Лилия Фонсека - Современная африканская новелла Страница 4

Здесь в расписных кадках цвела кроваво-красная сальвия, а по стене, отделяющей хозяйские дворы от других, пышно вились белые розы.

В эту ночь на город обрушился тропический ливень и размыл во многих местах глинобитные дома и ограды.

На заднем дворе рухнула часть стены. Хозяева проснулись на рассвете и с тревогой осматривали промоины.

— Когда это произошло? — грозно спросил Дуарте.

— Не знаем, хозяин, — отвечали Ожаба и Котоньо.

— Немедленно заделать пролом. Позови Камбуту, да поживей! — приказал он, обращаясь к Канивете.

Тот почему-то растерялся, замешкался, и Дуарте пришлось повторить приказ. Канивете не двинулся, просто стал кричать:

— Камбута! Эй, Камбута!

— О господи, да иди же сам, приведи эту скотину! Шаг лишний лень сделать! — крикнул разозленный Дуарте.

— И скажи кормилице, чтобы она тоже пришла! — прибавила дона Аута. Она считала, что Накалула должна сегодня же приступить к своим обязанностям.

Еще вчера дона Аута решила дать ей и Камуэнэ другие имена.

— Никак не выговоришь такое имя…

— Ну что ж, дона Аута, назови их обоих по-человечески… — посоветовал Фортунато.

— Мне всегда нравилось имя София, — мечтательно сказала хозяйка.

— Прекрасно, пусть она будет Софией, — согласился Дуарте, — а мальчишку назовем Мануэлом.

Еще вчера доктор Балземан осмотрел кормилицу. Он похвалил ее молоко, но на всякий случай советовал дать ей несколько дней отдыха и покормить ее как следует. Он рекомендовал еще хорошую дозу слабительного, прежде чем она начнет кормить девочку.

Казалось, все было предусмотрено. Все, вплоть до костюма. Дона Аута хотела, чтобы наряд у кормилицы был светлых, веселых тонов. Дуарте ни в чем не отказывал, материя нашлась на складах. Мурикэ одели так же, как и девочку, но Накалула не позволила снять бусы, которыми был обвязан его живот.

Дона Александрина тоже принимала участие в приготовлениях. С помощью Камбуты она пыталась внушить Накалуле некоторые сведения по гигиене и уходу за маленькими детьми.

— Девочку нельзя хватать за руку, как ты хватаешь своего. Девочку надо брать осторожно, поддерживать ей головку…

В ответ Накалула гневно твердила одно и то же:

— Мое молоко — для моего сына!

Но Камбута не переводил ее слов.

Казалось, все было готово, все предусмотрено. Накануне даже послали сказать Бенте, чтобы не приносила больше козьего молока — теперь у девочки будет кормилица.

Да, все было предусмотрено — все, в том числе и право распоряжаться другими людьми, распоряжаться их душой и телом.

Накалула была рабыней, ее молоко принадлежало ее хозяевам — она должна была отдавать его, кому прикажут…

Во дворе все еще слышались крики Канивете:

— Камбута! Эй, Камбута!

Дуарте потерял терпение и, взбешенный, сам бросился к каморке, где спал Камбута.

— Оглох, собака!

Он одним рывком открыл дверь каморки — пусто! Ногой распахнул дверь в соседнюю комнатушку, где жили Камуэнэ с кормилицей, — никого!

Слуги в ужасе смотрели на хозяина.

Дуарте, вне себя от гнева, крикнул:

— Ищите их по всем дворам! — Он погрозил Канивете: — Это ты запирал ворота. Если их не найдут, заплатишь собственной шкурой!

— Я им не открывал, хозяин.

— Убирайся! Я убью тебя!

Канивете одним прыжком догнал Ожабу и Котоньо, и они исчезли за банановыми деревьями. Скоро по всему дому разнеслась весть: Камбута и нгангелы бежали.

— Канивете не виноват. Они могли удрать через пролом в стене, — пытался успокоить Фортунато взбешенного Дуарте.

— Канивете не мог не знать, они спали рядом!

— Будь он заодно с ними, он бы тоже удрал!

— Все равно я его взгрею…

— Пойдем лучше посмотрим стену.

Они спустились с веранды.

Малютка проснулась и заплакала. Она хотела есть. Дона Аута схватилась за голову. У нее не было молока. Расстроенная и подавленная, она принялась носить девочку по веранде, пытаясь ее укачать.

Из глубины дворов доносились отчаянные вопли Канивете. Его наказывали.

Осмотрев пеленки, доктор Балземан поставил диагноз: «Дистрофия» — и назначил лечение. Во всем городе нельзя было найти хорошего коровьего молока, а доктор непременно требовал перевести ребенка с козьего молока на коровье.

— Но лучшим лекарством, конечно, было бы грудное молоко, — сказал он.

Девочка угасала на глазах. Она сильно исхудала и не переставала плакать днем и ночью. Дуарте не помнил себя от ярости:

— Я спущу шкуру с этой черной дряни!

Дона Аута бросилась к нему и обвила его шею руками.

— Нет!

— Хватит с ней церемониться!

— Это мы убили ее сына!

Дона Аута впервые назвала вещи своими именами. Дуарте это даже не приходило в голову. Когда Накалула с мертвым Мурикэ на руках кричала от горя, он только сказал Канивете:

— Растолкуй этой суке, что ее наказал бог. Не надо было убегать в лес и оставлять хозяйскую дочку без молока! Вот она — кара божья!

Их нашли через неделю после побега. Фортунато с большим отрядом вооруженных людей бросился вслед за ними по лесным дорогам, уж он-то знал эту дорогу как свои пять пальцев. Вернее всего, они бросились в свою деревню, рассудил он, — ведь там был потерянный рай, который они искали.

Да, именно там!

В неволе, бесконечно длинной ночью, Накалула мечтала о своем муже, о своей хижине, о своем возделанном поле. Оно уже цветет… Она сама обработала его новой деревянной мотыгой, полученной в подарок на свадьбу.

Большая белая луна в бездонном черном небе, усыпанном звездами, была похожа на круглую корзину, полную маисовых зерен, которые сыпались на землю, на двор, на красные сальвии в расписных кадках, на изболевшуюся душу Накалулы. Невыносимая тоска охватила ее ночью. Как хорошо теперь на дальних лесных дорогах, каким благоуханием полны ночные джунгли!

Она решила бежать. Она вернется в свою хижину, к своему мужу, к своему полю. Камуэнэ пойдет вместе с ней. Камбута обещал им помочь, хотя это было не так-то легко: на ночь хозяин прятал ключи от ворот в свою конторку. И вдруг дорога сама открылась перед ними — ливень размыл стену.

Молча, понурив голову, прошли трое беглецов через распахнутые ворота. Им досталось уже в дороге, но самая страшная расправа — выламывание пальцев рук — ждала их тут, на черном дворе Дуарте.

Вид Накалулы поразил дону Ауту. Своего черного сына она несла перед собой на вытянутых руках и исступленно кричала. Она бесстрашно подошла к веранде и протянула доне Ауте и всем им своего ребенка.

— Что случилось? — спросила дона Аута.

Тело Мурикэ безжизненно поникло, глаза закатились. Мальчик пылал в лихорадке.

— Что случилось? — снова спросила дона Аута и даже взяла ребенка на руки.

— Наверно, солнечный удар, — решил Фортунато, — эти дураки бросились напрямик по саванне. Солнце напекло ему голову… Я нашел их на полпути… Они там лечили его…

Дона Аута не позволила бить Накалулу. Она и так наказана.

Позвали доктора Балземана. Он поморщился, осмотрев маленького нгангелу.

— Очень тяжелый случай, — сказал он, — ничего нельзя сделать…

Дуарте пытался освободиться от бросившейся к нему в слезах доны Ауты.

— Не бей ее, она не виновата!

— Чепуха! Надо быть идиотом, чтобы нянчиться с этими черными! — Он резко оттолкнул жену и зло продолжал: — А если наша дочь умрет, кто будет виноват?.. Идиотская щепетильность…

— Дуарте!

Девочка плакала в колыбели. Дона Аута подошла к алтарю и зажгла еще одну свечку перед ликом скорбящей божьей матери. Может быть, она сумеет пролить целительный бальзам на ее израненную душу…

На всех пяти дворах африканцы обсуждали происходящее. Девочка умирает. Умирает от голода. Знахарь белых сказал, что спасти ее может только грудное молоко, а у сеньоры молока нет. И сквозь безмолвие тяжелой душной ночи, лишь изредка нарушаемое далеким воем шакалов и зловещим хохотом гиены, доносился до них жалобный, едва слышный плач девочки, будто слабый запах умирающего растения, чьи корни иссохли без живительной влаги.

Вот уже три дня, как опустели руки Накалулы. Болела ее переполненная молоком грудь — и нестерпимо болела душа, в которой смерть сына оставила страшную пустоту.

Такой страшной пустоты не ощущала она даже тогда, когда ее оторвали от мужа, от дома, от всего, что было ей дорого и что осталось, как счастливый сон, как несбыточная мечта, там, далеко, за бескрайними саваннами, в зеленом сердце лесов.

Пустота.

В безмолвии ночи раздавался плач девочки. Руки Накалулы были пусты, грудь переполнена молоком, а сердце изнывало от тоски.

Она пересекла двор, поднялась на веранду — и вот высокая стройная женщина из народа нгангела ступила на порог двери в комнату малютки. Еще в саванне Накалула сбросила свой нарядный костюм кормилицы, и на ней была лишь набедренная повязка.