Такие люди были раньше - Авром Рейзен Страница 9

Так оно и было.

Фитиль уже выпил из лампы почти весь керосин, огонек едва светил, а отец все сидел, склонившись над столом, и читал «Клячу».

1911

Речка

Даже самые ярые патриоты местечка скрепя сердце признавали, что реки в местечке нет! Потому что этот ручеек рекой не назовешь. Ну, разве что очень надо, при разводе[23], например. Потому что вода, сколько ее там ни есть, все-таки проточная. Некоторые местечковые патриоты пытались доказать, что, согласно географической науке, речушка берет начало в каком-то великом источнике, может, даже из Немана вытекает. Кто такой этот Неман, у нас знали. Это ж величайшая река. Шутка ли сказать — Неман! Он же в Мировой океан впадает, а не куда-нибудь!

Но никто не верил, что наша речка вытекает из Немана. Как тут поверишь, если она такая мелкая, что летом ее трехлетние детишки вброд переходят, а матери даже не считают нужным предупредить: «Осторожнее! Смотри не утони, не дай бог!» Наоборот, в речке ребенку безопасней, чем на суше, потому как суша у нас была настолько ухабистая, что бедные дети то и дело падали.

А мост на речке был. Просто так, для виду. Очень приличный мост, даже с перилами, будто через настоящую реку, как положено. Все местечко смеялось: «Зачем мост, если река — не река?»

Круглый год над бедной речкой насмехались. Шутники имя ей дали, называли ее Море-Океян.

Даже на Рошешоно[24], когда шли на ташлих[25]. находились те, кто не мог удержаться от шуток на ее счет:

— Как же в нее столько грехов поместится?

А кто-нибудь отвечал:

— И речка — не речка, и грехи — не грехи.

А речка будто понимала, насколько она мала и ничтожна, и текла тихо-тихо, ни шума, ни всплеска. На нее даже смотреть было жалко, и казалось, чем вот так жить, лучше уж умереть, лучше совсем высохнуть.

И действительно бывало, что в месяце тамуз[26] после двухнедельной жары речка пересыхала, так что на воду и намека не оставалось, и больно становилось на сердце у тех, кто ее любил, особенно у мальчишек из хедера, а мост выглядел точь-в-точь как памятник на ее могиле.

Правда, после двух-трех дождливых дней речка воскресала из мертвых, но оставалась такой же мелкой и узкой, а вода в ней — мутной и тихой.

Сколько ни прислушивайся, ни звука не донесется!

*

Но бывали дни, когда маленькая речушка пробуждалась, становилась широкой, быстрой, глубокой и, как ни странно, гордой, шумной, говорливой.

В такие дни на нее стоило посмотреть. Особенно тем, кто хорошо знал ее весь год.

Они с удивлением смотрели и не верили глазам: неужели это та самая речушка, которую в насмешку называют Морем-Океяном? Она же никогда не повышает голоса!

Прибегали, смотрели и дивились.

Это были лучшие дни в жизни и речки, и местечковых евреев.

Это были дни Пейсаха[27]. Евреи на восемь дней запаслись мацой и всякими прекрасными яствами, все есть, чтобы силы поддерживать.

А весенний день уже долог, и никаких особых молитв на Пейсах нет. Что же, после обеда сидеть и псалмы читать, когда молодое солнце зовет на улицу?

Вот и шли к реке.

А она будто нарочно именно на Пейсах старалась показать себя во всей красе.

Ведь если чудом было то, что море расступилось перед евреями и они прошли через него по суше, как об этом написано в Пятикнижии, то разве не чудо, что маленькая речка, которая весь год была сушей, вдруг превратилась в море?

— Настоящее чудо! — удивлялись евреи, глядя, как летят во все стороны брызги, и бурлит поток, и, кажется, сейчас достигнет домишки кузнеца Арона-Лейба.

— Как бы дом не смыло! — говорит кто-нибудь со страхом перед силами природы.

Но, надо признать, такого чуда местечковые евреи ни разу не удостоились. Лишь в один год, когда речка уж очень разыгралась, вода поднялась до фундамента.

А ведь многим даже хотелось, чтобы река смыла домишко. Нет, кузнецу Арону-Лейбу никто зла не желал, да и разве позволили бы ему утонуть? Спасли бы и его, и жену, и детей, можно не сомневаться.

Как сказано выше, ничего подобного не случилось. Жизнь в местечке текла тихо и спокойно.

Но однажды река все-таки совершила злодеяние! Это был действительно веселый Пейсах: она сорвала мост и унесла его на спине, как щепку.

На берег прибежали все от мала до велика: тут и правда было чего испугаться. Это уже пахло настоящей опасностью, река взбунтовалась не на шутку!

Даже сам раввин, который в Пейсах не ходил никуда, кроме синагоги, явился посмотреть на такое чудо.

Пришел он, естественно, не один, его сопровождали староста синагоги, служка и зять.

— Дорогу, раввин идет! — сердито крикнул служка.

Люди расступились, раввин осторожно, мелкими шажками, прошел сквозь толпу и остановился на приличном расстоянии от воды.

— Ближе подходить опасно! — сказал он со страхом.

Его зять, молодой еще, очень хотел подойти к самой воде, но раввин содержал его, поэтому парню не подобало своевольничать.

— В чем же причина, что в этом году она так разбушевалась? — спросил раввин, слегка оправившись от испуга. — В чем причина?

— Причина ясна, — ответил староста. — Очень много снегу выпало в этом году.

— Ага… Много снегу… — Раввин глубокомысленно покачал головой. — Значит, это из-за снега. Так-так-так… Вот она и разлилась…

— Ребе, подойдите поближе! — позвал один из хозяев.

— Не надо, не надо, я и отсюда вижу, — отказался раввин. Еще раз посмотрел на бегущие волны и с благоговением изрек: — Ма-годлу маасехо Ѓашем![28]

Повернулся и пошел прочь.

Раввин ушел, и тут прибыло начальство, не будь рядом помянуто: пристав, а при нем урядник и двое сотских.

На буднях народ сразу разошелся бы по домам: от начальства лучше держаться подальше. Но был Пейсах, намедни люди крепко выпили, справляя праздник, и все остались на месте.

Некоторые сняли шапки.

Пристав, человек весьма достойный, ответил на приветствие и вежливо сказал:

— Пожалуйста, господа, дайте дорогу.

Коль скоро вежлив пристав, то урядник еще вежливее, особенно если ждет, что евреи мацой угостят.

— А ну, голубчики, — говорит, — дайте пройти его высокоблагородию господину приставу!

А евреям любопытно, что пристав будет делать.

И вот один, что посмелее да понахальнее, подходит к нему с шапкой в руке и говорит по-русски:

— Плохо дело, мост улетев.

Евреи навострили уши, ждут, что пристав скажет, а тот хлопнул наглеца по плечу и эдак дружелюбно отвечает:

— Все исправим!