Степан Писахов - Я весь отдался северу (очерки) Страница 5

Сторожа стали бояться один другого. За несколько дней до парохода стали охотиться друг за другом.

Чтобы не называть по именам, обозначу сторожей «добрый» и «злой». Оба схватили ружья. Злой выбежал из дому, ждал доброго, ходил около дома.

По счастью, ружье злого оказалось незаряженным. А добрый так и не смог прицелиться в своего бывшего друга. Размахивать ружьем – это одно дело, а чтобы выстрелить – руки не подымались.

Показался пароход – и разом пропали-ушли все страхи. Друзья помирились, обнялись и даже вместе приготовили обед для гостей.

– Как стены раздвинулись! Широко стало. Зимой-то нас как крышкой накрыло. Когда разговаривали – еще ничего, жили, а как говорить промеж себя перестали – вот тут худо стало. Думается о многом, о доме вспоминается и слышится такое, что хоть на стену лезь. И теперь вспомнишь, так страшно становится. А на людях и свет-то стал другим.

По ненецким суевериям дурная примета.

Памятник жертвам интервенции в Иоканьге

В 1927 году я участвовал в этнографической экспедиции к лопарям. Наш путь был в погост Иоканьга. С тем же пароходом ехал художник Давыдов Иван Афанасьевич. Его задача была поставить памятник на месте тюрем в Иоканьге. С И.А. Давыдовым ехали и рабочие.

Мрачные камни, редкий мелкий кустарник, немного травы, цветные лишаи на камнях…

Выгрузили багаж. Главный груз был для памятника. Его верхняя часть из полированного гранита. Основную, нижнюю часть предполагали собрать из местного материала – кругом камни и камни.

Закладку памятника назначили на воскресенье. Пробовали начальник станции и Давыдов говорить, что здесь и народу мало и никто не видит, – лишние хлопоты. Но настоять было не трудно.

– Мы, здесь оказавшиеся, видим. Видят рабочие приехавшие, учительница, ребята. А ребят всюду полно. Согласились.

В воскресенье утром все собрались у скалы, на которой при интервентах стоял часовой. С этой скалы видны все тюремные помещения – самые страшные из бывших в истории. Это не подземелья, не каменные мешки. Бараки тюремные – из тонких досок наскоро сколоченные длинные шалаши, как двускатные крыши, поставленные на камни. В бараках справа и слева длинные ящики во всю длину.

Сначала памятник мне не понравился подобие тюрьмы и цепи.

Вечером я вышел к памятнику. Ветер разбивал о берег волны, далеко бросал холодные водяные брызги, и цепи от ветра позванивали. Я понял замысел художняка Давыдова: от интервенции в памяти остались тюрьмы и цепи.

На шлифованных камнях написано на русском, немецком, французском и английском языках:

ЖЕРТВАМ ИНТЕРВЕНЦИИ ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

Иностранцы, проходящие мимо, могут прочесть и будут знать, что МЫ ПОМНИМ!

На Землю Франца-Иосифа

Ледокол «Седов» шел навстречу волнам. Волны, разбиваясь, рассыпались мелкими брызгами, и над баком подымалась радуга, бежала до мостика. Снова волна – и новая радуга.

Так нас встретил Океан. Помню, как отошли от берега, – капитан сказал, что не надо запирать каюту. В море за весь длинный путь – от Архангельска до Александровска, оттуда мимо Новой Земли к Земле Франца-Иосифа и обратно через Карское море – каюты не запирались.

Из Архангельска отходили в ясную погоду, но только отошли – туман и дождь мелкий как с привязи сорвался.

– Пройдет скоро, погода временная – Федосья-рыскунья отшумит – и тихо будет,– пояснили мне [11 июня (29 мая) – день Федосьи. В это время на Севере часто дует (рыщет) холодный, резкий, перемеячивый ветер.].

Отшумела Федосья-рыскунья, тихо стало, но хотелось скорее ко льдам.

В Александровске – этом почти брошенном и как будто вымирающем городе – брали уголь. А из города не только жители ушли в Мурманск, но и дома увозят – местами остались только каменные фундаменты от домов. Достопримечательностью города за Полярным кругом был мороженщик. Он стоял около кооператива, или около Народного дома. Весь город (около ста человек) приходил «освежиться» мороженым.

Наконец отошли от Александровска. Пароход вымылся после погрузки угля. Теперь мы идем ко льдам! Чайки долго летели с нами.

9 июля. Идем льдом. Лед серый – может быть, усыпан береговым песком, – а местами белый, сверкающий. Источенный водой лед очень причудливых форм.

Ледокол медленно раздвигает лед, колет, давит своей тяжестью. Лед оседает, раскалывается длинными трещинами и раздвигается, унося с собой краску с ледокола,– будто красные раны на льдинах.

Ледокол полным ходом двинулся на толстый пласт льда, смял, расколол и остановился – подводная часть не пустила дальше. Короткие команды: – Лево на борт! – Задний ход! – Полный вперед!

Прошли. Вывернулся ярко-зеленый край льдины, а в воде в глубине льдина темно-зеленая. Из сплошного льда вышли.

На воде появляются тюленьи морды, утки проносятся мимо. А Михайло в бочке высматривает зверя.

Промышленники надели малицы. Туман. Мелкий лед кажется неподвижным. Тихо. Постукивает паровое отопление в трубах.

А в тумане, во льдах своя жизнь идет: то льдина прошуршит или слегка прозвенит рассыпаясь, то птица прокричит, и еще какие-то звуки.

11 июля. Сегодня солнечно. Снег блестит, и кажется, что светится. Показалась льдина-поле. Подошли, а она дырявая и для подъема самолета мала.

13 июля. Кругом лед почти сплошной. Под солнышком сверкают маленькие озерки воды, как дорога для «Седова». Показалось большое пространство воды. Блестит. А по краю мираж строится.

Радио принесло весть о спасении двух спутников Нобиле. Радиограмма висит около камбуза. Известие всех всколыхнуло. Много разговоров. За вечерним чаем, вернее полночным, долго и возбужденно обсуждали новость.

Чувствовалось, что все горды тем, что русские спасли.

14 июля. Девять часов утра. Туман остался на горизонте, тяжелый, темный и освещенный, очень похожий на береговые горы и по виду и по очертаниям.

17 июля. Медведь. Лед почти сплошной задерживает пароход, а медведь пустился бегом, и ветер к нему – пугает. Ранили. На льду полоска крови. Долго бежит медведь, уже думалось – уйдет, но полынья большая. Плывет медведь куда тише, чем бежит. Вчера взяли двух медведей.

Лед полярный чистый, белый с синевой и с зелеными озерками. Празднично красиво полярное лето! Идем от севера Новой Земли к Шпицбергену. Без промысла все скучают.

Два медведя идут навстречу друг другу, громко «переговариваются», и оба идут к пароходу.

18 июля. Радио теряет связь. Архангельск и Мурманск далеко, Югорский тоже, Матшар – горы мешают и слабая слышимость «Малыгина». И странно, стало хорошо. Освободились! Один среди бесконечных льдов.

А радио так сближает, что кажется, вот тут за туманом, совсем рядом, и архангельский шум газетный, и вся мелочь сутолоки житейской… В давние поездки ко льдам на «Фоке» в Карском море (с промысловым рейсом), в экспедициях по установке радиосвязи бродили без радио. Месяца по три без вестей. Чувствовалась дальность расстояния, и это давало полноту.

Теперь же и среди льдов мы крепко связаны с внешним миром. Это слишком много внимания отнимает.

Сейчас радио почти молчит. И больше внимания льдам и медведям, желтеющим на льдах, белым полярным чайкам, быстро снижающимся над водой, и неосторожной рыбешке, блеснувшей на солнце.

20 июля. Цвет льда изменился: уже вместо холодно-зеленого (ближе к синему) стал изжелта-зеленый (почти цвета травы). Встречаются айсберги – громадные темные кучи льда, запорошенные землей.

2 августа. У Земли Франца-Иосифа. 80°30' северной широты.

Полночь. Солнце, как и подобает ему, стоит высоко. Туман пробегает легкими полосами, а на тумане радуги, но не такие, как всегда, – радуги белые, цветистость чуть улавливается. Одна, две, три… Лед торчками. Напоминает мусульманское кладбище или остатки каких-то городов.

Хочется еще выше. Хочется ступить на Землю Франца-Иосифа. Водрузить наш флаг!

Вспоминается, что в Архангельске уже темнеет. Сегодня маяки зажглись. А мы в солнечных ночах. Лето, солнце, а туман, оседая на снастях, замерзает. А на днях градусник на солнце за ветром показал 32° Цельсия.

3 августа. Озерко на льдине казалось маленьким, а воды пресной взяли около 100 тонн. Качать воду все высыпали. Льдину утоптали в серое месиво. Зеленое, чуть синеющее озерко почти не убыло.

4 августа. Встретили на льдине черную гору. Думалось – не остатки ли дирижабля «Италия»? «Седов» с ходу налетел и остановился. Гора черная, похожая на каменный уголь. Капитан дошел до озерка, среди которого стояла гора. Она заметно колебалась от сотрясений льдины. Взять образец не удалось.

5 августа. Подошли к земле Александры. Шли свободной водой. Встречались лишь изредка льды, да айсберги медленно проходили мимо.

По распоряжению из Архангельска вернулись искать итальянцев. Идем самым тихим ходом. Якорь спущен на 30 сажен. Промеров здесь не было, и осторожность не лишняя. Подошли к прибрежному льду. «Седов» с ходу врезался в лед и остановился. Земля покрыта ледником, и лишь береговые скалы видны темными пятнами на розовеющем льду. Я остался на пароходе, чтобы написать этюд, но когда на берегу появились темные фигурки добравшихся до земли промышленников, я забыл все свои планы и с приятелем своим Василием Платоновичем (промышленник) спустился на лед и – к берегу. Лед розовеет, вода тихая, бледно-зеленоватая, кажется, такую можно только придумать. Кругом такое богатство красок, такая сокровищница, что я засмотрелся и оступился в воду. Кое-как переобулся и с мокрыми ногами пошел вперед – земля-то уже близко. Приятель пошел впереди и в трудных местах просто переносил меня. Слегка смущаясь, брал в охапку и ловким, точным прыжком перекидывался через воду.