Карен Бликсен - Современная датская новелла Страница 54

Матиас стоял под кедром и смотрел, как земля принимает дождь. Ветви скакали над ним в струях ливня, а за спиной у него слышался треск коры. Само собой, где уж человеку понять язык деревьев, но, по крайней мере, хоть чувствуешь их дыханье, когда тянет таким вот сладким и пряным — может, только весной, когда мох ползет по древесным корням, в воздухе разлит еще более упоительный запах.

Дождь лил всю ночь напролет и на другой день тоже. Дождь лил напролет весь месяц и весь следующий месяц тоже. А пока дождь поливал хутор, к северу горы оделись снегом. Шел дождь, а хозяин с волом пахали между рядами кустов. Грузный белый трудяга невозмутимо проплывал среди красной виноградной листвы. Нет-нет, вол пошатнется и остановится: пропала охота пахать. Тут хозяин — кричать на вола, осыпать животное бранью — надо кончить работу.

— Уж больно медленно она подвигается, — говорил хуторянин. — Да и прибыли от нее мало, — говорил он.

— А ты зарежь его, — сказала женщина с узкими щелками глаз, — по радио говорят: «веление прогресса». Ты должен идти в ногу с прогрессом, Матиас.

Когда же дождь наконец перестал, сверху, с заснеженных гор, подул ледяной ветер. Женщина вошла в дом и вышла оттуда уже в черном платке.

— Дует мистраль, — сказала она. — Кусает в лицо, пронизывает все тело, аж кости дрожат от него.

Мистраль улегся — на море опять начался шторм, а после снова зарядил дождь. Но теперь земля уже не хотела пить: вода стояла в глубоких лунках между кустами винограда. С кедра крупные, круглые, как дыни, падали шишки, и чешуйки сразу плотно сжимались вокруг семян. Апельсиновые и лимонные деревья роняли плоды — привыкли ронять их об эту пору; мистраль подхватывал лимоны, обмазывал их бледные щеки грязью. А женщина сновала по усадьбе взад и вперед и твердила мужу: первый раз в жизни вижу такое.

Но в один прекрасный день в феврале Матиас купил трактор. В амбаре пришлось отодвинуть в угол виноградный пресс; винные бочки, одну на другой, расставили вдоль стены, а на середине амбара, сверкая золотом и серебром, красовался «зверь», как называл его хозяин. Матиас быстро поднял капот и объяснил соседу устройство машины. Было видно: он любит свой трактор и отлично знает его. Вот эта втулка затем-то и затем-то, а этот вот стержень для того-то и того-то. Матиас совсем засунул голову под капот, чтобы насладиться ароматом масла, подавляемым стоявшим в амбаре запахом красного вина. Скоро крестьянин выпрямился, откинул со лба черную прядь волос, рассмеялся.

— Да, — сказал он, — надо не отставать от времени. Вол слишком вяло перебирал ногами, прибыли от него — кот наплакал. — В полумраке амбара белые зубы хозяина блеском соперничали с новым трактором. — Я хочу разбогатеть, — добавил Матиас, снова расплываясь в улыбке. Хорошая у него была улыбка, и слова эти теперь были его. Одного только хотел он: мчаться вперед.

Матиас вышел под дождь, вскинул голову, рассмеялся. Завтра уже будет лето, сказал он, по радио говорили, что будет, и мы испробуем «зверя».

За ночь зима отступила в горы, и наутро дождь замер в воздухе. Но скоро из тумана высунулись ветви кустов, похожие на старческие руки со скрюченными негнущимися пальцами. Последние капли дождя долго шептались в винограднике, и скоро открылась земля, и наконец открылось кроткое, серое лицо моря.

Матиас постоял, почесал затылок. Покосился на кухонное окошко, вывел вола и зашагал с ним в поле.

В то утро, когда пришло лето, на земле был покой, и всюду была жизнь и тьма-тьмущая звуков. Человек глядел, и вол тоже глядел, как выползают из кустов муравьи, долго чистятся и охорашиваются лапками, как затевают друг с другом игру и наконец хватаются за работу. Когда вол ткнулся мордой в траву, оттуда вспорхнула бабочка, белая капустница с двумя черными зрачками на крылышках. Отлетев чуть подальше, она опустилась на тропку, распластала крылышки и снова захлопнула их, как девушка, в смущении прячущая лицо от чужих взглядов. Но в кухне стояла женщина, сквозь джутовую штору наблюдала за мужем.

— Матиас! — крикнула она в дверь.

А в винограднике, среди кустов, выгибало свой стройный стан молодое миндальное деревце. Между ветвями еще торчали, словно позабывшие время, черные листья, но почки уже вздрагивали, открывая нежные бело-розовые лепестки. Рядом высокая мимоза бросила к синему небу и к черной земле тьму желтых пушинок, похожих на крошечных цыплят. Над человеком и над волом носились зигзагами ласточки, перекликались чибисы, под ними, постанывая, дышала земля. Была жизнь, и была тьма-тьмущая звуков, и земля была объята покоем — покой ведь не чета смерти — и человек слушал песню земли и думал: это и есть вечный облик покоя.

Вол принялся жевать. Матиас растянулся под кедром, крупные, круглые шишки медленно раскрывались, выпуская на волю семена, готовые дать рост новым светло-зеленым иголкам. Под шишками мох стелился по корням кедров, прикрывая жилы земли мягкой зеленой кожей; запах мха сливался с запахом шишек, проникал в кровь человека, и память о родстве, давно забытом, внезапно вернулась к нему.

Стоя в дверях, женщина делала мужу знаки.

— Матиас! — крикнула она. — Зачем ты взял в поле вола? Никак, опять на скотину переключился, осел несчастный?

Матиас вскочил, шлепнул вола и прыснул. Подняв смеющееся лицо к солнцу, пошел к амбару. Скоро сквозь виноградник прогрохотал трактор, кошка с собакой долго следили за новым чудом, потом ткнулись друг в друга мордами и скрылись в амбаре. Трактор переворачивал землю так быстро, как никому сроду не снилось: к вечеру он вспахал все поле, и хутор сковала мертвая тишина. Вся природа будто оцепенела от изумления: нелегко, видно, было ей привыкать к прогрессу.

Вычистив трактор до блеска, хозяин подошел к кедру и гордо оглядел пашню. За один день вспахал он все поле. Вот это — другое дело. Рукой, вымазанной в масле, провел он по лбу. Да, это — другое дело. Но он забыл накормить кур.

Женщина в кухне слышала, как он подзывал несушек:

— Цып-цып-цып, цып-цып-цып!

Она слышала, как он сыплет на землю кукурузу. Соседскую курицу Матиас прогнал:

— Ты, чернуха, ступай к себе домой за обедом!

Женщина сощурила глазки, так что они и вовсе превратились в две узких черточки, но тут же снова раскрыла их и пошла к телефону — звонить. Между тем солнце отлеживалось на линии горизонта, медленно возвращая земле краски ночи, а женщина в это время стояла у телефона и торопливо что-то говорила в трубку.

На другое утро на хутор въехала машина: из нее вышел толстый, хорошо одетый мужчина и быстро-быстро замахал руками.

— Все в порядке, — сказал он, — землю твою покупаем. О чем только ты думал: такое добро да чтобы пропадало без пользы! И до берега рукой подать! Скорей распишись вот здесь, все хлопоты я беру на себя, а деньги получишь ты. Завтра же начнем прокладывать канализацию и водопровод, разобьем на участки землю и назначим высокие цены. Вот здесь распишись, и через месяц мы доставим сюда дома: у меня на складе сотни две готовых домов, все по индивидуальным проектам.

— По индивидуальным проектам… — пробормотал Матиас, при этих словах его прошиб пот. Он оглянулся на женщину, а она все только кивала и кивала. Он посмотрел на маклера — тот потирал руки. Твердым завороженным взглядом хозяин оглядел землю, улыбнулся своей доброй, свежей улыбкой и подписал бумагу.

Матиас шел в ногу со временем: в феврале подписал договор, но дело продвигалось так быстро, что уже в июне кругом были одни богатые люди. Матиас разбогател оттого, что продал свою землю; маклер разбогател еще раньше, а уж дачники заведомо были из богачей: цены на отличные участки назначались высокие. Словом, кругом расхаживали люди, одетые словно сельские аристократы, а иной раз — в купальные костюмы, и, точно так же, как в городе, они все время вращались в своем кругу, то и дело рассеянно пожимали чьи-то руки, невразумительно бормотали «добрый день» и спрашивали, как поживают детки.

По вечерам Матиас надевал синий костюм и коричневую шляпу и вдвоем с женщиной спускался на улицу, проложенную между рядами дач.

— А вот и хуторяне наши, — с любопытством говорили дачники, приветливо здороваясь с ними.

Матиас, бывало, лишь стиснет зубами трубку, но женщина с узкими глазками смеялась и на все стороны верещала:

— На будущий год, знаете, на пляже ресторан построят, и будет у нас кинотеатр с неоновым светом.

Так быстро шагал прогресс, что за один только год хуторяне добились своего и нажили денег. Да еще разжились свободой — свободным временем на каждый день, а по вечерам совершали прогулки: надо ведь было хоть немного размяться да заодно повидать знатных приезжих — тех, что из города, куда сходятся все пути.

И были они счастливы на свой лад: не стало диких зверей, что, спускаясь с гор, прежде порой забредали на хутор, не стало и домашних животных — какая надобность в скотине теперь? — не стало вола, не стало виноградных кустов, не стало кедров, не стало песни ветра в ветвях. Не стало и самого хутора, не стало даже погоды, хотя погода, конечно, была, да только никто ее не замечал и она уже никому не мешала — потому что прошло то время, когда Матиас зависел от пашни, от домашней скотины и еще от погоды, что стоит на земле.