И слово это было - Россия.. «Спаси меня... Соловецким монастырем» - Петр Петрович Татауров Страница 7

Кроме того, долго работающее в языке слово является и связующим звеном в диалоге поколений. Если язык будет быстро меняться, то может случиться так, что родители и дети будут разговаривать на совершенно разных наречиях, с трудом понимая друг друга.

И Даль в искреннем желании вернуть языку народные основы, точность, изобразительную яркость впадал в крайности — правда, другого рода, — вызывая на себя критические стрелы. Однажды он пытался убедить Жуковского в преимуществах народного способа выражения перед книжным, приводя следующие примеры: «Казак седлал лошадь как можно поспешнее, взял товарища своего, у которого не было верховой лошади, к себе на круп и следовал за неприятелем, имея его всегда в виду, чтобы при благоприятных обстоятельствах на него напасть»; на народном языке то же самое выглядит следующим образом: «Казак седлал уторопь, посадил бесконного товарища на забедры и следил неприятеля в назерку, чтобы при спопутности на него ударить».

Жуковский не согласился с Далем, заметив, что во втором случае он будет понятен лишь казакам, да и то не всем. Подобные переводы — очевидное насилие над языком, и Даль понял это не сразу. Логика его стремлений понятна и объяснима. Вот если б развитие языка происходило по той же схеме… Несколько позднее Даль смягчает свою позицию, характеризует свой Словарь как собрание материалов, из которых писатель вправе черпать то, что ему необходимо для творчества, — выбор за ним.

За свой Словарь Даль удостоился Ломоносовской премии Академии наук и звания почетного академика, Этнографическое отделение Русского Географического Общества присудило ему золотую Константиновскую медаль, отметил его труд и Дерптский университет, где автор когда-то учился на медицинском факультете.

Несколько слов следует сказать об истории с избранием Даля в почетные академики, так как она довольно убедительно характеризует нравственную обстановку в научной среде того времени. После выхода в свет Словаря вопрос об избрании составителя академиком возникал неоднократно, однако этому препятствовало его постоянное пребывание в Москве, а по тогдашнему уставу Академии ее действительные члены должны были непременно жить в Петербурге. Ограничивал устав и количественный состав Академии. Возникшие препятствия носили вроде бы формальный характер, нисколько не умаляющие заслуг Даля, дело тем не менее не двигалось. И вот для выхода из тупика академик М. П. Погодин предложил коллегам неожиданный ход: «Словарь Даля кончен. Теперь Русская Академия наук без Даля немыслима. Но вакантных мест ординарного академика нет. Предлагаю: всем нам, академикам, бросить жребий, кому выйти из академии вон, и упразднившееся место предоставить Далю. Выбывший займет первую, какая откроется, вакансию».

Для поколений второй половины XX столетия Далев Словарь — книга Руси, по сути, уже ушедшей, и, видимо, ушедшей безвозвратно. Но утраты эти, тянущиеся бесконечным печальным мартирологом через все четыре тома, убедительно опровергают насаждавшиеся долгие годы представления о нашем прошлом как сплошь «темном царстве», пристанище лени, пьяни и рвани. Если б все было именно так, то, убежден, не собрать бы Далю такого богатейшего словарного свода, рассказывающего сегодня нам о разнообразном и неповторимом предметном и духовном мире русского человека, его характере, мечтах о счастливой доле, свободе, о любви к земле и вере в созидательные силы человека…

Новейшая же наша история — это история потерь и разочарований, ибо приобретения не равноценны утратам, наши завоевания не улучшили жизни народа, не сделали его свободным даже в личной жизни, несмотря на прекрасные лозунги, под которыми собирались силы для переустройства России. Мечта Достоевского о «всемирности» русских в результате опрометчивых социальных экспериментов выродилась в стандартизированную одинаковость, безликость целого народа, утратившего духовное лидерство в мире…

Много мыслей навевает Словарь. По нему, как по камертону, мы можем судить о степени разрушения современного русского языка, удручающей его скудости на фоне несметных богатств, предлагаемых Словарем; он дает нам представление об исчезновении многих национальных особенностей народа, что неизбежно приближает нас к тому опасному порогу, за которым начинается вырождение нации; наводит на горькие мысли о серьезном обмелении духовной жизни, следствием которой стала нравственная деградация современного человека, его одичание, рост агрессивности, преступности…

В 1838 году Даль становится членом-корреспондентом Академии наук за создание ценных коллекций по флоре и фауне Оренбургского края, который хорошо изучил за время службы чиновником особых поручений при военном губернаторе В. А. Перовском. «Не пользуясь достаточным ученым образованием, чтобы отличиться в какой-либо отрасли наук самостоятельными трудами, я сочту себя счастливым, если буду в состоянии способствовать сколько-нибудь ученым исследователям доставлением запасов или предметов для их общеполезных занятий», — писал он ученым мужам, хотя его уже знали как литератора. Первый его биограф Мельников-Печерский писал: «Я не знал человека скромнее и нечестолюбивее Даля». И действительно, он был ярчайшим примером бескорыстия. — более тысячи народных сказок, записанных в разное время, передал Владимир Иванович Афанасьеву, собранные песни — П. Киреевскому, лубочные картины — Публичной библиотеке, пытался передать Академии собранные им слова…

Пушкин и Даль. Эти имена не случайно поставлены рядом. Несколько личных встреч сами по себе еще мало что объясняют, разве что биографам, и далеко не исчерпывают значения их творческого союза, той огромной внутренней работы над языком, давшей нам его современный вариант. Можно сказать, имевшемуся потенциалу языка они придали характер и направление развития. Их предшественники выращивали драгоценный кристалл, на их же долю выпали его отделка и гранение.

Материал же был весьма благодатный, хотя и слабо оформленный, ум и чувства не одного поколения потрудились, его создавая. Не желая быть заподозренным в неумеренном славянолюбии, сошлюсь на мнения нейтральных в данном случае авторитетов.

Англичанин Джером Горсей, автор «Писем к лорду Берлею е России» и других сочинений о Московии, в которой он подолгу живал в конце XVI века, утверждал, что русский — «самый богатый и изящный язык в мире».

Опровергал в XVIII веке в Германии мнение о «жесткости и неуклюжести» русского языка И. К. Рюдигер. Он доказывал, что в отличие от «трескучего верхненемецкого» русский очень мягок, благозвучен и так богат гласными, как вряд ли итальянский». Будучи «богаче и пластичней немецкого», русский делает возможным «живейшее выражение чувств».

В следующем веке другой немец,