Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ Страница 16

Знай я, что она еще цела, я бы поборолась.

В то воскресное утро я прибежала в ванную раньше их всех и час возилась с простыней и мылом, выскребывая ее ногтями.

А потом я совершила самый свой скверный поступок за всю мою жизнь и сейчас расскажу вам о нем. Позже сегодня пусть каждый из вас поищет, какой самый тяжкий грех он совершил. Первое мое задание вам: уйти вечером к себе в комнату и вспомнить, что самое плохое вы сделали. А завтра утром вслух поведаете друг другу. И тогда вы навсегда останетесь близкими. Вторым вашим заданием будет пожелание: «То, чего мне в жизни так и не досталось».

Нельзя стать чистыми, пока вы не покажете всю свою грязь. Это часть познания друг друга. Приобщение к Господу и всем здесь.

Не знаю, как далеко я думала зайти. Но знаю, что в субботние вечера я стала надевать старую фланелевую ночную рубашку и густо намазывала лицо кольдкремом. Волосы затягивала на затылке в тугой узел, весь в шпильках. А глаза завязывала носовым платком. Вроде компресса. И говорила, что это такая ночная маска, чтобы улучшить цвет лица и вообще. Но сначала-то я думала, что таким образом отважу его от себя.

Только ничего не помогало.

Я все мазалась и мазалась кольдкремом и завязывала глаза платком. И начала разговаривать с Сарой о слиянии с ангелом. Сказала ей, что каждую субботу открываю на ночь окно, и Господень Ангел или даже сам Господь входит в меня, наполняет до изнеможения, щекочет перышками, дует на меня, наполняет меня всюду под кожей чудесным сияющим светом.

Говори же, говори, сказала она.

В те дни было много бродячих святых. Приезжали в городок, продавали свой священный товар и уезжали. Осенью и весной они останавливались в нашем доме. Так вот, с ними подобное случалось постоянно. Дух Святой заставлял их подниматься с кровати и становиться на четвереньки. Они стонали, а духи сосали, впивая их души, дули в них, и ветер очищал все отверстия их тела небесным песком.

По вечерам я лежала на полу в ее комнате и медленно описывала сладчайшие ласки ангела.

И чувствовала, как она начинала ерзать на постели в пробудившемся томлении.

Прошел месяц или около того, но наконец Сара сказала мне, что тоже хочет испробовать ангела.

И вечером в субботу я приготовила ее. Раздела и переодела у себя в комнате. Помню, была октябрьская ночь, ветер налетал порывами, ветки черных сухих деревьев царапали стены снаружи. Свет был далеким, темно-оранжевым. Я надела на нее мою старую ночную рубашку, закрутила ей волосы в пучок, воткнула шпильки. Лицо густо намазала кольдкремом, завязала платком глаза. Труднее всего было заставить ее снять трусики. Она была из тех девочек, которые надевают чистые трусики, когда ложатся спать. Я перевернула ее как для игры «Пришпиль хвост ослу». Накануне я тайком спустилась в подвал и налила на три пальца виски в стакан. Хотела, чтобы она заснула покрепче.

Я лежала в ее постели и не спала — вытянулась и жду. И все позднее становится, все позднее. Я из-за лунного света тревожилась, но октябрьская луна была только узеньким серпом, а звезды, хоть и яркие, почти не светили. И все было черным-черно. Наконец совсем поздно слышу, он поднимается к моей двери, потом дверь закрылась. Вошел. Я не посмела пойти послушать. Страшно было встать с кровати. Было темно, моя дверь закрыта, а я думала: если он меня поймает, так убьет — и правильно сделает.

Долгое время ничего не происходило. Я все перебрала в уме, лежа одна в кровати лицом вверх. И ничего слышно не было. И я узнала то, что узнаёт каждый: до чего худо, когда сделаешь что-то совсем скверное и уже ничего изменить не можешь.

Я все ждала, что они узнают друг друга, придут сюда и убьют меня. Мне даже почти этого хотелось, но все было тихо.

Через очень долгое время я услышала, как он вышел, и услышала, как он закашлял, прочищая горло, — совсем так, как делал, когда каждую неделю уходил от меня. Спустился в кухню, вымыл руки над раковиной, выпил разом стакан воды. Иногда по утрам мы находили в металлической раковине кусочки серебристой глины. Он нам объяснил, что это фарфор.

Я услышала, как он снял туфли, прежде чем пройти к себе в спальню.

Мне хотелось побежать, посмотреть на Сару, убедиться, что она жива. Я чувствовала, что мы вроде посестрились, и я только любила ее. Но что-то привязало мое тело к кровати. Всю эту ночь я не спала. Через несколько часов, но еще до рассвета, услышала, что она в ванной. Тогда я встала и послушала под дверью и услышала, как ногти царапают материю. Так, как я тогда делала.

Я открыла дверь. Свет колышками отражался от плиток пола. Ее лицо висело в воздухе, пустое, постаревшее, точно наволочка на веревке.

Это был мой отец, сказала она. Он использовал нас. В ее голосе не было обвинения. Думается, она все еще верила, что я принимала его за ангела.

Когда же она догадалась? — думала я. Скосила глаза и увидела ту же буровато-коричневатую кожу, которая ее создала. Я не знала, у меня ведь никогда не было папочки.

А он мог догадаться, что ты поняла?

Я увидела его кольцо, сказала она.

Вот так. Самый скверный мой поступок. Позже я отыскала что-то похожее в Библии. И тогда на время мне полегчало. Я долго чувствовала себя спокойнее, если и в Библии говорилось о таком же. Не смейтесь. Это же было записано, и другие люди тоже это читали. С тех пор мне доводилось слышать о людях, которые годами приносили себя в жертву, но превращались в сталь, в героев, лишь бы защитить младшую сестру или младшего брата. А я — нет. Настолько хорошей я не была. Я хотела, чтобы он надругался над своей плотью и кровью, как надругался надо мной.

И я получила по заслугам. К внутренней моей стенке прилепился ребенок и рос, и хуже этого со мной не бывало. Когда они узнали, они начали запирать меня в комнате над гаражом, и никакой школы — через пять месяцев, когда стало заметно. А там не было туалета. Они дали мне черное облупленное ведро с вмятинами на дне — в него вишни собирали. Я им пользовалась для номера два. А первономерила я в стеклянную банку, которую привезла из дома. За все эти четыре года я ни разу не слышала, чтобы жена священника говорила про это иначе, как номер один и номер два. Шелли, вот как ее звали по-настоящему.

У меня там были кровать и годовой комплект дамского журнала — я их перечитывала снова и снова, особенно рецепты. Ведро в углу. Он приходит и уходит. Кроме его жены, ключ только у него был. А я лазаю и лазаю по паутине света.

Младенца они забрали. Это был мальчик. Отдали его на усыновление через что-то такое христианское. Не знаю даже, в какой город или как его назвали. А потом, чуть я могла встать с постели, я ушла. В тот день, когда пошла на автобусную станцию со своим рюкзаком, видела Сару у ворот школы. Теперь она стала плохой девчонкой. Она просто стояла там — волосы у нее стали темнее, по сторонам носа жирные полоски, кожа уже не чистая, пепел с сигареты сыплется на джинсы.

Работать я начала официанткой в Венисе, в кафе «Новый день». Старомодная натуральная пища. Вегетарианская, но без избытка овощей. Все больше брюссельская капуста и плавленый сыр. Еще много арахисового маргарина и хлеб с отрубями. И все залито растительным маслом. Я вступила в церковную общину, и одна пара там взяла меня к себе в долину Шерман-Оукс — чтоб я жила у них и ходила в школу. Я, конечно, поотстала, но не очень. И вот тогда-то я и встретила мою первую любовь. Помню день, когда села напротив него в «Макдональдсе», накручивая волосы на палец. Думала, что вновь обрела Господа и на этот раз выйду за него замуж.

Весь тот день я мучилась: что он подумает? У меня же нет семьи, ничего нет. Я недостаточно хороша для него. И тут оказалось, что мама у него слепая. И я поняла, что он — мой. Мы вместе ходили в школу, они приглашали меня к себе в дом, ну, вообще все. Даже тренера мне наняли, чтоб я научилась играть в теннис, чтоб быть его партнершей в парной игре. Такая мне выпала удача. Я узнала, что он — один из самых богатых мальчиков в Энсино.

Любовь в моей жизни не от меня зависела. Тут я получала помощь. И нуждалась в ней. И она пришла ко мне — удача — будто ангел.

Я начала падать в то время в школе, а потом и в колледже, и после. Я падала, падала, падала. А она все росла и росла, нескончаемая боль.

Выходило, что любить меня нелегко. Даже сейчас я точно не знаю почему. Хотя кое-какие мысли у меня есть. Но ведь всегда трудно видеть себя, как видят другие люди. Ты видишь и лучше и хуже. Есть люди, которые оказываются центром многих привязанностей — середка цветка, окруженная лепестками. Я хорошо изучила таких девушек, а сама была другая. Да и мальчиков тоже. Там были такие же мальчики. Я это знала. Я всегда была одним из этих сотен лепестков.

Есть у них свои особенности, как я поняла. Что-то почти для каждого — похвала, ласка, просто взгляд, а порой и рука помощи. Они находили время для многих разных людей. Не выбирали кого-то, не ломали жизнь, бросаясь к нему или к ней. Нет. Они совсем не такие. Помягче, бродят туда-сюда, растопырив пальцы, видят только то, что им предлагает мир.