Карен Бликсен - Современная датская новелла Страница 60

Хорошо им было издеваться, их-то матери не такие.

— Тьфу, ну и урод!

— Сразу видно — ублюдок.

— Так и не знаешь, кто твой отец?

Они не успокаивались, пока не доводили его до слез. Кристофер иногда задумывался: может ли быть, что у них с Гертом и правда один отец, как однажды обмолвилась мама, но больше она никогда об этом не заговаривала.

Даже если и так, он ни за что бы не сказал этого вслух. Герт избил бы его до полусмерти, тем более, если уж всерьез, Кристоферу было наплевать, правда это или нет.

Ведь сколько еще всяких других приходило к ним в дом по ночам. Хочешь не хочешь, а ему было слышно.

Так тебе и надо.

Вот-вот появятся… Кристофер продвинулся еще немного, лишь бы подальше от ворот, ничего не поделаешь, оставалось только ждать. Он передвигался теперь вдоль стены ближайшего каменного сарайчика. Все тихо, ни звука, чего же они тянут?

Черное отверстие, ведущее туда, к Глухой, неодолимо притягивало его, будто засасывало, на Кристофера повеяло смертным холодом. Он весь покрылся гусиной кожей. Что она там может делать у себя в этой тьме, ведь окно вечно чем-то заставлено, и внутри всегда темно. Пусть даже дверь и открыта.

Никому это было неизвестно. Про этот дом говорили не иначе как шепотом. Говорили так много разного, так много разных слов, он их не понимал, но, наверное, они значили что-то ужасное, раз люди вечно шептались.

Кристофер покосился на черную дыру, теперь она была совсем рядом. Ничего не разглядишь, ощущался только кисловатый какой-то запах, затхлый и в то же время пряный, и курился, курился дымок. Там, у Глухой, скрывалась какая-то опасность. Даже стоять здесь и вдыхать этот запах было опасно. Он чуял это. Взрослые говорили о какой-то сила.

Да, то была сила.

Все тихо, ни звука, только дымок курился, все так же неторопливо, странно. Кто-то сказал про нее, что ей известно больше, чем положено знать человеку, гораздо больше.

И вот они наконец появились. Стояли и смотрели на него. Молча смотрели. Радость мелькала в глазах.

Но они молчали. Здесь боялись даже громко говорить, кто знает, что прячет Глухая в этих своих развалюхах — там по ночам у нее часто горел свет, и случайный прохожий торопился поскорее пройти мимо. Говорили, что она выходит только по ночам, когда все порядочные люди уже спят.

Он взглянул на мальчишек, никто из них ее тоже никогда не видел, но Кристоферу казалось, он знает — она огромная. Не то чтобы толстая, просто очень большая, высокая, с большим, вытянутым, суровым лицом и длинными прямыми волосами.

Они стояли кучкой в воротах и перешептывались. Почему они не входят? Чего они тянут? Хуже нет, чем вот так стоять и ждать, сердце у него готово было выскочить из груди, кроме его стука, он уже ничего не слышал, но он видел — они шептались.

Почему они не идут? Они же поймали его. Почему бы им просто не подойти и не схватить его, как они делали всегда?

Он еще крепче вжался в стену и ждал. Ждать — это было самое страшное. Почему же он такой маленький и такой слабый, почему не может раскрыть рот и сказать им те самые слова. Он знал много запрещенных слов, больше, чем другие, множество ругательств, но он молчал. Он всегда молчал. Только плакал. Позорно ревел, как сосунок.

Против воли. Всякий раз старался удержаться, и всякий раз что-то лопалось у него внизу живота и поднималось вверх, подступало к самому горлу, пока не выходило наружу из глаз и рта. Так получались слезы.

Если б только он был чуточку повыше, но он почти не рос. Он сделал отметку дома на стене, но черточка всякий раз оставалась на том же месте. И все же он упорно продолжал измерять свой рост. Почти каждый день. Может, он вообще никогда не вырастет? Во всяком случае, никогда не станет таким высоким, как другие. Даже самый маленький из этой компании мог бы побить его один на один, если б до этого дошло. Защищаться Кристофер никогда не пробовал, ему это и в голову не приходило. Зачем? Он все равно бы не справился.

Чего они так тянут сегодня? Кристофер чувствовал, как лишается последних остатков воли, скоро не останется ни капельки. Он и боялся, и в то же время жаждал хоть какого-то знака, жеста, который положил бы конец ожиданию.

В какой-то момент он понадеялся, что, может, они и не думают входить во двор к Глухой, может, они тоже боятся, — он видел тревогу в их глазах, — но вот они медленно двинулись. Все вместе, готовые тут же удрать, если вдруг что-нибудь страшное покажется из черной дыры.

Весь дрожа, Кристофер вжался в стену, их медлительность была просто невыносима, и, когда наконец они взяли его в окружение, Кристофер как бы перестал существовать — осталась одна скорлупа с какой-то жижей внутри.

Они не трогали его, только молча смотрели. Герт. То были его приемчики. Он знал, что делал, но остальные, как видно, пребывали в нерешительности, поглядывая растерянно то на Кристофера, то на эту черную дыру в стене, они точно так же боялись Глухой, как и он.

— Как же быть-то? — раздался чей-то шепот.

Никто не ответил. Молчание было до того напряженным, что шепот прозвучал, как крик, и этот запах из темноты будто гипнотизировал их, приковывал к месту, лишал воли.

Все словно оцепенели.

— Как же… — послышался опять тот же голос.

Те, что стояли ближе, раздраженно цыкнули на него, и голос моментально замолк. Они были явно испуганы.

— Может, не надо, а? — прошептал другой.

Все смотрели на Герта, стоявшего лицом к лицу с Кристофером: руки в карманах, на всех прочих ноль внимания. Надо было решать. А он молчал.

Большинство уже оглядывались назад, на ворота, они бы с удовольствием ушли. И Кристофер, и Герт видели это, но Кристофер знал, какое будет решение.

— Все, точка. Остаемся здесь.

В толпе зашевелились.

— Пойдем лучше в другое место, а? — Мальчишки беспокойно топтались на месте, это было похоже на протест.

— Что, струсили?

Отрывисто, жестко.

— Кто тут струсил, я спрашиваю?

Они не смели взглянуть ему в глаза и молчали.

— Кто боится, пусть уходит. — Герт испытующе оглядел ребят.

Никто не двинулся с места.

Кристофер заранее знал, что они не уйдут, никому, естественно, не хотелось оказаться на его месте. Никто никогда не уходил. Это была плата за право быть в компании.

— Значит, остаемся, — решил Герт, с удовлетворением оглядывая замкнутый двор.

Кристофер перехватил его взгляд, он понял, что сегодня запланировано что-то особенное, Герт что-то такое им пообещал. Он умел придумывать разные штуки, и это связывало их как круговой порукой, творить всякие жестокости — то была его страсть.

Больше всего на свете боялся Кристофер сверлящего взгляда узких серых глаз Герта. Все в Герте было жестко, узко, подбористо: губы, руки, длинные, костлявые ноги в разношенных просторных башмаках. Все его тело. Кристофер чувствовал себя вдвойне уродливым перед ним, вдвойне неуклюжим, и Герт знал это. На такие вещи у него был особый нюх, и он прекрасно умел этим пользоваться.

— А ведь ты не был в воскресенье в церкви.

Голос Герта был по-взрослому неумолим и сух, как будто Кристофер оскорбил его лично, не исполнив свой христианский долг. Этим он и брал.

— Ведь не был же!

Слова, как хлыст, жгли праведным гневом. Кристофер стоял, опустив глаза. Не потому, что чувствовал себя виноватым или раскаивался, просто он знал Герта, тот умел прицепиться к чему угодно.

— Гореть тебе в аду!

Это было как приговор, и приговор неумолимый. Но про ад Кристофер и думать не думал, гораздо больше боялся он того, что вот-вот должно было случиться. А что до ада, так ведь это пустой звук.

— Но сначала ты должен покаяться, — сказал Герт.

— Пусть поет псалмы, — раздался чей-то возбужденный голос.

— Сперва пусть покается в грехах, чтоб все как положено, — перебил Герт. Тут командовал он, и никто не имел права спорить.

— Сними куртку, — сказал он коротко.

Кристофер весь съежился: они будут его бить, а он чтобы в это время пел псалмы? Он растерянно взглянул на своего мучителя.

— Сними куртку, — приказал Герт.

Кристофер поднял было руки, чтобы расстегнуть пуговицы, но тут же опустил их.

Во дворе стояла мертвая тишина.

Кристоферу не верилось, чтобы они осмелились на такое. Не может быть. Здесь они не решатся. Все, кроме Герта. Герт сможет. Именно здесь. Прямо перед входом к Глухой. Здесь это было гораздо опаснее, обычно они затаскивали его в такое место, где, сколько ни кричи, никто не услышит.

— Давай снимай!

Герт говорил в полный голос, остальные испуганно смотрели на него — хоть бы говорил потише.

— И все остальное тоже, — послышался шепот.

— И брюки…

— Все снимай.

Они были так возбуждены, что, казалось, и сами уже забыли про Глухую.