Последний пират - Ааду Хинт Страница 2

На мешках же Тынне, да и других семей Сяарепанги, на мешках для зерна и муки гордо стояли печатные буквы: «Canadian Weat» [1], на иных кузнечных инструментах Тынне было клеймо: «City of Chester» [2], и было известно, что они даны в вознаграждение деду нынешнего хозяина сотню лет назад, когда он на своей лодке спасал на отмели Ва́намасина английское парусно-паровое судно. Спасение «Зеркального корабля» оставило воспоминание в виде трюмо, малость подпорченных морской водой, но невиданно больших, с богатой резьбой на рамах; они украсили все четыре стены от пола до потолка в зале усадьбы Тынне. А про то, что мужики Сяарепанги спасали и корабли с сахаром, и корабли с солью, и суда с дорогим товаром, говорили яснее ясного не только мешки с печатными буквами, но и женские сундуки и приданое невест.

На Сяарепанге у каждой семьи был свой ветряк, о котором люди из прочих прибрежных деревень говаривали с долей зависти, что только жернова взяты с материка, все же остальное добыто на море — от глыбистых опор до самых крыльев.

В первую осень, когда я жил на батрацких хлебах у Тынне, однажды в ноябрьскую ночь море нанесло на берег кучи всяких досок и брусьев. По закону все это следовало продать с аукциона, а деньги отдать владельцу груза или государству. Чтобы не обидеть закон, два-три воза в самом деле пустили с молотка. А большая часть без всякого аукциона попала в просторные сараи Тынне, Выркеая и Кивинука.

На следующую осень я помогал хозяину спасать один корабль, наскочивший на мель. Все так же — в туманную погоду и без петушиного пенья.

— Хейно, вставай! Слышишь?

Я, конечно, сразу вскочил, оделся и готов был идти. И уже во дворе услышал кое-что еще. Слабый, очень слабый ответный жалобный всхлип штормовой рынды.

— На отмели Ванамасина, — по звуку определил Юри курс и завел мотор.

Когда мы добрались до места, буксир Балтийского спасательного общества уже норовил подплыть к потерпевшему бедствие судну и бросить ему конец. Потерпевший датчанин — маленькая двухмачтовая моторно-парусная «Анна Доротея» — сбрасывал со штирборта палубный груз за борт и пронзительным ревом отгонял спасателя. Корабль спасательного общества, конечно, мог бы стащить датчанина с мели, но плата за спасение была обычно так велика, что владелец все равно оставался без судна. Лучше уж управиться своими силами, если к тому же погода — благодать, течь пустяковая и тебе готов оказать помощь не очень жадный спасатель, что выплывает из тумана и кружит возле тебя.

Вскоре возле потерпевшего датчанина появились и другие мужики Сяарепанги — Кивинука и Выркеая, а часа через полтора плавала целая стая спасателей и с других берегов. Все знай предлагали свою помощь и, толкаясь, сбрасывали с палубы за борт доски и брусья. Были и такие, что пугали датчан приближением шторма и порывались рубить ванты и мачты. Кораблю-де, наскочившему на рифы, гораздо спокойнее при шторме, когда он без такелажа. Но тогда он не сможет своими силами избавиться от спасателей. Некоторые датчане, возившиеся у помпы, и вправду струхнули, но невысокий коренастый капитан оказался хладнокровным — спасателей рубить ванты не пустил. У капитана уже был уговор с Юри, да и свой план в голове, как снять судно с рифов. Течь в носу в штирборте, к счастью, не затронула трюмного груза. До пробоины дотянется и плотник со своим инструментом. Ведь палубный груз со штирборта выброшен за борт. Потерпевшее судно немного всплыло, но еще не так, чтобы совсем сойти с рифа. Мы с Юри отвезли в лодке якорь от бакборта потерпевшего сотни на две метров влево, закрепили его за донные камни, а другой конец швартова — к лебедке, и моторная лебедка стала тянуть судно. Затем так же был оттянут в море другой якорь, с кормы. И снова швартов к лебедке, и вот наконец «Анна Доротея» вырвала-таки свое чрево из когтей рифа и своим ходом, кормою вперед, двинулась в открытые воды.

А то, что спасательные работы эти не обошлись без приличного воздаяния Юри, можно было видеть по тому барахлишку, которое перекочевало с корабля в его лодку. Сколько крон или фунтов стерлингов отсчитал ему капитан, мне неведомо, но Юри ходил в город менять их.

И все же Юри было не до песен, когда мы вечером шли в тарахтящей лодке обратно на Сяарепангу.

— Хороший мотор, — то и дело повторял он про себя. — До чего же сильный!

— Ничего, тянет, когда уход есть, — сказал я, думая, что хозяин хвалит мотор своей же лодки. Но ответ Юри был для меня полной неожиданностью.

— Дурень! Все ночи напролет и по воскресеньям в книжки носом зарываешься, а все ж таки дурень! Много ли у этого лошадиных сил — всего-то десяток. А в том, которому мы помогли уйти, считай, две сотни! Поставить такой на молотилку или пилораму — вот бы запел.

И немного погодя:

— Случись сегодня волна малость повыше, он бы не ушел…

О моторе «Анны Доротеи» Юри скорбел долго, словно он уже достался ему, но потом ускользнул из рук по какой-то несправедливости.

Вот уж пират так пират, мелькнуло у меня в голове. Нисколько не лучше тех спасателей, которые при зеркально гладком море хотели было рубить ванты на «Анне Доротее». Только не причислял я тогда ни себя, ни Юри к тем или другим. Их страстью была нажива, богатство, потому как богатого уважают все, против богатого не пойдет ни церковь, ни суд. Богатство, пожалуй, пригодилось бы и мне, чтобы учиться дальше самому, учить брата, да и матери помогать. Но, поскольку для меня средняя школа так и осталась мечтой, — хорошо еще, что Ээро в нее поступил, — страстью моей было и есть чтение, книга, в которой я надеялся найти ответы на те вопросы, на которые люди, и богатые и бедные, коих я знал, не могли ответить или даже не хотели, как моя родная мать. И чтобы я тогда считал себя