Измена - Игорь Александрович Малеев Страница 4

— Смотри, как получилось? Почти незаметно.

Знай Леночка о моем намерении, и она, пожалуй бы, повременила, но я молчал. Время было упущено, и нового случая в этот вечер не представилось.

«Ну, ничего, — утешался я по дороге домой, — зато мы поженимся».

Первая охота на галок оказалась удачной: какие-нибудь полчаса на морозе — и я убил трех птиц. Леночка их отлично изжарила. В этот день мы не занимались и сразу после ужина ушли на собрание. Вопрос, вероятно, разбирался важный, потому что докладывать приехал председатель губпрофсовета. А это — редкий гость на студенческой сходке.

Провозившись с галками, мы опоздали к началу. Люди толпились у дверей, и стоило большого труда разыскать местечко в дальнем углу. Докладчик, обеспокоенный шумом, прервал свою речь. Это был молодой еще человек, типичный русак: глаза голубые и волосы почти белокурые. На руке у него без видимой цели болталась ременная плетка.

Соседи наши, наконец, перестали шикать. Оратор повторил фразу, прерванную на полуслове. Помнится, мне понравилась его манера выступать. Губпрофсоветчик не повышал голоса, воли рукам не давал, говорил дельно, уверенно, а когда шутил, то не смеялся над собственными остротами. Трудно было угадать, какое он произвел впечатление на Леночку. После слов, казавшихся мне особенно удачными, я оборачивался к ней, искал одобрения на ее лице, но оно было только внимательным, безотносительно внимательным. Мне было даже немножко обидно за губпрофсоветчика. Чорт возьми, он заслуживал большего.

Речь покрыли аплодисментами. Я хлопал громче всех. А Леночка и не пошевелилась.

— Почему ты не хлопаешь? Хлопай!

Нет, как лежали у ней руки на коленях, так и остались лежать. «Эх, баба, баба — не может по достоинству оценить человека!..»

Председатель об'явил перерыв. Меня захороводили ребята, Леночку я потерял.

Абрам Страж, мой приятель, облокотясь на холодную печку, курил махорку. Здесь было еще несколько человек из нашей группы.

— Ужасно тяжело курить натощак... А я теперь почти всегда курю натощак...

— Эх, Страж, — вмешался Федя Комаров, — ты вот куришь, запиваешь водой и тем жив. Ну, а этот дяденька, докладчик, не станет говорить свои речи на пустой желудок.

Мне обидно стало за губпрофсоветчика:

— Может быть, и на пустой.

— Вот и дурак! Он ответственный паек получает: хлеб, сахар сколько-то золотников, крупу...

Техсекретарь забегал с колокольчиком. Нужно было идти из курилки. Федя все продолжал ехидничать:

— Видел плетку? Значит и лошадь есть. Приедет сейчас на квартиру и сладкие свои речи сладким чаем запивать будет.

Я защищал председателя губпрофсовета:

— Что ж, умирать, по-твоему, такой человек должен? Если завидуешь, прямо говори — нечего вола крутить.

— Я — завидую?!

Комаров решил рассердиться, но нечто более важное отвлекло его внимание.

— Смотри, кому это заливает твой ответственный?

В коридоре было совсем темно. Только из дверей зала пробивался луч света. И вот на этом фоне Комаров разглядел фигуру губпрофсоветчика. Одним плечом он прислонился к стене, а голова его почти скрывалась в амбразуре окна. Там должен был сидеть невидимый собеседник.

— Ну, что ж ты замолчал? При нем боишься?

— Я боюсь!? — шопотом спросил Комаров. — Я боюсь!?! Ой, так это ж баба! Смотри, ноги в юбке.

Губпрофсоветчик кончил свой рассказ. Он хлопал рассеянно хлыстом по голенищам в ожидании, когда заговорит наша незнакомка. И она заговорила:

— Хорошо, что так кончилось. Вас могли бы убить...

— Ленка! Так я и знал, — шепнул Комаров с потрясающим апломбом.

Да, это была она. Мы прошли мимо. Я хотел радоваться их встрече, но что-то мешало широко и свободно развернуться моему чувству. Его теснили сомнения: «Зачем же обязательно в темноте? Неужели нет светлых мест?"» .

— Так я и знал, — продолжал Комаров, поминутно оборачиваясь, — так я и знал: Ленке ответственные по вкусу. Ты, брат, прав, бабы поганый народ.

Я остановился и сказал:

— Прав-то я прав, а морду тебе все-таки побью.

— За Ленку!? — В голосе Комарова не было ни злости, ни обиды, одно только изумление. — За Ленку? .. За девчонку?!

Я покраснел и сдался.

— Нет, за губпрофсоветчика...

Бычок задыхается в петле, если он хочет уйти от столба, к которому привязан, дальше, чем это ему позволяет веревка. Он роет землю копытами, мычит, брызжет пеной, но веревка крепка, и бычок, изнуренный, подгибает колени. Так и я был отброшен на прежние позиции, к своему столбу. В семнадцать лет не дерутся из-за женщины. По крайней мере, у нас на юге. Признаться перед лицом друга, что я готов переступить этот рубеж, было мне не по силам. Это казалось изменой своим убеждениям. Я предпочел изменить Леночке.

Комарова удовлетворил мой ответ:

— А, за губпрофсоветчика. Ну, понимаю!

Он сказал это так, как-будто разрешил мне себя ударить. Я не воспользовался этим разрешением. Драться за губпрофсоветчика? С какой стати? Обыкновенный парень, только плетку для фасона носит и истории жалобные рассказывает... А Леночка уши развесила... «Чорт, хоть бы луна была» — подумал я тоскливо.

Мы вошли в зал. Заседание еще не открывалось. В первом ряду я занял два места — для себя и для Леночки. А пока стул оставался свободным и служил приманкой для завистливых взоров.

— Занято! — отвечал я всем, кто подходил справляться, и ребята устраивались на полу.

Председатель открыл собрание. Леночка все не шла. Больше того: новый докладчик успел исчерпать свое время, а стул оставался свободным. Свирепо поглядывали ребята. Я даже шопот их расслышал:

— Вот сволочь: занял место для своей шапки и не хочет уступить!

И в самом деле — к чему этот смешной стул, когда Леночке так хорошо на холодном каменном подоконнике? А может быть, этот белобрысый подстелил ей свой френч?!» Ужасная мысль! Она уже не вызывала никаких сомнений, как-будто я видел это собственными глазами. «А еще они могут целоваться!» Могут. И, наверно, целуются, раз в коридоре темно, а Ленка такая...

Я убрал шлем со стула и отвернулся. Один из завистников тотчас занял освободившееся место. Он распахнул пальто и широко расставил локти:

— Ну, слава богу!

— Подумаешь, божий человек нашелся. Гнать таких с рабфака!

Он попробовал огрызнуться, но я не слушал. Гипотезы созревали в воображении, громоздились одна