Эдуард Петишка - Свадебные ночи Страница 24

— У нас задание, понимаешь? — объяснял Петр девушке. — Но это тайна. Тайна жизни и смерти.

Девушка слушала его россказни, широко раскрыв восхищенные глаза, и взволнованно разглаживала на коленях юбку. Очевидно, она еще никогда не слышала такого вдохновенного вранья. Ей нравились эти сказки, и она готова была принять за правду красивую сказку.

— Ну хватит, — с неудовольствием остановил приятеля Эмиль.

— Молчите, поручик! — резко оборвал его Петр. — Будете говорить, когда я вас спрошу.

От такой неслыханной наглости у Эмиля дух захватило. Но прежде чем он пришел в себя, девушка уже слезла, чтобы принести еды, предварительно торжественно поклявшись, что никому ничего не скажет.

Петр и Эмиль остались одни.

— Ну ты и натрепался! — с горечью воскликнул Эмиль. — И кто это приказал тебе произвести себя в командиры, а из меня сделать всего лишь поручика?

— Слушай, друг, — молвил Петр миролюбиво и устало. — Все это пустяки. Мир хочет быть обманутым. А если сказать честно, ты не бабник, а я — да. Девчонка тут только одна, и думаю, ты не будешь в претензии, если она положит глаз на меня, а не на тебя.

— Мы же идем на помощь партизанам, — с достоинством возразил Эмиль, — а ты превращаешь все в фарс.

Петр откинулся навзничь на сено. Под шуршание сухих стеблей и затихающий шум дождя он изрек с театральной интонацией:

— Ничто человеческое мне не чуждо.

Начинало темнеть, дождь перестал. Эмиль решил разговаривать с Петром только в случае крайней необходимости. А Петру, похоже, было наплевать. Он тихо лежал на сене, может спал или сочинял новые дурацкие приключения, чтобы заморочить голову доверчивой девчонке — этой воплощенной невинности.

— Только семнадцать лет, а уже принцесса захолустья! — неожиданно изрек Петр.

— Слушай, это у вас в семье и раньше бывало или у тебя первого? — осведомился Эмиль.

Петр не ответил, он молчал до тех пор, пока в проеме не появилась тень. Девушка сдержала слово. Она принесла ужин. Два огромных куска хлеба с творогом.

— Ты — чудо! — похвалил ее Петр и легкими движениями помог ей взобраться.

В темноте они ели черствый хлеб и мягкий творог, а тем временем наступила темная ночь. Они узнали, что девушку зовут Ганка, что в городе у нее две старшие сестры, что родители рано ложатся спать, а сама она спит в чулане с окном во двор, да вон то окно, рядом с дверью. Эмиль самоотверженно вглядывался в темноту, туда, где он угадывал Ганку; им овладевало чувство странного волнения. Сам он называл такие состояния влюбленностью. Так случалось с ним часто, но ни разу он не позволил себе выдать свое чувство девушке, которая его вызвала. Любил издали, прикасаясь к предмету обожания осторожно и нежно, словно девушки были созданиями из стекла.

От грез его пробудил голос Ганки.

— Вот я вам принесла…

— Ангел! — возликовал Петр. Однако в этом обращении небесами и не пахло, совсем наоборот — слово прозвучало весьма чувственно и смачно. Эмиль инстинктивно отдернул руку, когда Петр в темноте что-то протянул ему.

— Да не бойся! Черт возьми, он никак боится!

После такого вызова Эмиль протянул руку и нащупал бутыль.

— Это чтоб вам ночью не было холодно, — пояснила девушка.

— Холодно? — расхохотался Петр и начал с невероятным бахвальством рассказывать свои еще более невероятные приключения.

— Жарко мне уже бывало, да как! — болтал он. — Но чтобы холодно?..

Он отхлебнул из бутылки и передал ее Эмилю. Тот попробовал. В бутылке оказалась домашняя сливовица.

Тучи на небе начали расползаться, в просветах высыпали звезды. Эмиль увидел на фоне неба профиль девушки и твердо решил после войны возвратиться сюда. Ты помнишь, дорогая? Тот самый сеновал, где мы с тобой познакомились. Над твоей головой мерцали звезды, а крыша напротив блестела от дождя…

— Ну, мне пора, — сказала Ганка. Петр ее не удерживал.

— Жаль, — вздохнул Эмиль, когда она ушла.

— Чего жаль? Теперь-то все и начнется.

— Что начнется?

— Хочешь выпить? — Эмиль отказался. — Понимаешь, — объяснял ему Петр, — девчонки везде одинаковые. Главное, что я теперь знаю, где ее окно.

— Ты что, рехнулся?

— Осел! — Петр хлопнул Эмиля по плечу.

— Не пойдешь же ты к ней?! — ужаснулся Эмиль.

— Пока нет. Пусть девчонка немного остынет. Никогда, старик, не пей горячего. У горячего вкуса не почувствуешь. А тут надо посмаковать. — Петр пускался в философию, только когда бывал голоден или когда алкоголь ударял ему в голову. Сейчас Петр был сыт, значит, причина во втором.

— Она хорошая девушка.

— А хорошую девочку нужно наградить, — продекламировал Петр. — Послушай, друг, мы не должны отказывать себе. Не должны. Может, мы идем на смерть. А смерть и любовь неотделимы друг от друга. Понимаешь?

— Я тебя к ней просто не пущу.

— Осел! Осел, осел, — ласково пропел Петр.

С этого момента они сидели молча. Петр прикладывался к бутылке, а Эмиль караулил каждое его движение. Откуда-то выплыл месяц, большой и мокрый, а в яблоневом саду поднялся ветер, он шелестел в кронах деревьев и приносил на сеновал запах осени, сладкий бродильный запах тления и сырости.

— Раз как-то… — Петр начал рассказывать, да не досказал. Улегся с бутылкой в руке, пробормотав: — Это я на минутку, чтобы ты знал… а горячим ничего не едят.

Он уснул с бутылкой в руке.

Эмиль не смыкал глаз, сквозь щели в стене проникала лунная ночь. Ночь влюбленных. А дорога, по которой они пришли, по-прежнему была пустынна, словно предназначена только для них, для того, чтобы они пришли по ней, а завтра утром продолжали свой путь. И двор был пуст, и дом не подавал признаков жизни. Только ветер шевелил кусты и деревья. Прошумел вдали и тут же снова затих лес. Эмиль сидел неподвижно, даже ноги затекли. Он боялся шелохнуться, чтобы не нарушить то особое возвышенное настроение, которое его захлестнуло. "Наверное, я, действительно, хороший", — думал он.

Было уже совсем поздно, когда он заметил во дворе Ганку. Девушка вышла из тени в полосу лунного света и остановилась, глядя на сеновал. Эмиль не мог поверить, но это, без всякого сомнения, была она. Ее стройная фигура легко двинулась к сеновалу, словно плыла в лунном свете. Эмиль ждал, что в проеме вот-вот покажется ее голова, темнея на фоне светлого неба. Но девушка снова появилась во дворе. Она возвращалась. Постояла в серебристой лунной пыли и исчезла в тени, из которой только что появилась.

На другой день ранним утром — хозяева и их дочь еще спали — Эмиль и Петр ушли. Все, что случилось с ними дальше, было совсем непохоже на сказочное начало их пути. Но это уже другая история. Девушку Эмиль больше никогда не встречал.

После войны он приехал однажды на велосипеде в места своего осеннего странствования. Нашел место — только место. Яблоневый сад одичал и разросся, от хутора остались лишь обгорелые стены, а от сенного сарая — следы фундамента. Вон там, в вышине, где сейчас струится воздух, несколько лет назад он сидел в темноте, ел хлеб с творогом и восхищался длинноногой девушкой с вздернутым носиком.

Эмиль поднялся с камня и, погруженный в раздумья, побрел в лес. Сначала медленно, потом прибавил шагу. Может, еще догоню эту женщину. Надо было сразу же идти за ней, упрекал он себя, это наверняка была она, готов поспорить, что это она!

Он почти бегом достиг перекрестка лесных дорог. Наугад пошел влево, вернулся, пустился прямо и наконец побежал вправо.

Женщины с велосипедом нигде не было.

Смеркалось, когда Эмиль вошел в освещенный коридор отеля. Директор вышел из кухни, впустив в коридор густой и жирный запах ужина.

— Хорошо прогулялись? — встретил он Эмиля. — Такой осени сколько лет не было!

Эмилю захотелось спросить директора про женщину с велосипедом, но он не знал, как это сделать, как описать ее, чтобы не вызвать любопытства или даже подозрения.

— Вы ведь всех здесь знаете? — спросил он.

— Конечно, я к вашим услугам, — с удивлением ответил директор.

Если бы не его удивленный вид, Эмиль, пожалуй, продолжил бы расспросы. А теперь он только сконфуженно поблагодарил:

— Спасибо. Спасибо вам, — и стал подниматься по лестнице в свою комнату. Дважды она промелькнула на его пути, только мелькнула. И оба раза осенью.

Жена Эмиля с сестрой сидели за столом и раскладывали карты.

— Эмиль, — оторвалась она на минуту от карт. — Ты не заблудился? Мы уж давно свет зажгли, а тебя все нет и нет.

— Хочешь, погадаю тебе? — добродушно улыбнулась свояченица.

— О чем? — ответил он, кладя на постель шапку.

— Туда не клади! — сказала жена.

Эмиль взял с постели шапку и посмотрел на жену, склонившуюся над картами. У нее был совершенно прямой, обыкновенный, не вздернутый нос. Карты она держала в пухлых пальцах и перед тем, как бросить их на стол с легким шлепаньем, коротко рассмеялась.