Мартти Ларни - Современная финская новелла Страница 22

— Нежности. — Сестра посмотрела брату прямо в глаза. — Близости. Внимания. Не поверхностного внимания, а такого, которое идет от сердца.

— И таким был Антон? — Начальник станции чистил щуку, кончиком ножа осторожно вытаскивал мелкие кости и складывал их на край тарелки: в душе он сознавал, что вопрос был бестактным.

— Именно таким. — Сестра пристально посмотрела на него через стол. — Ты думаешь, это не так. Что десять месяцев слишком малый срок, чтобы узнать человека, но мне этого хватило. И ни один мужчина на свете не мог бы быть для женщины лучшим мужем, чем был Антон для меня. — Сестра покраснела, словно говорила о сугубо интимных вещах, но ведь когда-то она должна была это сказать. — В обществе знакомых женщин ты словно деревянный; когда ты кланяешься, я слышу, как скрипят твои кости. Когда ты танцуешь с ними…

— Я не танцую с женщинами.

— Нет, конечно. Но когда ты оказываешься перед неприятной неизбежностью пригласить женщину на танец, то ты держишь свою руку вот так, — и сестра протянула над столом руку как можно дальше, — и эта несчастная, которой суждено с тобой танцевать, вертится где-то там, у кончиков твоих пальцев, в метре от тебя. Я не удивляюсь, что ты остался одиноким.

— Но я хочу быть одиноким. Мне они безразличны. Вернее сказать, я безразличен к тем женщинам, которых встречал.

— А теперь ты слишком стар.

— Это понятие не поддается измерению. У каждого из нас свои биологические ритмы. И моего ритма ты знать не можешь.

— Зато я знаю, сколько лот ты отработал. Я езжу за тобой со станции на станцию и знаю, что тебе пятьдесят три. У тебя еще ость возможность стать инспектором на железной дороге, к этому ты и стремишься, и я думаю — твоя добросовестность будет отмечена.

— Ну хватит! — оборвал сестру начальник станции. — Мы ведь говорили с тобой про людскую молву. Меня не волнует, что говорят обо мне, я сказал только к примеру. Если человек хоть чем-то отличается от других, его сразу начинают осуждать… И если тот мужчина служит у хозяйки шофером, разве не естественно, что она пользуется его услугами.

— Да, почему бы ей не пользоваться?

Начальник станции вспомнил, каким тоном это было сказано; издевка сестры была такой тонкой, едва уловимой, что было бы глупо отвечать на это. Ему вспомнился весь их разговор, он взглянул на конторские часы, — половина десятого! Разве это время для завоза товара? Какая фирма работает сейчас? Весна была светлая, нежный розовый сумрак окрасил верхушки привокзальных деревьев, на которых еще не распустились почки. Начальник станции отворил окно, воздух был прохладный, но в этой прохладе уже ощущалось дыхание весны. Вокзальный двор, газоны были недавно политы, к запаху зеленеющей травы примешивался запах мокрого песка. «Так бывает после дождя», — подумал начальник станции и глубоко вздохнул.

А во дворе продолжало громыхать железное колесо тачки. Когда тачка по пологому спуску съезжала в подвал, шум напоминал раскаты отдаленной грозы. Слышно было, как коробки укладывают в штабеля. «Что это за товар? Что они привезли на склады в такой поздний час? Ведь у ресторана есть свой подвал, свои сухие склады. Я не хочу думать ничего плохого. Никого не хочу подозревать. Но я не могу ничего с собой поделать, я подозреваю. И не только подозреваю, я знаю точно». Потому что машина уехала, а пока он стоял у окна, машина появилась снова — и все повторилось.

Ладони у начальника станции стали влажными, он вытер их носовым платком, подумал и принялся корить себя. Стыдно подозревать человека, о делах и помыслах которого у тебя нет точных сведений. Только эта аренда подвалов и товар, который возили туда машину за машиной… И начальник станции подумал о госпоже, хозяйке ресторана. Такая женщина! С хорошими манерами, серьезная, набожная, правда чуть полноватая, но у нее изящные, маленькие руки, красивые ноги. Я не такой уж дурак, чтобы не заметить всего этого.

И начальнику станции вспомнилась мягкая обходительность госпожи, когда его не раз приглашали на кофе в ее кабинет, а иногда и в квартиру в восточном крыле здания. «Настоящий кофе, пирожные, бутерброды с лососиной! И снова вопросы. Зачем она поила его кофе? Откуда у нее всегда был натуральный кофе? Или я в глазах госпожи занимаю такое особое положение, что именно мне следует подавать натуральный кофе, а другим суррогат?»

Лоб у начальника станции покрылся капельками пота: как все это понимать? Эти приглашения на кофе могли означать лишь одно: госпожа увлечена им, — нет, не то слово, — она считает его своим другом, он ей нравится. Начальник станции видел свое отражение в оконном стекле, не очень четко, в основном очертания, нос, лоб, щеки — белеющие пятна, но он и так прекрасно знал свое лицо. Лицо мужчины в его возрасте. Довольно хорошо сохранившееся, потому что он много двигался, летом ходил под парусом, бывал на море, морской ветер, — да, именно он разглаживал морщины, — ветер, свобода, беззаботная жизнь.

У госпожи было много знакомых, особенно в последнее время — они приходили и уходили бесконечной чередой. Большинство из них — а вообще-то почти все — были пассажирами: «хорошие старые друзья», — повторяла ему госпожа с обворожительной улыбкой на лице, и начальник станции помнил, какие имена мелькали в их разговоре: министры, депутаты парламента, государственные чиновники высокого ранга, в их числе генеральный директор государственных железных дорог.

Начальник станции тихо застонал. Почему он вздрогнул при этом воспоминании? Женщина, госпожа с таким избранным кругом знакомых: известные в стране люди, судьи, руководители нации, депутаты, стражи закона, у которых должен быть чистый фасад. Возможно ли, чтобы в таких сферах, среди близких всех этих деятелей творились противозаконные дела? Нет, нет! Наверно, невозможно.

Начальник станции повернулся, прошелся по комнате, снова обратился к окну, его тянуло туда как магнитом, — sofööri катил тачку; он чуть не сказал «сутенёр», — да что же это, он совсем перестал владеть своими мыслями! А этот человек продолжал толкать тачку. «Шевроле» подогнали теперь к дому, машина была забита грузом, через заднее стекло виднелись коробки и пакеты.

Диспетчер подошел к двери, изумился при виде начальника станции, — ведь он уже давно должен быть дома.

— Извините, я не знал. Хотел пройти тут прямиком к киоску.

Начальник станции был так поглощен своими мыслями, что не сразу понял, о чем говорит диспетчер. — И что это они там возят на тачке? — вырвалось у него само собой.

— Кто возит? — диспетчер подошел к окну, стал рядом с начальником станции и посмотрел в ту сторону, куда глядел начальник станции.

— Да нет, ничего. Я тут задумался, — начальник станции махнул рукой и, отвернувшись, шагнул к двери.

— Поздненько груз поступает, — сказал диспетчер, — похоже, там сам хозяин с тачкой.

— Какой хозяин? — перебил начальник станции.

Диспетчер смущенно усмехнулся. — Мы с ребятами так его называем между собой.

— Но не со мной! — раздраженно бросил начальник станции.

Он стремительно вышел в вестибюль, снял с вешалки пальто, накинул его на плечи широким округлым движением. «Не со мной», — пробормотал он, вышел в дверь, затворил ее за собой плотно, будто подчеркнул: «Надеюсь, вы слышали и поняли, что́ я хотел этим сказать, захлопнув дверь». Ну а что я говорю? Что я делаю?

Начальник станции спустился по лестнице, открыл нижнюю дверь, сделал несколько шагов по серым гранитным ступеням, прошел вдоль здания вокзала. Собираясь свернуть за угол, он встретился лицом к лицу с шофером. Шофер оставил тачку с другой стороны возле дверей зала ожидания и дверей ресторана. Закуривая сигарету, медленным шагом он направлялся мимо вокзала к киоску. Он был весь в поту, шоферская кепка сдвинута на затылок, вьющиеся волосы прилипли к мокрому лбу.

— Начальнику станции добрый день!

В тоне мужчины — хотя и вежливом — был тот приятельский оттенок, которого не позволяли себе служащие станции. Что это? Равенство? Превосходство? Начальник станции поднес руку к козырьку форменной фуражки, лично он предпочитал быть официальным и соблюдать границы. Его представляли раньше шоферу, это произошло в кабинете госпожи, как раз во время одного из визитов, когда они вместе пили кофе. Имени шофера он не запомнил, но слышал потом от писаря канцелярии, что его зовут Ловенталь; «фон, — добавил писарь, — фон Ловенталь». Начальник станции смотрел на красноватое широкое лицо мужчины. «Простоват для дворянского рода», — подумал он. Ловенталь прихрамывал на одну ногу, она у него не сгибалась в колене. И об этом тоже существовала своя история.

Она дошла до ушей начальника станции из разговоров сестры за завтраком. Он, по обыкновению, попытался остановить словесный поток, но напрасно.

— Этот человек не служил в армии, — начала сестра. — Задумывался ли ты когда-нибудь над этим, тебя это не удивляло? Мужчина в таком возрасте, и не на фронте.