Ульмас Умарбеков - Рассказы

Ульмас Умарбеков

Рассказы

Любовь

От многих старых людей, да и от подруг моих по общежитию я часто слышала, что любовь в молодые годы слепа. Глупо, правда? И смешно, и обидно. Но главное — верно. Что поделаешь, сейчас я и сама это понимаю. Если бы не верно — разве мучилась бы я так? Подумаешь — Абдулла-кавунчи, по-русски — дынных дел большой профессор! Чуть не плачу со злости — не найдется, что ли, других парней, да получше, — в клубе на танцах отбою нет! Но вот вернусь домой, лягу, свет потушу — и такой ком подкатит к горлу, что дышать нечем! Нехорошо это: на людях веселая, а приду домой — плачу. И что в нем нашла? Хотя парень, конечно, славный — глаза красивые, ресницы гуще моих, веселый, а говорит — заслушаешься…

Но что это я все хвалю да хвалю, еще реветь начну. Расскажу лучше о его недостатках, об одном, который знаю: подумайте — каждые десять дней бреет голову. А потом еще и одеколоном дешевым так надушит — мухи дохнут, чистота вокруг, одна я выдерживаю. Глупо, правда? Отрастил бы волосы, сделал прическу модную — красавцем бы стал. Так нет — не хочет, как будто не для кого! Хотя, может, и к лучшему это, а то причешется, да оденется, да закружит головы подружкам моим… Ну и пусть оденется, пусть кружит, — может, я бы тогда легко отвернулась бы, облегчила сердце… А то — мука: чуть приехала в кишлак, в первый же день приворожил — и все.

Слезла я тогда с машины у конторы колхозной и на чемоданчик свой присела — оглядеться хочу и страх переждать. «Ну вот, дожила девочка, взрослой стала, хватит родительский хлеб переводить, покажи, чему научилась!» Вошла я в контору, слышу — в кабинете у председателя люди спорят. Я растерялась, не знаю, войти или пусть доругаются сначала и сердитыми не будут. Невольно слышу разговор за дверью.

— Тысячу раз твердил тебе, дорогой, — раздраженно басит один, — мне не дыни твои нужны, а хлопок и хлопок, ибо он один дает славу, он же дает позор, наконец — он дает план! Святые младенцы понимают это — один ты всех лучше, самый умный, мы все — не понимаем… Не дам больше земли — ни клочка, и не ходи, не проси…

— Сулейман-ака, ну послушайте, только пять гектаров, пожалуйста, — умоляет голос помоложе. — Ну хорошо, ведь низина Учтепа пустует — если уж на то пошло, хоть ее дайте, ведь и дыни — богатство, не только хлопок…

— Сказал — не дам. Не проси!

Тихо стало в кабинете. Растерянность моя прошла, я постучалась, открыла дверь. Прямо передо мной стоял парень в тюбетейке — высокий, плечи — косая сажень, и… я покраснела: красивый был он, и увидел меня — первый покраснел, сначала он, а потом я. Он первый…

Председатель уже ждал меня, обрадовался, подошел, руку подал и в союзницы сразу определил — кивнул недовольно на парня:

— Знакомьтесь вот, Абдулла-кавунчи, бригадир… Никаких забот не знает, одни дыни…

А я как будто немножко во сне, смутилась и говорю неожиданно для себя:

— В таком большом хозяйстве дыни не помеха.

Сулейман-ака посмотрел на меня грустно, выпроводил Абдуллу и стал что-то объяснять мне, что — не помню.

Господи, и зачем я только поехала в этот колхоз! Ведь и соседние просили агронома — так на тебе…

В общежитии студенческом вечерами, погасив свет, подруги мои рассуждали о любви. О любви с первого взгляда, между прочим, тоже. Я только посмеивалась. А теперь вот… Глупо, да?

Хочу, стараюсь не думать о нем — не получается. Ни днем не получается, ни ночью. Выеду в поле, — сама не замечаю, как поворачиваю коня в его бригаду. Ай да агроном! Стыдно, но еду все равно. Случится, нет его — разговариваю с девушками, и все как-то вокруг личности бригадира разговор вертится. То ли неделя прошла, как я приехала, то ли даже меньше, а я уже знала о нем все. Правда, славный он, вот послушайте. Тринадцать ему было — отец ушел на фронт, и они с матерью вдвоем остались. Так он об играх забыл — вернется из школы и бежит в поле к матери. Помидоры окучивал, лук полол, ночами даже дыни стерег, хотя мать и возражала. А утром с друзьями — на почту, спросить, нет ли весточки от отца. Вот так и прошел год. И писем за этот год было два. В первом отец наказывал ему: "Сынок мой, дорогой и единственный, войне еще не видно конца, и я не вернусь, пока не раздавлю врага в его зверином логове. А ты, главное, береги мать, поручаю тебе как мужчине. Ты теперь за меня… Присматривай за дынями, что посеяны мной на Учтепе. Под крышей коровника посмотри, в старой шапке должны быть семена дыни, чудесные семена, привез из Ферганы. Посади их. Хочу здесь, на фронте, не забыть о мирном своем деле. Даст бог вернуться, попробую тобой выращенное… Скучаю по тебе… Твой отец Хамидулла-кавунчи".

А второе письмо… его написал уже не отец, а командир роты, и подняло оно на ноги весь кишлак, потому что принесло известие о смерти… Абдулла куда-то пропал, и его не видели три дня. На заре четвертого дня он вернулся в дом, взял отцовский кетмень и пошел на Учтепу. Так вот и получилось, что заменил Абдулла своего прославленного по всей республике отца, сначала исполняя его последнюю волю, а потом и увлекшись отцовским делом. Вывел сорта, которые, наверное, вывел бы, да не успел, отец. И теперь, если случится вам быть в наших краях и попадете на бахчу Абдуллы, рот ваш откроется даже против вашей воли. Но нет, кажется, вы поняли меня не так, — сначала он откроется просто от удивления. Да и рука ваша не поднимется сорвать одну из желто-золотых красавиц, выстроившихся рядком в зеленых праздничных чапанах. Я вижу, вы опять не совсем поняли меня. Дело все в том, что сорвать дыню на бахче Абдуллы не так-то просто. В прошлом году из-за этого Абдуллу даже послали представлять наш колхоз на выставке в Москве.

Получилось все так. Как-то вечером мы с председателем Сулейманом-ака пересчитывали в амбаре урожай, собранный бригадами. Вдруг я вижу — в воротах Абдулла, ведет осла, запряженного в арбу, арба покрыта брезентом.

— Эй, кавунчи, зачем арба, что за фокус? — удивился председатель. — Мало тебе машин?

— Дыню привез… — И Абдулла почему-то улыбнулся. — А машина сломалась…

— Одна сломалась, другая есть. Ну ладно. — Сулейман-ака взглянул на меня и, поняв, видно, что я сейчас позабуду про подсчет — а я, конечно, уже позабыла, — добавил: — Так что тебе?.. Нам некогда, видишь.

— А она одна.

— Одна? Почему, кто одна?

— Дыня одна.

Загадочно улыбаясь, Абдулла снял брезент. Мы с председателем ахнули в один голос — во всю жизнь я не видала такой громадины. Не вру — одна дыня заняла арбу. Сулейман-ака даже прослезился:

— Молодец, сынок! — Он поцеловал Абдуллу в лоб. — Кто мог ожидать — ты превзошел даже своего отца!

— И теперь вы дадите ему землю, да, Сулейман-ака? — не утерпела я.

— Землю?.. Да, землю… — Председатель задумался, потом махнул рукой. — Сколько?

— Пятьдесят гектаров.

— Пятьдесят гектаров?! С ума сошел!.. Ладно, бери!

Председатель пошел звонить в район, а Абдулла сказал: «Спасибо» — и пожал мне руку так, что я вскрикнула.

— Вам… вам спасибо, — ответила я и потрясла рукой. — Вырастить такую дыню… Как вы ее подняли?

Тут вернулся председатель.

— Ну вот, — он похлопал Абдуллу по плечу. — Завтра приедут из района… Поедешь от нас в Москву.

И правда, все так и получилось, как сказал председатель. Через неделю Абдулла уехал на выставку.

Пятнадцать дней без него тянулись, как пятнадцать лет. Я, наверное, даже постарела на эти годы, и так и была старой, пока не вернулся Абдулла. Теперь я снова красивая. Но это так, к слову… Главное, в эти дни я поняла, что люблю его…

Как же мне быть — ведь он ничего мне не говорит, разве только о работе, и в клуб он не ходит, как все другие парни, а если и придет — сидит себе в углу и улыбается. Ишь, мучитель нашелся! Ну погоди, вернешься — я знаю, что делать, не зря в институте парни жаловались: «Ох и язычок у тебя — бритва!» Пусть только попадется мне на глаза!

Но вот Абдулла вернулся из Москвы, работает, встречается со мной, а я и слова вымолвить не могу. Еще хуже стало, чем раньше, — то хоть о работе говорила с ним свободно, а теперь останемся наедине — и сразу язык мой меня не слушается.

В тот день, как вернулся Абдулла, долго он нам рассказывал о столице и о выставке, обо всем, что видел. Показал диплом. Я смотрела, как заколдованная.

Разошлись все уже, а я все сижу. Поглядел он на меня и спрашивает: «Разрешите, провожу вас до дома?» Господи, словно проснулась я, ожила, но, чтобы не выдать себя, говорю: «Что вы, не беспокойтесь…»

Дом наш стоит на окраине кишлака, прямой дорогой недалеко, но я почему-то свернула налево. Абдулла шел рядом.

— Не устаете? — спросил он.

— Некогда уставать! — засмеялась я. — Времени не хватает.

— Да, я тоже соскучился по своей бахче, пятнадцать дней руки без дела… А в нашей бригаде бываете? Как дела у девушек моих?