Исчезнувшие слова - Вера Тимофеевна Кукинова Страница 4

— Это верно, — серьезно говорит мать. — Сами мы все это затеяли, самим и расхлебывать надо. Учиться бы тебе, Федя, а то пропадешь!

— А я не учусь, думаешь? Я этот гранит науки грызу как окаянный! Маркса по ночам читаю: «товар — деньги — товар». Слова, вроде, знакомые, а сути пока не ухвачу! Учился я не по порядку — вот в чем штука! С пятого на десятое. Сначала верхи, потом азы, а потом середина. Оттого и каша в голове… Но уж я подохну, а выучусь! — и трах, дзынь! — посуда запрыгала — так дядя Федя хряснул по столу кулаком.

— Посуду-то не бей, директор! — смеется мать. — Небось, загордишься теперь, в автомобиле начнешь ездить, не дай бог, пузо отрастишь!..

Они дружно хохочут, а я смотрю в окно. Опять этот противный рыжий кот крадется за воробьем. Сейчас я пульну в него коркой и пойду на улицу. Все равно уж дяде Феде теперь не до меня и играть мы с ним не будем.

Торгсин

Когда в Москве на Сретенке открылся торгсиновский магазин, мы вчетвером сразу же после уроков побежали смотреть, что это такое. Повсюду только и говорили, что про торгсин. Будто бы там полно любых товаров — покупай что хочешь!

Народу в торгсине было полным-полно. Все ходили от прилавка к прилавку и рассматривали неправдоподобные товары: белую, как пудра, муку, нежно-розовую вареную колбасу, настоящие «эклеры» и «наполеоны», нарядные конфеты в золотых бумажках.

Люди забыли, как все это выглядит. Была карточная система, и продукты выдавались по карточкам. В магазинах просто так, то есть на деньги, можно было купить только спички, пуговицы и еще какую-то мелочь. Все же остальное выдавалось по карточкам и ордерам. Ты заранее подавал заявление в местком, и тебе выдавали ордер — на пальто, платье, обувь, а также на алюминиевые тазы и кастрюли. Объявление о полученных ордерах вывешивалось рядом со стенной газетой.

«Получены ордера:

Галоши мальчиковые · · · · · 6 пар

Трико дамское · · · · · · · · 2 пары

Башмаки парусиновые н/резин.

подм. · · · · · · · · · · 8 пар

Заявления подавать в местком».

Долгожданные башмаки, которые я получила по маминому ордеру, были матерчатые, высокие, будто для фигурного катания. Зашнуровывались они, как мужские штиблеты, на черные железные крючки. Башмаки были в общем-то ничего, довольно крепкие, но неудобного цвета — белые. Я и покрасила их тушью, а сверху еще и гуталином. Потом подкоротила — получилось вполне прилично. Всю осень они меня спасали.

В торгсине башмаки и туфли были самых различных цветов и фасонов: коричневые с рантом, лакированные лодочки на французском каблуке рюмочкой, бежевые, резные — и все красивые, нарядные, сияющие мягкой, как шелк, кожей.

Из обувного отдела мы пошли в кондитерский и стали рассматривать сначала пирожные, выставленные на витрине, а потом симпатичного старичка в каракулевой шапке. Зажмурившись от удовольствия, он ел тут же, у прилавка, необыкновенной красоты «корзиночку» с кремом.

— Вот как жили раньше, дети! — сказал он, доев пирожное и вытирая измазанные кремом усы. — Не то что сейчас. Сказка!

— Не сори на пол, сказочник! — зло сказала ему женщина, когда старичок, облизнув кружевную бумажную салфеточку, смял ее и бросил под ноги. — Твоя сказка известная: нам — корочку, а тебе — икорочку, — добавила она. — Буржуй недорезанный!

— И зачем только эти торгсины открыли? — вздохнула другая. — Только людей расстраивают!

— Правда, ребята, зачем их открыли? — возмутился Севка.

— Дурак ты, Севка, — строго сказала Юля. — Ведь сюда несут золото, а золото знаешь как нужно? Ведь мы строим — у нас же своих машин пока мало, мы их у иностранцев покупаем. А на что покупаем? На золото! Вот соберем побольше этого золота, накупим каких надо машин, потом построим свои заводы и фабрики и будем выпускать все, что захотим. Во всех магазинах будет тогда, как сейчас в торгсине. Что ж ты, не можешь потерпеть одну пятилетку?!

— Верно, Юлька! Я забыл, — сказал, смутившись, Севка. — Мы потерпим.

— А старик не сообразил, — сказала Юля. — «Наполеон»-то ведь больше «корзиночки». Я бы взяла «наполеон».

Мы стали каждый день играть в такую игру: приходили в торгсин и покупали себе кто что хочет. Сначала выбирали одежду, потом обувь, а под конец еду. У каждого были свои любимые джемперы, туфли, пирожные, и только Севка Плещеев не покупал ничего — ни башмаков, ни джемперов, ни пирожных. Все свои деньги он тратил на фотоаппарат в красивом кожаном футляре.

Он прямо бредил этим аппаратом день и ночь. Несколько раз, напустив на себя рассеянно-солидный вид, он приценивался, просил показать ему аппарат и даже трогал и вертел его, проверяя, как он говорил, фокус.

Севку в конце концов запомнили, и, как он ни изловчался, продавец перестал показывать ему аппарат, и уже без церемоний говорил:

— Проходи, проходи, мальчик. Нечего баловаться — это тебе не игрушка!

И вдруг в один день все перевернулось. Нежданно-негаданно мы сказочно разбогатели! Теперь нам уже не надо будет больше играть и покупать все это понарошку. Теперь мы сможем купить себе все, что захотим: и пирожные, и конфеты, и даже дорогой, как швейная машина, Севкин фотоаппарат!

Дело в том, что мы нашли… золото. Самый настоящий клад, про которые пишут в газетах.

Что с нами творилось, невозможно передать! Мы просто потеряли голову.

Севка стал кричать, что теперь он покажет нахалу продавцу, какой он мальчишка! Он купит эту игрушку. Даже не один, а два фотоаппарата! Второй назло отдаст продавцу — пусть подавится!

Юля умоляла Севку не орать. Ведь еще не известно, действительно ли это золото. А вдруг не золото? Тогда нас поднимут на смех и раззвонят об этом