Кэндзи Маруяма - Дорога к замку Страница 3

Было слышно, как носятся по дому сыновья. Жена уже встала и чем‑то гремела на кухне.

— Проснулся? — прокричала она оттуда.

— Угу, — ответил я не сразу. Дети с топотом ворвались за полог кровати. Старший, которому недавно исполнилось семь, уцепился мне за шею. Второго, пятилетнего, я посадил к себе на колени и стал подбрасывать вверх.

Жена сказала, входя в комнату:

— Перестаньте возиться, сетку порвёте.

Она отодвинула сетку, застелила кровать и широко распахнула стеклянную дверь. Мы с сыновьями уселись на подоконник и выглянули наружу. Небо было ярко–синим и почти безоблачным. Океан, видневшийся между тюремной стеной и подножием горы, спокойно катил белые волны. В одноэтажных коттеджах, где жили семьи служащих тюрьмы, все уже встали. Утренний воздух звенел от стрекота цикад.

— Опять жара будет, — сказал я.

— Конечно, — ответила жена, вытирая пыль, — лето же.

Это лето было необычайно жарким, дождя не выпадало уже много дней. Все вокруг высохло, и я подумал о предстоящем дне со вздохом.

Сыновья побежали в прихожую за газетами. Жена, закончив уборку, раздвинула складной стол и занялась приготовлением завтрака. Я посмотрел на её живот. Он стал заметно больше. Потом отправился на кухню чистить зубы. За ночь вода в трубах остыла, и умываться было приятно. Дети прибежали следом. Заметив, что я смотрюсь в узкое настенное зеркало, они засмеялись. Я состроил рожу, и они опять радостно загоготали.

Весь завтрак жена только возилась с детьми.

— Не можешь есть? — спросил я её.

— Утром — никак.

— Все‑таки съела бы что‑нибудь.

— Когда родишь? — спросил один из сынишек, оторвавшись от чашки чая. Это было так неожиданно, что мы с женой рассмеялись.

— Через три месяца, когда снег выпадет.

— Хорошо бы девчонку, — сказал старший сын.

— Да, неплохо бы. — Жена взглянула на меня. — Ты как думаешь?

— Чего говорить без толку.

— Да я просто так… Ты, конечно, хочешь мальчика.

— Ага, — ответил я, — мальчика. Возни меньше.

— Так есть уже двое. Хочу теперь дочку… Ты слушаешь?

— Слушаю.

— У вас кто‑нибудь новый? — спросила жена, заглядывая мне через плечо в газету. Дети тоже стали рассматривать фотографии.

— Никого. — Я сложил газету.

— А как там тот, которого привезли в прошлый раз? — опять спросила жена.

— Кто это?

— Ну, который убил мать с ребёнком. Здоровый такой.

— А, этот! Тихо сидит.

— Да? Значит, все ему как с гуся вода. Ведь ребёнка же убил, негодяй!

— Так‑то оно так.

— Не человек он!

— Человек, человек. Ну ладно, я пошёл.

Мне стало скучно её слушать, и я встал из‑за стола. Из тюрьмы донёсся вой сирены, извещающий о подъёме. Дети выбежали во двор.

Я открыл шкаф, надел светло–коричневую форменную рубашку и завязал галстук. Рубашка пропахла потом — я надевал её второй день подряд. Жена сняла с вешалки брюки и слегка прошлась по ним щёткой.

— Фуражку надень, — напомнила она.

— Только не сейчас. Мне и так в ней целый день торчать. Я вышел в прихожую и надел башмаки. Жена сложила большой белый платок и засунула мне его в задний карман.

— Счастливо, — сказала она.

— Угу. Ты себя нормально чувствуешь?

— Все хорошо.

— Если что — иди к врачу.

— Да знаю я, знаю. Не в первый раз.

Когда я вышел из дома, в переулке на меня налетели сыновья и вцепились в обе руки.

— Только до угла! — крикнула сзади жена.

Детишки, повиснув у меня на руках, болтали ногами, и от немощёной дороги поднимались клубы пыли.

— Когда на рыбалку возьмёшь? — спросил старший, глядя на меня снизу вверх.

— Скоро.

— Когда "скоро"?

— Когда в школу пойдёшь.

— Тогда на море, ладно?

— На море, на море, — подхватил второй.

— Ладно, на море пойдём.

— Когда?

— Через выходной.

— А почему в следующий нельзя?

— Иду на рыбалку. Ну, сыпьте назад. Дальше я один.

— Ещё, ещё!

— Нельзя, бегите домой.

Мы вышли на широкую заасфальтированную улицу. Машин ещё не было.

— Смотрите не уходите далеко от дома.

— Ага. — И мальчишки побежали назад, к новым играм. Я надел фуражку и зашагал по широкой дороге, которая вела к тюремным воротам. На асфальте отпечатались следы шин и ног, но пока он ещё был твёрдым.

С моря задул ветерок. Рядом с дорогой, там, где шло строительство административного здания, присели покурить плотники. Когда я приблизился, они замолчали и не произнесли ни слова до тех пор, пока я не прошёл мимо. Я спиной чувствовал их взгляды.

Дорога кончилась. Передо мной были высокие стены и широкие кирпичные опоры ворот. В одной из опор была устроена проходная. Из‑за стены доносился треск цикад. Красные от ржавчины ворота были закрыты. Поверхность грязной, застоявшейся воды во рву, расцвеченная масляными пятнами, беспрерывно вздувалась пузырьками поднимающегося со дна газа.

Я прошёл по подъёмному железному мостику и поздоровался с охранником:

— Привет.

— Здравствуйте. Опять жара будет, — лениво ответил толстый охранник. Он открыл мне дверь, и я вошёл внутрь. Здесь был совсем иной мир. Деревья криптомерий образовывали целую рощу, оттуда и звенели цикады. Впрочем, в отличие от обычной рощи здесь не было ни подлеска, ни какой-либо иной растительности, и стволы просматривались до самой земли. Я пошёл дальше по старой, мощённой кирпичом дорожке. Людских голосов не было слышно, навстречу мне никто не попался. Дорожка поднялась на невысокий холм и спустилась вниз — там, за деревьями, белели высокие бетонные стены. Я вышел на спортплощадку. Она была ухоженной, приятно зеленел широкий газон.

Со всех сторон площадку окружали насыпи, и видно было лишь небо над головой и траву под ногами.

Как всегда срезая путь, я направился прямо по газону к крайнему зданию. Я дошёл уже до середины площадки, когда из прорытого в одной из насыпей прохода показалась группа заключённых обычного режима, человек пятьдесят. Недавно обритые головы отливали белизной. Все были в майках и закатанных до колен штанах, в руках мокрое, только что отстиранное белье.

Раздался короткий свисток охранника. Следуя ему, заключённые, как муравьи, рассыпались по газону и стали раскладывать белье на траве. Ветер никогда не проникал в котловину, поэтому можно было не опасаться, что белье разлетится. Четверть газона стала белой от разложенного белья. Заключённые снова построились и по свистку отправились той же дорогой работать в поле.

Когда я наконец пересёк площадку, у меня по лицу и по спине уже стекали струйки пота. Поднявшись по каменным ступеням, я вышел к кирпичному зданию, обведённому двойной чертой розового цвета. Здесь были расположены камеры смертников. Вокруг не росло ни одного дерева и ни одной травинки. Дежурные охранники по очереди подметали белый песчаный плац два раза в день — утром и вечером. Тут же находились караульное помещение и смотровая вышка, покрашенная коричневой антикоррозийной краской. На вышке никого не было, там стояли зачехлённый прожектор и четыре динамика.

В караулке сидел незнакомый мне молодой охранник. Здесь было тесно, крыша не спасала от солнечных лучей, отражаемых белым песком. Увидев меня, охранник спрятал поглубже носовой платок, подложенный под фуражку, и отсалютовал мне:

— Доброе утро.

— Ну и жара!

— Так точно, жарко.

— Тебя во сколько сменяют?

— В три.

— Самое пекло.

— Да.

— И всегда ты в эту смену?

— Так точно.

— М–да, нелегко тебе приходится.

— Служба есть служба.

— Я скажу, чтобы тебе вентилятор поставили.

— Спасибо, очень выручите.

— А где‑нибудь сейчас, наверное, идёт снег…

— Что вы сказали?

— Нет, ничего. Ты вытирайся платком‑то.

— Спасибо.

Я прошёл по раскалённому песку к единственному входу в здание — маленькой железной двери — и нажал на кнопку звонка. Через некоторое время открылось зарешеченное оконце, в нем показалось чьё‑то потное лицо. Оконце тут же закрылось, послышалось звяканье ключей, и дверь отворилась. В дверном проёме стоял Хорибэ.

Закрыв за мной дверь и вынув из скважины ключ, он весело сказал: "Привет". У Хорибэ всегда хорошее настроение.

— Ну и жара! — сказал я.

— Да? А внутри ничего, — ответил он, оглядев меня. Я вытащил из кармана брюк платок, снял фуражку и вытер пот с лица.

По тёмному коридору мы прошли в помещение для охранников. Мне нравилась эта комната, чистая и прохладная.

Здесь никого не было — все на дежурстве. Плотные зеленые шторы защищали комнату от солнечных лучей, под потолком мягко шуршал новый вентилятор.

— Хочешь ячменного чаю? — спросил Хорибэ.

Я взглянул на стол.