Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский Страница 2

с этим миром, не найдя ничего взамен. Он говорит девушке: «Растолкуйте вы мне, <...> что такое вас привязывает к жизни? <...> Вот чего я еще не могу понять, как это можно во что-нибудь верить, чего-нибудь добиваться? Во имя чего?.. Ведь ничего нет? Мы неподвижны и живем только представлениями. И еще бессмысленнее воображать себя не одинокими, искать сочувствия в людях, в природе... Ждать ответа в каком-нибудь шелесте трав или стрекотанье кузнечиков? Самих себя обманывать и тешить! А сколько смятенных душ, одурманенных печалью, рвется к этому наглому, бездушному небу, ищет в нем правды! Ах, как это ничтожно, мелко! И как этого до сих пор не понять, что природа холодна, бесконечно холодна и к нашим радостям, и к страданиям»[4]. Но умозаключения отчаявшегося героя опровергает сама природа. Пантеистический финал рассказа разбивает его философствования о бессмысленности жизни: «Цепи волшебные, не тяжелые, сковали степь. Она не спала, она выжидала чего-то, как будто тихонько смеялась, смеялась над ним, над Нечаевым»[5].

Антитезой мира природы и провинциальной утопии предстает Петербург — город тысяч людей, бесконечно отъединенных друг от друга и в то же время намертво спаянных цепями общественной иерархии. Из восприятия и переосмысления Каменским мифа о Петербурге происходят две главные темы его творчества. Первая из них, идущая во многом от личного опыта, — тема человеческого одиночества. Она будет одной из немногих тем, которые Каменский — автор, в целом не склонный, да и не способный к теоретизированию, — попытается как-то философски осмыслить. Вторая — тема человеческой несвободы, оборачивающейся различными ипостасями в зависимости от той или иной разновидности ценностей (социальных, моральных, эстетических), которые ограничивают «естественные» права человека.

Одиночество среди толпы, в огромном городе — мотив, неоднократно повторенный в рассказах Каменского. Так, в рассказе «Ольга Ивановна», повествующем о любви чистого душой юноши к женщине сомнительной репутации, чувство героя рождается из тоски и жажды человеческого участия: «Денисову было душно в Петербурге. Он чувствовал себя задавленным этим тяжелым каменным колоссом. Его не тянуло на улицу, и он целыми часами лежал на кровати, вспоминая милую провинцию <...> Почти каждый день шел дождь. Фонтанка, мутно-свинцового цвета, была застлана туманною мглою, похожей на дым. Люди шли озабоченные, сердитые, толкались с какою-то злобой. Каждый точно ненавидел все окружающее. Ни одного веселого лица, ни одной улыбки. Дальше — Невский с его ожесточающим движением и шумом — настоящий базар показной и раздутой роскоши, еще более холодные люди, тупое и сытое выражение на лицах, праздное любопытство без капли участия»[6].

Человек, отъединенный от природной мировой жизни, оказывается плененным ценностями цивилизации. Их высшим звеном предстает у Каменского Петербург. Но писателю свойственно глубокое сомнение в значимости этих ценностей. Каменский продолжил традиционную для русской литературы тему все омертвляющей бюрократической природы Петербурга. И это было не только результатом следования классическим традициям, но и итогом собственного жизненного опыта. С 1903 по 1909 год, после окончания университета, Каменский служил в министерстве финансов, испытав все «прелести» существования мелкого чиновника. О своем материальном положении он иронически писал в «Автобиографии» 1908 года: «Служу в министерстве финансов, женат, имею двух детей. Впрочем, для любителей очень интимных подробностей писательской жизни я, пожалуй, могу добавить, что в настоящее время у меня есть кой-какое движимое имущество в размере письменного стола и двух пар брюк»[7].

Излюбленный герой ранней прозы Каменского — молодой, только вступающий в жизнь человек — оказывался, как правило, перед выбором: или сохранить чистоту и естественность своей натуры, но быть смятым Молохом петербургской жизни («Степные голоса», «Ольга Ивановна», «Без огня»), либо мимикрировать и стать частью — «винтиком» социальной системы. Последнее происходит, например, с героями высоко оцененных критикой рассказов «Диплом» и «Мебель». В рассказе «Мебель» студенту Моисееву дед завещает десять тысяч «на обзаведение» с условием выдать их в момент окончания им полного курса военно-медицинской академии. Вся жизнь Моисеева откладывается «на потом», когда деньги обеспечат ему комфорт и довольство. И вот курс окончен. На деньги куплена мебель для солидной квартиры частнопрактикующего врача. Но оказывается, что вещи, приобретенные для «настоящей» жизни, подавили все духовные стремления Моисеева. В рассказе впервые заявлена еще одна тема, значимая в творчестве Каменского, — тема власти мещанства над душой человека. Для писателя, и в этом он также продолжил традиции Чехова, благополучие мещанского мира есть господство вещи над человеком, становящимся ее рабом. Таков финал рассказа «Мебель»: «И через минуту Моисеев бегал по комнатам, переставлял мебель, торопливо стирал щеткой мел с ломберного стола, подбирал окурки, поправлял покривившиеся гравюры. И, бегая по комнатам, он со стыдом и болью гнал мысль о диссертации, и ему казалось, что он заблудился в своей мебели, как в лесу»[8].

Для героя рассказа «Диплом» (1904) Кузьмина, обремененного семьей студента, получение диплома — единственный путь к стабильному существованию. Ради этого откладываются все радости жизни, забывается о молодости и любви. Но внезапно герой понимает, что он не живет, а существует ради ложной по сути цели. Кузьмин приходит к мысли не идти на экзамен, вырваться из-под власти вещей, превращающих его в «винтик» бюрократической машины. Но герой не способен преодолеть свою косность, и бунт его оканчивается ничем.

Для Каменского социум — это огромный бездушный механизм, наделенный иррациональными чертами. Сломать его нельзя, но человек может хоть на краткое время выйти из игры, сбросить приросшую социальную маску. Петербургские рассказы Каменского во многом следуют традиции «Петербургских повестей» Гоголя. Подобное литературное «родство» нарочито, вплоть до стилизации, подчеркнуто в рассказе «На даче» (1905).

Его герой Модест Чебыкин — прямой потомок гоголевского Акакия Акакиевича. Каменский видел в герое «Шинели» одну из разновидностей сверхтипа «петербургского человека», неоднократно изображенного в классической литературе. В рассказе Каменского представлены два варианта этого сверхтипа — Чебыкин («маленький человек») и его враг фон Бринкман (классический тип петербургского «начальника»). Произошедший «на даче» неожиданный слом их предустановленных социумом отношений обоим кажется аномальным нарушением извечных законов.

В этом рассказе впервые появляется имя Ф.Ницше — философа, оказавшего огромное, хотя и поверхностное влияние на Каменского. Из наследия Ницше писатель воспринял идею о главенстве категории «жизни» как единственного критерия при переоценке и разрушении устаревших ценностей на пути к новому, абсолютно свободному «сверхчеловеку». Имя Ницше возникает при использовании художественного приема литературной «игры» названиями книг, читаемых героями. Чебыкин постоянно листает Карамзинскую «Историю государства