Карен Бликсен - Современная датская новелла Страница 62

И будто его и не бывало.

Они замерли, уставясь на светлый квадратик пола у входа. Нигде ни звука… Только этот бесовский аромат дымка из черной дыры — знак Запретного. Табу. Он вошел к Глухой.

В дикой панике мальчишки бросились к воротам.

Кнуд Сёренсен

(р. 1928)

ЗЕМЛЯ ГОРИТ ПОД НОГАМИ

© Gyldendal Publishers, 1983.

Перевод П. Мамонова

Я сидел, завтракал. В дверь постучали. Это был Йенс.

— Вот так, значит, — сказал он. — Уезжаем.

За окном стояла машина, в ней сидела Карен с детьми. Карен что-то крикнула, но не было слышно. Я покачал головой.

— Вот так, значит, — снова сказал Йенс. — Пока к ее брату, а там посмотрим.

Они взяли только то, что влезло в прицеп. Все остальное, видно, надеялись переправить с кем-нибудь потом, когда будет известен точный адрес.

— Что же с хозяйством? — спросил я.

— Не знаю. Будь, что будет.

Он все еще стоял в дверях. Было слышно, как мотор работал вхолостую. Как видно, они очень спешили.

— Может, по чашечке кофе на прощание, — предложил я. — Сколько же лет прошло? Десять? Пятнадцать?

— В ноябре будет одиннадцать, — сказал Йенс. Он все стоял, как будто недоговорил чего-то. Наконец он выдавил: — Будет лучше, если мы уедем.

— Но что же с домом? — напомнил я опять. — Там вам вряд ли удастся обзавестись хозяйством, раз вы здесь ничего даже не продали, бросаете на произвол судьбы. Да и нам тут все дело портите.

— Давай не будем, — сказал он. — Сил уже нет. Мы не для того заехали. Просто хотели попрощаться.

Я встал и проводил его до машины. Карен опустила боковое стекло.

— Ну, пока, — сказала она. — Ты просто сумасшедший, что остаешься.

Я смолчал. За последние месяцы мы только и делали, что говорили про это.

И все же я крикнул им вслед:

— Привет Биргитте, если встретите! Вы все просто чокнулись!

И я пошел и доел свой завтрак.

Это было 12 июля. Дело, конечно, не в числах, просто мне запомнилось, что я тогда подошел и посмотрел на календарь. Вторник, 12 июля.

Я сел и задумался. Это надо же: за такой короткий срок вся жизнь ведь перевернулась.

Если память мне не изменяет, началось это осенью. Как раз у них подохла корова. Вообще-то корова была как корова, вполне здоровая, вот-вот должна была телиться. Но какая-то ерунда вышла с теленком — сросшаяся тройня.

Ну и что, всякое бывает. Всегда что-то не так.

Вечером в клубе справляли чью-то серебряную свадьбу. Заговорили о корове, вот, мол, какая история. И о теленке.

Один идиот заявил:

— Наверняка это радиация. — Все притихли. Карен только было открыла рот, как я крикнул:

— Что я слышу, Йенс, ты завел себе радио в хлеву?

Все захохотали.

А зима прошла, как обычно. Нормальная зима.

Да, все началось с этой подохшей коровы. Это она всех разбередила. Никто бы и внимания не обратил на всякие там мелочи, обычные ничего не значащие пустяки, напугавшие кучку дураков, если бы не эта идиотская корова.

Взять хотя бы историю с травой. Там и сям попадались сухие былинки, хотя дождей вроде бы хватало. Ну и что, всякое бывает. Всегда что-то не так.

Пошли разговоры. В газете появилось несколько писем читателей, и нашлись такие, кто быстренько продал своих коров — очередной идиот пустил слух, будто местное молоко может оказаться вредным для здоровья.

Биргитта расстроилась. Я сказал ей:

— Не бери в голову. Это все политика. Да с какой стати я потащил бы вдруг на бойню нормальных, здоровых коров. Да ни за что.

Она не спала всю ночь.

— Успокойся ты, ради бога, и постарайся взглянуть на вещи трезво, — сказал я на следующий день. — Ничего ведь не произошло. А паникеры всегда были и будут. Ну, закопаны там где-то под землей какие-то отходы, но ведь это так же безвредно, как если б они были на Луне. Ты же сама прекрасно знаешь. Вообще исключено, что это может как-то влиять на то, что находится на поверхности.

— Йенс и Карен думают переселяться, — вот все, что я услышал в ответ.

Попозже, в то же утро, я решил сходить к Йенсу. Он стоял на пороге и курил сигарету.

— Ты совсем не думаешь о себе, — сказал я и добавил: — Что это за чепуху болтают, будто вы переселяться задумали?

— Надо убираться отсюда, и побыстрей, пока можно хоть что-то продать. — Это сказала Карен, выйдя из прачечной возле дома. Она, видно, собралась в город. — Хотя разве тебе втолкуешь.

— Вы что, смеетесь? — сказал я. — Да после всех этих сплетен вам все равно уже ничего не продать. Оно и к лучшему. Вот увидите, очень скоро никто про всю эту ерунду и не вспомнит.

Потом мы не раз еще возвращались к этим разговорам, но ни к чему путному это не приводило.

На очереди была история со свеклой. Некоторые свеклины выросли какие-то странные.

Ну и что, всякое бывает. Прежде никто бы и внимания не обратил.

Я сказал тогда.

— Наверное, опрыскали как-нибудь неправильно.

Но Биргитта окончательно расклеилась. Она плакала и говорила, что, когда шла по полю, у нее было чувство, что земля просто горит под ногами.

Я отослал ее домой и посоветовал принять какие-нибудь таблетки.

Вечером я сказал:

— Теперь выслушай меня спокойно. Ты не хуже меня знаешь, что ничего страшного не происходит. Какие-то там радиоактивные отходы, уже много лет пролежавшие в земле. Да ведь они так надежно упрятаны, что никакой опасности просто не могут собой представлять, это просто исключено. О, господи, — продолжал я. — Никто бы и внимания не обратил, если б не эта дурацкая болтовня. Подумаешь, несколько неудавшихся свеклин. Ну и что, всякое бывает. Всегда что-то не так.

Она ничего не ответила. По-моему, пропустила все мимо ушей.

Утром я снова попытался ее успокоить:

— Ты просто больна. Опять ты не спала, — сказал я. — Может, съездишь к своим, отдохнешь?

Когда в обед я зашел домой, ее уже не было. Она уехала, не захватив с собой даже зубную щетку.

И вот теперь, 12 июля, уехали Йенс и Карен. Столько лет мы были соседями, и вот они уехали, даже не продав ничего.

А всё эта идиотская писанина в газетах. И эти щиты с черепом и скрещенными костями, понатыканные вдоль дорог… Чертовы дилетанты, вообразившие, что разбираются во всем лучше специалистов. Проклятые смутьяны, не желавшие верить ни лабораториям, ни консультантам, когда те заявляли, что у нас все в порядке, никаких отклонений. Они-то и взбудоражили народ, согнав людей с насиженных мест, лишив крова, имущества, земли.

И все из-за чего?! Подохшая корова, несколько завядших травинок да свекла, не похожая на обычную.

Суеверие. Суеверие и нервы.

Я решил зайти в банк.

— Вы мужественный человек, — встретил меня директор.

Я покачал головой.

— Не понимаю, чего тут бояться, — сказал я. — Все проверили и ничего такого не нашли. Измерения сделаны, и все оказалось в норме. Я полагаюсь на экспертов, — сказал я. — На фирму «Рисо и Эльзам», точно так же, как полагаюсь на банк, когда дело касается денег.

Он кивнул:

— К сожалению, наша стабильность зависит от конъюнктуры, а конъюнктура, сами понимаете, сильно зависит от слухов.

— Тем более пора прекратить распространение этих ложных слухов, — заметил я. — А как это сделать, если все кругом будут бросать на произвол судьбы свою недвижимость? Что останется от ваших гарантий, если так будет продолжаться? Если дом и участок Йенса Польсена, того самого, что жил рядом с местом захоронения радиоактивных отходов, обесценились, то что будет с остальными, которые живут поблизости, разве их не охватит общая паника?

— Конечно, — кивнул он. — Все мы заинтересованы в спокойствии.

— Я могу вам его обеспечить почти даром, — сказал я. — И немедленно. Учтите, почти что даром.

Через каких-нибудь несколько минут мы уже договорились о ссуде.

Осенью урожай оказался вовсе неплох. За зерно выручили не меньше обычного. Да и свекла уродилась лучше, чем предполагали.

У нас еще несколько хозяйств продается. Присматриваюсь, как бы купить. Банк наверняка даст ссуду, кому же не выгодно, чтобы все было тихо-спокойно?

Власти меня поддерживают. Недавно сам бургомистр остановил меня на улице и назвал здравомыслящим человеком, я, мол, стою на земле обеими ногами. А местная газета в серии статей о современном ведении сельского хозяйства и обо мне напечатала и даже поместила фотографию. Я послал ее Биргитте и приписал, что пора бы ей, кажется, возвращаться домой.

Она ничего на это не ответила, только написала, что я, судя по фотографии, очень похудел и вообще стал какой-то плешивый.

Я смотрю на себя в зеркало. Не скрою, мне нравится то, что я там вижу. Жесткое, уверенное лицо. Лицо человека, который не упустит свой шанс и знает, чего он хочет.