Лилия Фонсека - Современная африканская новелла Страница 19

— Что тебе сказал доктор?

Жулио не понял:

— Как вы говорите, сеньора?

— Когда ты ходил в больницу, что тебе сказал сеньор доктор?

Жулио расцепил ноги и пожал плечами. Дона Манинья подумала, что надо бы, пожалуй, все же сводить его к сеньору Пинто.

Жулио беспокойно задвигался на стуле.

— Сеньора, не могли бы вы дать мне напиться?

У доны Маниньи упало сердце. Временами она испытывала ненависть к больному мальчику: он как будто достаточно сообразителен и должен бы понимать, что находится в чужом доме. Она ненавидела также и мужа за то, что тот направил к ней ребенка в таком состоянии. Но это длилось мгновение. Страх оказался сильнее всего. И она крикнула на кухню, чтобы принесли кружку воды. Впрочем, тут же поправилась: «Не кружку, а стакан». Жулио закашлялся. Потом встал и пошел к окну. Дона Манинья пристально следила, как он шел расслабленной, неуклюжей походкой. Он плюнул на улицу и снова сел. Засунул берет в карман пальто из грубого солдатского сукна и улыбнулся служанке, вошедшей со стаканом воды. Он пил не торопясь. Время от времени останавливался, чтобы перевести дух. Дона Манинья не спускала с него глаз. Биа, как обычно витавшая в облаках, разглядывала потолок. Мальчик вытер рот платком в красную полоску. Сложил его пополам, потом еще раз, проверил, все ли уголки совпадают, и спрятал в задний карман брюк. Когда Биа протянула руку за стаканом, хозяйка остановила ее: не стоит убирать, она сама потом захватит стакан по дороге на кухню. Жулио смотрел на округлые бедра служанки. Дона Манинья решила продолжить беседу:

— Разве доктор не сказал, чем ты болен?

— Доктор сказал, что в Прайе нет нужных лекарств, их можно достать только здесь, на Сан-Висенте. Ваш муж купил мне билет, и вот я приехал.

Дона Манинья замолчала. Ясно, Жулио ничего не знал о своей болезни. Она попыталась возобновить расспросы.

— Что же ты чувствуешь? Где у тебя болит?

Мальчик отвечал:

— Иногда меня лихорадит, иногда болит грудь. Это началось еще на Сан-Томе.

И больной мальчик поведал свою историю. Он работал по контракту на плантации Зе Мария. Условия были адские. Вечно по колено в грязи. Однажды его швырнули в карцер только за то, что он прекратил работу на несколько минут раньше срока. Дело-то, в общем, выеденного яйца не стоило. Плетка из гиппопотамовой кожи жгла сильнее огня. Ему обрили волосы. Она посмотрела на мальчика. Голова у него была в шрамах.

— Я так плакал, сеньора. Вы даже не представляете…

Целую неделю он чистил газоны на улицах города. Лихорадка схватила его и больше не отпускала. Приступы повторялись регулярно через день. Когда кончился срок контракта, он возвратился в Прайю.

— Нас ведь там было много, сеньора!

В Прайе он познакомился с сеньором Армандо, мужем доны Маниньи. Мальчик выполнял мелкие поручения служащих, покупал сигареты или бегал по другим делам. Когда ему стало хуже, сеньор Армандо выдал удостоверение, чтобы он сходил к врачу. А потом написал рекомендательное письмо к доктору Ногейре на Сан-Висенте.

Пока Жулио говорил, дона Манинья напряженно размышляла: может быть, он не так уж серьезно болен, как пишет в своем письме муж… Может быть, и болезнь-то у него не заразная… Однако откуда ей знать? С полной достоверностью это мог установить только врач. Дона Манинья внезапно почувствовала облегчение. Пусть мальчик поживет у них в доме, пока его не устроят в больницу. Она сама обо всем договорится с доктором Ногейрой. Биа просунула голову в дверь и тоненьким голосом объявила, что обед готов. Дона Манинья оборвала мальчика на полуслове. Другим незачем знать, что здесь происходит. Она приказала служанке отвести его на кухню и наконец осталась одна. На столе рядом с засаленным конвертом стоял стакан. Мысли ее снова смешались. Охваченная ужасом, она выглянула в окно. Внизу, на мостовой, смутно виднелось что-то желтое. Вероятно, плевок больного мальчика. Она почувствовала раздражение против мужа и против больного мальчика. Ей одной придется теперь все расхлебывать. Оставить его значило подвергнуть себя и детей немалому риску, тем более что он будет жить вместе с ее детьми. Единственный выход — поместить его в больницу. Глаза ее остановились на грязном конверте. Она схватила его кончиками пальцев и сунула в стакан. Потом завернула все в скатерть и заперла в ящике для посуды.

— Дети вернулись, сеньора. — Биа вошла накрывать на стол.

— Где Жулио?

Служанка не сразу поняла вопрос. Дона Манинья пояснила:

— Тот мальчик, что приехал сюда из Прайи…

— А… Он на кухне… — Взбалмошная Биа, зная суровый нрав доны Маниньи, добавила своим писклявым голосом: — Что вы, хозяйка, не волнуйтесь. Не думаете же вы, что мы его там съедим?

Дона Манинья раскрыла было рот, но смолчала. Она колебалась, стоит ли посвящать Биу в эту тайну. Ветреная девчонка может только все испортить. Она предпочитала выбрать доверенным лицом другую служанку, Консейсао. Надо послать за ней. Да, пусть поднимется в комнату хозяйки.

Спальня доны Маниньи была просторной. У противоположной от окна стены она устроила молельню. Полумрак и масляная лампадка придавали комнате интимную обстановку, внушая в то же время должное почтение.

Освещенные желтоватым светом лампады лики святых вырывались из темноты, грозные и таинственные. Всю другую стену сверху донизу занимало огромное изображение св. Себастьяна, окровавленного и пронзенного стрелами. Душный запах ладана разносился из молельни по всему дому.

Вошла служанка.

— Консейсао, этот мальчик, что сидит сейчас на кухне, болен… Дай ему поесть из глиняного горшка. Слышишь? Из того, в котором мы поджариваем кукурузу. — Дона Манинья говорила тихо, почти шепотом. — Постарайся не ставить потом горшок вместе с остальной посудой. Вилку можешь дать любую, но после отложи ее в сторону. Ты слышишь?

— Да, сеньора.

— Ее нельзя класть рядом с другими… Когда он поест, поставь глиняный горшок и положи вилку куда-нибудь в сторонку, подальше от тарелок.

— Хорошо, сеньора.

— Ты поняла? Глиняный горшок, в котором мы поджариваем кукурузу. Отложи все в сторонку, когда он поест.

— Хорошо…

— Можешь идти. Нет, постой… Вилку дай ему ту, что с черной ручкой. Ни Биа, никто другой ни о чем не должны знать. Ах да, скажи Норберто, чтобы он заглянул ко мне.

Норберто, воспитанник доны Маниньи, жил у нее в доме с детских лет. Она вздохнула с облегчением. Оставалось только поговорить с фельдшером. Но это она успеет сделать и после обеда.

Они отправились к нему, когда уже начало темнеть, но сеньора Пинто не оказалось дома, он ушел в кино. Единственное, что они могли теперь предпринять, — это обратиться к самому доктору Ногейре. Дона Манинья не захотела подниматься на второй этаж. Она решила подождать на улице и велела Норберто сопровождать больного мальчика. Дверь им открыл сын доктора Ногейры. Норберто спросил его, дома ли отец. Тот отвечал, что дома, но им придется подождать, пока он примет ванну, и захлопнул у них дверь перед носом. Больной мальчик перегнулся через перила лестницы и с любопытством стал изучать первый этаж. Он разговорился с Норберто о своей болезни — мучает его давно, но он толком не знает, что с ним. Потом примостился на ступеньке и замолчал. Норберто подошел и сел рядом.

— Ты знаешь Сан-Висенте?

— Нет.

— Ты здесь впервые?

— Ага…

— Где тебе больше нравится, в Прайе или на Сан-Висенте?

Больной мальчик улыбнулся:

— Говорят, на Сан-Висенте лучше, но я скучаю по Прайе.

Норберто недоверчиво улыбнулся:

— Ты только сегодня приехал и уже соскучился?

— А разве ты не знаешь, что у каждого быка свой загон?

Норберто расхохотался. На лестнице раздались шаги. Это дона Манинья пришла узнать, почему они так долго не возвращаются. Норберто рассказал ей, в чем дело, и она ушла, пообещав ждать их на другой стороне улицы.

— У каждого быка что?..

— …свой загон. Так-то, сеньор… — Жулио посмотрел Норберто прямо в глаза. И словно весь сжался.

Норберто немного помедлил, потом, как бы рассуждая про себя, задумчиво произнес:

— Загоны тоже бывают разные… Большие и маленькие…

— Я только знаю, что у каждого — свой.

— Так, по-твоему, Прайя — загон?

— Нет, что ты… это я просто так сказал, для сравнения.

Мальчик нравился Норберто, и он жалел его. В глубине души он молил бога, чтобы доктор Ногейра принял их как можно скорее. Он присел около него на корточки. Но в то же мгновение выпрямился. Мальчик взглянул на него, словно опасаясь потерять неожиданно обретенное:

— Ты уходишь?

Рядом послышались шаги. Должно быть, доктор Ногейра уже принял ванну. Жулио встал. Пригладил рукой курчавые волосы и застегнул воротник рубашки. Дверь отворилась. На пороге появился доктор Ногейра, облаченный в купальный халат, с сигарой во рту. Он казался высоким и сильным. Продолговатое плоское, как блин, лицо его было словно сплющено посредине, расширяясь в верхней части, ближе ко лбу. Крохотные, лишенные всякого выражения глаза терялись среди густых бровей. Доктор Ногейра спросил, что им нужно. Мальчики переглянулись. Норберто вручил ему письмо. Доктор крикнул в растворенную дверь, чтобы ему принесли нож для разрезания бумаги. Но, увидев, что конверт не заклеен, отменил приказание. Голос его был хриплый и вялый. Окончив чтение, он почесал лысеющую макушку и велел подать ему пепельницу. Загасил недокуренную сигару и объявил Норберто: