и пятнами, напоминающими по форме печень, сердце или петушиный гребешок тем, у кого перед глазами прошло столько всякой живности, однако все страницы книги целы, листы крепко держатся на своей бечевочной основе, которая — если ее приправить шалфеем и чабрецом — могла бы вполне послужить для варки бесчисленных бульонов. «Монография», стоявшая рядом с подобными ей томами на полке в бывшем дымоходе старинного очага, превращенном в нишу, пережила три поколения и теперь перешла к Жюлю Топену, ставшему к концу своих дней налоговым инспектором. Этот старец за всю свою жизнь не открыл ни одной книги, в том числе и кулинарной. А ведь взглянув на форзац «Монографии», он мог бы задуматься о тех Топенах, от которых вел род и которые оставили в книге свои имена и даты, начиная с того самого Топена, который приобрел эту книгу. Арман Топен вначале служил разносчиком у одного из лучших кондитеров Парижа, затем стал вторым, а позднее первым подсобным рабочим в пекарне, и, наконец, пекарем. Оттуда он перебрался на кухню — в качестве шефа — специалиста по соусам, потом дослужился до должности метрдотеля, ведавшего столом и винным погребом графа Боффрэ, который скончался, не завершив своих пикантных мемуаров. Библиотека Армана перешла к его сыну, унаследовавшему его должность. Годы, крысы, пренебрежение владельцев библиотеки, отсутствие интереса к книгам и трудные времена вконец разорили библиотеку. Жюль Топен скончался у своего камина. Из дома вынесли и продали с молотка немногочисленную мебель и все сохранившиеся к тому времени безделушки. Свод правил хорошего тона в одной корзине вместе с каминными щипцами, подставкой для дров и вертелом попал к торговцу случайными вещами из Монружа, обиравшему провинцию. Он преподнес его в качестве бесплатного приложения мяснику, купившему у него набор досок для рубки мяса.

— Я не читаю книг, — сказал тот, — а для обертки формат не подходит.

Тем не менее «Монографию» он взял и подарил жене, но та не пожелала прикасаться к книге, побывавшей неизвестно в каких руках. Так что на другой же день труд Констанции Кабриоле попал в мусорный бак на проспекте Алезия.

Стоя одной ногой на подножке и держась рукой за поручень мусороуборочной машины, дагомеец Мамаду Канди в очередной раз спрыгнул на тротуар, чтобы опорожнить бак с отбросами. Когда он поднял четыреста двадцать первый бак за это утро, он заметил в нем книгу, снял рукавицы, загрубевшие, как железо, и с этой минуты превратился из мусорщика в ценителя кулинарного искусства. На странице 32 под люстрой с шестнадцатью свечами женщина в кринолине, с букетиком фиалок в волосах, наливала дымящийся кофе в чашку элегантного кавалера.

— Мамаду, schnell![1]

Африканец сунул книгу за пазуху, запахнул выцветшую куртку и снова принялся за работу. В глубине улицы бельфорский лев держал на почтительном расстоянии объезжавшие его автомашины. Наполненный мусором грузовик направился в объезд, сделав полукруг у лап льва, и стал набирать скорость. Мамаду на минуту подумал, что лев, похоже, вот-вот встанет во весь свой рост и бросится к Сене. Хозяин бистро, отмывавший тротуар перед входом, взглянул на высокого негра, который смеялся, стоя позади кузова, и на его белого напарника, выразительно постучавшего себя по лбу. Поистине странно начинался этот день.

На заводе, где сжигали мусор, Мамаду помог бригаде, сортирующей отбросы, а к полудню добрался до своего подвала на улице Шеврефей, где он — платя за это жилище около трех четвертей своего жалованья — обитал вместе с пятью такими же чернокожими приятелями. Все тут было общее: водопроводный кран, матрацы, маленькое оконце, лампа без абажура, две колоды карт, транзистор и печурка возле дверей. По другую сторону двери, в такой же узкой комнатушке — враждебный мир, где говорили только по-арабски. После риса со стручковым перцем, приправленного чадом мергеза[2], который шел из комнаты живущих напротив алжирцев, Мамаду Канди, ответственный в тот день за покупку сыра, разделил между всеми упакованный в соломку козий сыр, стоивший целое состояние, за что и получил нагоняй от товарищей. И как всегда, громче всех бранился тот, кто был Мамаду самым близким другом, уроженец Чада — Боколо Н’Голь.

— И все из-за этой упаковки, — говорил Н’Голь. — Без соломки за ту же цену купил бы вдвое больше. Смейся, смейся, можешь даже сыграть марш на этой своей соломе, как на губной гармошке.

И очень довольный собственной шуткой, он рассмеялся. Не удержалась от смеха и вся остальная компания, но тут им постучали в дверь, чтобы они вели себя потише. Однако ни один из них не поднялся со своего места, чтобы взглянуть, кто стучит.

— Отчего это, — спросил Мамаду, — лица у них всегда такие строгие — ну прямо отточенные ножи?

Он растянулся, собираясь вздремнуть после еды, и раскрыл книгу. Лампа над ним раскачивалась из стороны в сторону — это Н’Голь веером разгонял дым от поленьев.

— Что ты там читаешь? — спросил он.

— Кулинарную книгу, — ответил Мамаду Канди.

Н’Голь наклонился и увидел на картинке двух молоденьких женщин под зонтиком, отделанным бахромой. Сад, по которому они прогуливались, благоухал жасмином.

— Знаешь, Боно в больнице, — сказал Н’Голь. — Его место свободно. Хорошо бы нам с тобой работать на одном участке. Ведь ты все равно работаешь запасным на мусороуборочных… А шеф согласен… Тебе надо только немного подучиться — трех дней вполне хватит, у тебя ведь всегда все спорилось.

Мамаду, не ответив, перевернул страницу и прочел, какие вина следует пить после супа — мадеру, сухой херес, барсак, сотерн.

— Ну и к тому же на этой работе ты хоть будешь видеть людей, — продолжал Н’Голь. — А сейчас ты работаешь почти ночью и не видишь ничего, кроме отбросов.

— Между первым и вторым блюдом, — сказал Мамаду, — подается шербет с ромом.

Н’Голь громко захохотал.

— А сколько же всего блюд?

— Обычно три, — ответил Мамаду, перевернув страницу с таким важным видом, словно он уже овладел всеми премудростями Констанции Кабриоле.

По соседству со страницей, где были напечатаны ноты, молодчик в двух жилетах и с галстуком на манер ласточкиного хвоста разрезал ножку косули, красовавшуюся среди дымящихся бокалов пунша, а вокруг гирляндами свисали кабаньи головы, окорока, морские ежи и лангусты.

— Я свожу тебя к Брокару, — сказал Н’Голь. — К пяти часам шеф почти спит на ходу, выпив свой стаканчик, в таком состоянии он, как правило, не орет. Он едва сообразит, кто перед ним, и не сможет отказать мне — ведь это я нашел его часы под скамейкой в сквере.

Занятия подметальщиков проходили под руководством Леопольда Брокара на площади Антверпена. У каждого ремесла — свои секреты. Если правильно держать палку метлы и вовремя, без напряжения слегка поворачиваться всем корпусом, то можно сэкономить три взмаха метлой в минуту и выиграть время. Левая рука должна сжимать верхний конец палки, правая — находиться на высоте колена. К концу недели Мамаду Канди удостоился похвалы шефа.

— Ты далеко пойдешь, — сказал Брокар. — Держи голову выше. Должен признать, что американцы придумали единственную замечательную вещь: во время войны доверили вам, черным, свои автоколонны. У меня навсегда запечатлелись в памяти твои собратья за рулем. Они могли вести машину по пятьдесят часов кряду — без передышки. Будь у меня сто молодчиков с твоими способностями, я смог бы вычистить весь Париж. Кстати, в воскресенье нас собирают по поводу пересмотра расценок. Ты записался?

— Он запишется, — ответил Н’Голь.

Стараясь не пропустить ни одного слова шефа, Мамаду слушал, опершись на метлу, прутья которой согнулись под прямым углом.

— Черт побери, — воскликнул Брокар, — ты так метлу сломаешь! Хорошенькое начало! Отчего это вы не можете стоять, как все люди! Так и кажется, что норовите поскорее завалиться в постель. Но заставляй меня раскаиваться в том, что я устроил тебе работу в тихом квартале! И вот что я еще скажу тебе, Боколо: на первых порах ты будешь нести за него всю ответственность. Разойдись!

Н’Голю и Канди очень нравилось Марсово поле и прилегающие к нему улицы. Что говорить, консьержки из аристократических кварталов не станут болтать с вами так же охотно, как те, что живут на окраинах, но двое друзей вполне довольствовались обществом друг друга, а просторный открытый сквер в сочетании с обступившими его красивыми жилыми домами радовал глаз, как ничто другое. Они быстро распределили свое рабочее время и в полдень садились перекусить на скамейке в одной из боковых аллей. В этом квартале все, казалось, было организовано лучше, чем где бы то ни было, — даже обходы инспектора, наблюдающего за работой мусорщиков, и те совершались в строго определенное время. Не пропуская ни одного метра водосточного желоба, ни малейшего поворота гравиевой дорожки, Боколо и Мамаду все-таки умудрялись устраивать себе передышки.