Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ Страница 35

Карлотта разглядывала золотой циферблат своих наручных часов. Часы из Франции. Дайане удалось это вспомнить. Ремешок был сделан из кожи какого-то исчезающего вида птиц или ящериц. Возможно ли, чтобы циферблат часов ее лучшей подруги был каким-то образом связан со шкалой температуры? Имело ли это что-нибудь общее со ста десятью синими утверждениями? Были ли время и климат также одним целым?

— Тебе придется совершить усилие, — втолковывала ей Карлотта, расхаживая на своих неправдоподобно красных и острых каблуках. — Я все для тебя устрою. Быстро собирай вещи, иначе я позвоню в «скорую».

Позвони им, подумала Дайана Бэрингтон. Я слишком больна для этого.

— Поднимайся, иначе я звоню, — сказала Карлотта Мак-Кей.

Дайана встала. Карлотта Мак-Кей что-то делала. Она записывала элементы требуемой процедуры. Каждому пункту был присвоен свой синий номер. Ей полагалось принять душ, накрасить губы, сложить разные предметы в холщовую дорожную сумку и вести машину по бульвару Сансет к Вествуду. Ей следовало поставить машину позади правительственного здания. Карлотта найдет ее и поможет. Карлотта будет сидеть рядом и читать вслух стихи. Дайане следует совершить это усилие, иначе Карлотта позвонит в «скорую помощь».

— Ты сделаешь это? — спросила Карлотта, и голос ее был нежен. Карлотта всматривалась в синюю решетку ее глаз, ища намека на связь. — Ты сделаешь это для меня?

Круг синевы, думала Дайана, вот так вода и перебрасывает время через жидкие вечности. Вот так море останавливается, как зачарованное. Таков Кауэй, где в Тихом океане медленно смешиваются цвет электрик и синева дистиллированной прозрачности. К этому возвращаешься, как к опиуму. Время не движется. Все прощено.

— Мне надоело тебя терпеть, — сообщила Карлотта Мак-Кей.

Есть только извивы синего соблазна, думала Дайана. Штормы, собирающиеся в мире морских черепах. Непрерывность синих приближений составляет уловку. Вот так мы наугад даем определения святилищам. Вот так обнажается воздух, когда надеваешь ритуальный убор из перьев. Так плывут облака с отравленными краями, подобные зеркалам или языкам пламени, плывут непрерывно. После горячечных построений ты можешь хоть что-то произнести.

Лицо Карлотты было скоплением неторопливых синих соразмерностей. Прошло много времени, прежде чем Дайана сумела моргнуть. Они мчались сквозь темную синеву, сквозь рельеф ночи. Луна за окном была абсолютно полной, удивленно белой. Дайана Бэрингтон начала дрожать. Они пересекали пустыню, как Моисей и Будда. Они были просителями без свечей. И ей уже никогда не будет тепло.

— Ты помнишь, куда мы едем? Или зачем? — спросила ее Карлотта.

Синяя вспышка Рембо. Приграничные края, тихие и опустошенные. Сезон разочарований. Пришел карнавал, разбил свою изорванную палатку, женщина идет по веревке над опилками. Воздух был необычайно синим, как будто молитвы поднялись из пустынных гаваней, где ослепли идолы. Благочестивые голоса смешивались с парализованным синим воздухом, испытывая его сияющими пригоршнями маленьких языков пламени.

— Ты помнишь демонстрацию? — Карлотта искала взглядом ее лицо. Она казалась раздраженной.

Дайана покачала головой — нет. Перед тем как они сели в автобус, появился какой-то человек. Он что-то делал, но его присутствие не имело значения. Если бы он читал стихи, или пел псалом, или жонглировал фруктами, или составлял список звезд и планет, святых или лекарственных растений, она бы запомнила его. Но человек был меньше, чем запятая в океане, текучее вычитание в бесконечном синем тексте.

— Это мирная демонстрация, — говорила Карлотта. Приблизила свое лицо к лицу Дайаны. — Гражданское неповиновение. Мы едем в Меркурий, штат Невада. Едем, чтобы закрыть ядерный объект. Нас могут арестовать. Мы намерены сделать заявление. Ты можешь это вспомнить?

Дайана покачала головой — нет.

— Знаешь, похоже, ты живешь в своей собственной ядерной зиме, дрожишь и горишь одновременно, — задумчиво произнесла Карлотта. — Лицо у тебя мертвенно-бледное. Зрачки расширены. У тебя галлюцинации? Все по-прежнему синее?

Ты все поняла правильно, хотела сказать Дайана, но не сумела. Потом, как будто перейдя границу в своем необъяснимом фиолетовом внутреннем мире, Дайана Бэрингтон осознала, что опять может говорить. Это была короткая синяя оттепель, и она училась жить между ними.

— Как ты думаешь, Сартр был прав? — спросила Дайана.

— Что ад — это другие люди? — сказала Карлотта. — Определенно.

— А Шелли? Шелли был прав? — Дайана Бэрингтон хотела знать это.

— Что пророчество — это свойство поэзии, а не наоборот? — Карлотта пристально смотрела ей в глаза.

— Да. Именно.

У Дайаны перехватило дыхание. Так много необыкновенной синевы. Она казалась древней, необработанной и в то же время изысканной. Это была синева бусинок и керамики: синева, рожденная в печи. Синева, которой завершается обряд крови и интимности. Это была та синева, которая стояла в комнатах, где благоговейно произносились имена богов. Даже глаза Карлотты казались влажными и синими.

— Да. Шелли был прав, — сказала Карлотта.

— Ты думаешь, Паунд был прав? — Дайана вытолкнула синий язык пламени в огонь многоярусной синей ночи.

— Что ты ничем не обязан своей аудитории? — спросила Карлотта. — Да. Абсолютно. Иначе не может никто, кроме сводников. Это экзамен?

— Да, — ответила Дайана.

Дайана вслушалась в звук собственного «да». Он был стремительным и свежим, почти дерзким. Он мог бы быть знаком осенних очертаний и построений в краях опавших листьев. Ей пришло в голову, что дно пустыни чисто, как некое зеркало. И это могло быть отчетливым и зримым образом Вселенной. А еще можно стоять на темных камнях и смотреть прямо себе в душу.

— Ты опять строишь фразы, — отметила Карлотта. — Что с твоим разумом: твои первые слова — экзамен. — В голосе Карлотты было что-то неприятное.

Дайана сказала:

— Да.

— Это экзамен в пустыне или общий экзамен на выживание? — Карлотта, казалось, забавляется.

— Да, — ответила Дайана.

Это была пронзительная синева, подобная шлепкам волн восстановленного синего канала, неумолимого океана языка, и опыта, и разочарования. Место, где ты родилась и тонешь в синих разногласиях, думала Дайана, где нет никаких направлений, никаких гаваней, никого, кто звонил бы в колокола. Колокольни еще не изобрели. Люди в этом краю проводят целые дни во сне. Потом они будут пить местный самогон, сделанный из перебродивших фруктов, и петь ничего не значащие песни. Через девять месяцев родятся дети скудного урожая, синие и тихие.

— У тебя невероятное лицо, — разоблачила ее Карлотта. — Ты опять на грани того, чтобы начать лингвистические построения. Можно увидеть, как это подступает. Рэй Чарльз мог видеть, как это подступает.

— Да, — выдавила из себя Дайана; ей было очень холодно.

— У тебя бывают моменты просветлений. Потом они проходят, и ты опять застываешь. Это захватывающе. А еще объявился твой тик под правым глазом. Задета половина лица. Ты это знала? И ты опять дрожишь, — сказала ей Карлотта.

— Да.

— Как ты думаешь, ты скоро начнешь нести чушь? — спросила Карлотта. — Я не хочу, чтобы ты позорила меня перед людьми, вместе с которыми меня могут посадить в тюрьму.

Карлотта, казалось, ждет, что Дайана извлечет из себя какой-нибудь ответ, может быть, какую-то полезную синюю формацию, вроде вида скороспелых амеб. Дайана попыталась моргнуть и обнаружила, что не может.

Дайана Бэрингтон хотела рассказать Карлотте о свойствах синевы. Она размышляла о синих гнусностях, пропитывающих ее отношения с дикими птицами и текучими наречиями, льющимися из синих ртов, и небесами с невидимыми облаками, и вулканами и звездами, и сложными обрядами нежности в синем дожде. Это мой сороковой год, и я пришла узнать расстояние и синеву. По крайней мере, я знаю это, подумала Дайана. Любая другая география ошибочна.

Спустя некоторое время, отмеченное синими метками по краям и синими решетками, на которых менялись оттенки, Дайана Бэрингтон осознала, что Карлотта Мак-Кей больше не вглядывается в нее. И правда, теперь Карлотта смотрела в окно автобуса на безупречную почти черноту пустыни и луну, которая была еще более полной и более обиженной — отбеленной и отброшенной соучастницей.

Дайана обдумывала соучастие белой луны в полях ночного неба, когда ощутила тревогу, исходящую от Карлотты. Она раскачивалась на своем сиденье и щелкала пальцами. В этом было что-то ужасное. Карлотта заставляла священный молитвенный воздух ночи в пустыне делаться нервозным и жалким. Карлотта наладила свой плейер, воткнула звучащие затычки поглубже в уши и повернула регулятор громкости. «Я просто выросла, запуталась в синеве», — пела Карлотта Мак-Кей напористо и немелодично.