Мартти Ларни - Современная финская новелла Страница 28

— У меня в последнее время было такое плохое настроение, — произнесла госпожа, очаровательным тоном подчеркивая отдельные слова, — я пыталась навести тут хоть какой-то порядок, но это невозможно, нет приличной рабочей силы. Делают каждый что вздумается, а то и вовсе не приходят на работу. Если же власти силой приведут такого человека обратно, то какой с него толк, он сам не хочет трудиться, еще и других агитирует.

Если бы у меня не было маленькой, преданной мне группы людей, которые работают здесь с самого начала и которых раньше вполне хватало, чтобы управляться с этим заведением, то просто не представляю, что бы я делала? — и госпожа, как беспомощный ребенок, развела руками. — Вот и сейчас я опять собираюсь на следующей неделе в Швецию, там начался новый сбор средств для помощи беднякам, а я одна из финских представителей, председатель рабочей группы, если так можно сказать, а это требует много времени. И потом все прочее.

Эта жалкая торговля, — госпожа положила маленькую, украшенную кольцами руку на кипу бумаг, — если бы все это зависело только от денег, не было бы никаких хлопот, раньше вести такую торговую фирму было детской игрой, все можно было делать так, как сам пожелаешь, планировать, организовывать, все было так гладко, гладко — словно перчатка на руке, а теперь… Теперь один ничего не можешь, ровно ничего не значит, как ты ведешь свои дела, и когда под конец ты уже думаешь, что приспособился к этой ужасной системе, когда подчиняешься, ибо это — ничто иное как подчинение, дорогой начальник станции, то поступает какое-нибудь новое указание, распоряжение, ультиматум, страшнее прежнего, и опять маленького человека берут за горло так жестоко, просто грубо, и тут ты понимаешь, что к этому никогда не привыкнуть. Не привыкнуть! Вы не поверите, как это больно, как угнетает меня. Иногда кажется, что я не выдержу, заболею, и я действительно заболела. В позапрошлом году мне пришлось взять отпуск на четыре месяца, я провела его в Сальтсёбадете в обществе дорогих мне друзей… Послушайте, дорогой начальник станции, когда я смотрю, как вы там на своей половине работаете, я часто думаю, что это непосильно, вам тоже нужен отдых, он необходим, иначе человек просто не выживет, не выдержит, всему есть предел.

«Теперь самое время, настал мой час, — подумал начальник станции, — теперь она сама говорит об этих вещах», — и начальник станции поднялся с кресла, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, призвать всю свою смелость, он уже намеревался пересесть на деревянный стул напротив госпожи, но она вдруг вскочила на ноги.

— Может быть, пойдем туда ко мне, на мою половину, я попрошу подать кофе вниз.

— У меня, пожалуй, нет времени, — смущенно пробормотал начальник станции. «Теперь она поймет меня совершенно неверно», — сердито подумал он, стал попрекать себя, но это не помогало.

— Да, но ведь сегодня суббота. Я не поверю, что у вас такая спешка, и вам нельзя посидеть со мной, да и я-то извожу время с этими вечными заботами.

Начальник станции заметил на столе стопочку магазинных чеков. Взгляд госпожи последовал за взглядом начальника станции.

— Война скоро кончится, — сказала госпожа, — а пока хлопот не оберешься.

— Вот когда она кончится, только и начнется разбирательство, тут уж времени уйдет немало, — начальник станции говорил нервно, слова произносил торопливо, одно за другим. — Война проиграна, и с этим банкротством мы не скоро расквитаемся, а может и никогда. Народ задавят работой и голодом. — Начальник станции закрыл глаза, увидел перед собой растянувшуюся на тысячи километров вереницу вагонов, плывущую мимо станции на восток. — Сначала гибнут мужчины, потом добро. Вот как будет. Такая была война.

— Для этого требуется характер, — сказала госпожа, — а характер у меня есть.

— Не сомневаюсь. — Начальник станции отвесил поклон как истый джентльмен. Одновременно он подумал о молодых раненых мужчинах, о тысячах погибших, о людях, о семьях, судьбы которых круто изменились, и еще он подумал об утраченном времени, которое можно было бы использовать другим, наилучшим образом. Война — это ужасное дело, но казалось, что эта красивая дама средних лет знай себе плывет, подгоняемая хорошим попутным ветром войны, как смелый бриг, паруса надуты и корабль несется по волнам тем быстрее, чем сильнее задувает штормовой ветер. И даже начальник станции не мог забыть о том, что за эти тяжкие годы во владение госпожи перешли два поместья, наверняка тысячи гектаров леса, дом в городе, акции, и как ни относи все это за счет процветающих торговых дел, когда капитал уже растет сам по себе, когда средства вкладывались разумно и предприятие расширялось, начальнику станции вдруг вспомнилась сказка про раздувшуюся от важности лягушку, подумалось, что это суровое время было удобным для вполне определенных торговых операций. «Одному жизнь, другому смерть», — подумал начальник станции и тут же устыдился своих высокопарных мыслей.

Время предоставило этой женщине свой шанс, дало ей силу, власть. Эвакопоезда прошли здесь мимо, сначала туда, то есть на запад, — начальник станции взглянул в окно, — а потом обратно на восток и снова назад. Бесконечный людской поток, все голодные, все хотят есть. И он представил себе массы этих жалких людей, которые толпились в очередях, чтобы попасть в зал ожидания. И солдаты… сначала туда, потом обратно и опять туда; они приезжали в отпуск, шли, спотыкаясь от усталости, глаза красные, воспаленные. Они прибывали и на носилках, и в гробах. Солдаты толпились на платформе, а рядом стояли гробы.

Начальник станции почувствовал подступающую тошноту, вспомнив жаркие, солнечные дни прошлого лета, гробы на перроне и тяжелый запах, который от них исходил. А хозяйка рассказывала, как этот смрад смешивался с запахами пищи, и голодному человеку приходилось ломать себя, стараться не думать, что полученные с бойни необработанные кости и прочие отходы тоже уже начинали гнить. «Мы готовили мясную запеканку, — говорила госпожа, — варили мясной суп и продавали чуть подороже, но без карточек. А люди были так рады, иные чуть не плакали, что мы не отбирали у них эти жалкие талончики и что у пищи был вкус настоящего мяса».

Начальник станции смотрел на госпожу, она перекладывала счета и квитанции, смотрел на ее руки, которые двигались привычно, собирали бумаги, выравнивали их, прятали в ящички или в папку, личную папку, из красной кожи, с золотыми инициалами, поворачивали ключ в замке ящичка — личного ящичка госпожи. Эти руки, которыми начальник станции всегда любовался, маленькие, изящные, на пальцах сверкали бриллианты, на запястье золотая цепочка. На шее в виде медальона золотые часы, на безымянном пальце левой руки перстень с большим камнем, — «перстень с ядом, — призналась ему однажды госпожа, — никогда нельзя знать, что случится». Госпожа показала, как действует механизм перстня, как открывается головка. «При необходимости яд выпивается из камня», — госпожа улыбалась, говоря это: она пообещала достать и для начальника станции такой же перстень. «Я была медсестрой во время освободительной войны, так что знаю, как часто человеческая жизнь висит на волоске».

Пожалуй, это правда. Начальник станции смотрел на дорогие украшения госпожи, вспомнил своих родных, знакомых, которые однажды во власти единого страстного порыва собрали свои драгоценности, золотые монеты, обручальные кольца, и все это добровольно пожертвовали на благо отечества: страна нуждалась, страна была в опасности… Интересно, где все эти драгоценные хранители памяти сейчас лежат, переплавленные в слитки золота, в руках воров… разбросанные по огромному миру… А перед ним сидит госпожа, разукрашенная и сверкающая как рождественская елка. Золотая цепочка весело звякнула, задев стакан на столе.

— Ну что же вы стоите, дорогой начальник станции! — легким движением госпожа взяла начальника станции под руку, с милым щебетанием вывела его из комнаты, по коридору, устланному плюшевым копром, две ступеньки вниз, «на свою половину». У госпожи была большая квартира в городе, но «иногда надо быть здесь, на месте»; она открыла дверь, подвела начальника станции к широкому мягкому дивану, усадила его, коснувшись плеча.

— Я здесь единственный человек, кто говорит по-ненецки, — рассказывала госпожа, — а в последнее время этот язык был нужен.

Начальник станции кивнул.

— Удивительно, как повторяются события. Во время освободительной войны мне пришлось ухаживать за немцами, тогда я и выучила немецкий, — усмехнулась госпожа, — потом, позднее я поехала в Германию, чтобы выучить язык как следует, что я и сделала.

Девушка принесла поднос с кофе, поставила на уголок низкого диванного столика; госпожа достала чашки и блюдца, сахар и сливочник, тарелку, полную бутербродов с лососиной, — взгляд начальника станции остановился на бутербродах, розоватые толстые куски рыбы, веточки молодого укропа, тонкие ломтики вареного яйца, у начальника станции побежали слюнки…