Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2 Страница 10

— Я согласен… Дождя вроде не будет.

— Отлично! — обрадовался главный геолог. — Тогда вернемся к отправной точке.

Они вернулись к трубе. Сели на металл.

Впереди — рукой подать — мерцали огни поселка. Спокойные и теплые.

— Мерзнете? — поинтересовался Храмцов.

Встал и, осторожно ступая, двинулся в сторону, противоположную поселку: там не было дороги, там еще можно было передвигаться. Через минуту вернулся с охапкой хвороста в руках.

— Очень сырой. Но попробуем. В молодости я завоевал приз факультета за самое быстрое разжигание костра.

Алексей тоже отправился за хворостом. Возвращаясь, увидел, как взвились золотистые языки, закрутился дым, полетели искры. Увидел освещенную голову Храмцова, сосредоточенно дующего в огонь.

Это было блаженством: смотреть на колышущееся пламя, чувствовать на лице горячее дуновение, замечать, как засыхают и отваливаются от голенищ комья грязи.

Алексей разложил у ног чемодан и открыл его. Там, кроме всякой нижней и верхней одежды, оставалось еще кое-что из съестного, положенного матерью перед отъездом: полный кирпич хлеба, кольцо колбасы, десяток огурцов в горькой пыльце, уже слегка увядших.

Храмцов, не отрывая взгляда, с огромным интересом изучал горение костра.

— Не желаете? — спросил Алексей.

Храмцов удивленно вскинул брови, мол «о чем это вы?», затем увидел хлеб, колбасу и еще круче вскинул седые брови.

Но, опять же, как человек интеллигентный, ломаться не стал и вынул свой финский нож.

— Бесподобно! — сказал Устин Яковлевич, отведав колбасы. — Где вы такую купили?

— Домашняя это. Мама стряпала…

— Что вы говорите!.. Позвольте еще кусочек. Спасибо.

Конечно, после того как поужинали, стало им немного веселее. Чаю только не хватало.

— Устин Яковлевич, а вы правда — профессор?

— Да, — горячо подтвердил Храмцов, будто испугавшись, что Алексей в этом может усомниться.

— Чуднό, — усмехнулся Алексей.

— Как? Не понял, простите…

— Я думал, профессора все время в кабинетах сидят, в лабораториях разных, В халатах, а на голове — черная такая тюбетеечка…

— Тюбетеечки носят академики, — поправил Храмцов. — Притом, главным образом, лысые.

— Так как же это выходит: один профессор, значит, сидит себе в кабинете, а другой по болотам лазает?

— Иногда большие научные открытия делаются именно в кабинетах, — заступился за своих коллег Устин Яковлевич.

— Все равно это несправедливо: один в кабинете, а другой по болотам… Вы вот, например, и простудиться можете, и утонуть где-нибудь. А на вас, поди, государство сколько денег истратило, чтобы выучить на профессора?

Храмцов сразу не ответил: может, он подсчитывал, сколько на него государство денег истратило. Потом сказал:

— У меня был товарищ. Однокашник. Но он специализировался по другой отрасли науки и стал, как вы говорите, кабинетным, лабораторным профессором… А знаете, отчего он умер?

— От инфаркта?

— Нет. От лучевой болезни. Несмотря на все предосторожности…

— Ясно, — кивнул головой Алексей.

В домах поселка гасли огни — там, должно быть, люди укладывались спать после трудов праведных. Некоторым, должно быть, уже посчастливилось увидеть хорошие сны.

Алексей поежился, поднял воротник шинели.

— А это вы когда-нибудь уже видели? — спросил Храмцов, показывая вверх.

Алексей задрал голову.

Этого он еще никогда не видел.

Через все небо бежали бледные полосы света. Они выстраивались в затейливую пирамиду и, чуть выждав, чтобы зрители на земле могли оценить трудную фигуру, разбегались в стороны. А затем строились уже в иную пирамиду. Там, на небесном просторе, было где разгуляться, И свет гулял — широко, смело…

— Северное сияние. Каково? — с гордостью объявил Храмцов, будто оно, сияние, состояло на техвооружении подчиненного ему Джегорского разведрайона.

— Здорово, — похвалил Алексей. Ему очень понравилось. — А разве оно бывает летом?

— Какое же сейчас лето? Всего месяц остался до зимы…

Тут Храмцов нахмурился. Должно быть, он опять вспомнил о дороге.

8

Поутру Джегор имеет прямое сходство с кипящим котлом.

Двери выплескивают наружу густой поток людей. Появляются на белый свет еще не умытые, умытые и уже успевшие измазаться лица.

Поток переливается от столовой к нарядной, от нарядной к инструменталке, от инструменталки рассачивается по всем направлениям.

Всхрапывают спросонья трактора, сердито фыркают автомашины. Гаражей пока нет, техника ночует под открытым небом. Открытое небо сегодня студено и ясно. Кедровые стволы высеребрены инеем, в первых лучах солнца серебро становится золотом, потом золото помалу тает и испаряется.

А надо всем этим — пар. Пар с шипением рвется из отопительных труб, катится по земле и возносится клубами.

Едва Храмцов и Алексей появились в конторе разведрайона, его, Алексея, тотчас же оттерли от спутника. Различные начальники и заместители плотно окружили Храмцова и, хором требуя от него руководящих указаний, стали протискиваться скопом в какую-то дверь, в тесный фанерный закуток. Так много их набилось, что даже дверь обратно не закрывалась и из двери торчал промасленный стеганый зад замыкающего.

Алексею туда, конечно, нечего было и соваться.

Тогда он стал заглядывать во все двери по очереди. Везде писали, чертили и кидали на счетах звонкие костяшки. Никто и глаз не поднял на Алексея.

Только в одном закутке на Алексея обратили внимание. Там сидела девица и, нахмурив бровь, вытягивала сердцевину из логарифмической линейки.

Бровь у девицы была одна — от виска до виска, красиво изогнутая, соболья. И темные глаза, наподобие смородин. Она подняла свои смородины на Алексея, сиротливо заглядывающего в щелку, и единственная бровь девицы вскинулась:

— Приехали? — вроде даже ахнула девица и, отбросив линейку, вскочила: — Наконец-то…

— Добрались, — ответил Деннов, немного смущенный тем, что его так долго здесь ждали. — С горем пополам…

Девица подбежала к нему:

— Будем знакомы. Зина Собянина. Я здесь секретарем комитета комсомола.

— Очень приятно, — обрадовался Алексей.

— А где же остальные? — спросила Зина Собянина.

— Какие… остальные? — удивился Алексей. — Мы только вдвоем: я и еще главный геолог, товарищ Храмцов…

Бровь Зины Собяниной прогнулась к переносице. Она скрестила руки на груди и задала вопрос:

— Послушайте, вы — по комсомольской путевке? Что вы вообще из себя представляете?

— А я и не представляюсь! — возмутился Алексей. — Никакой у меня нету путевки. Просто приехал работать — и все. По вербовке…

— Дикий, значит? — упавшим голосом сказала девица и, оскорбленная в лучших своих чувствах, смерила Алексея Деннова взглядом с ног до головы.

— То есть как — дикий? Совсем даже не дикий, а по организованному оргнабору.

Но Зина Собянина махнула рукой и вернулась за свой стол. Уселась.

— Мы тут ждем добровольцев из Ярославля, — уже безразличным тоном, не глядя на Алексея, пояснила она. — По комсомольским путевкам. Думала — прибыли…

И стала, насупив бровь, писать на бумажке разные цифры.

Алексей еще больше обиделся.

— А остальные, значит, к чертовой матери? Если не по путевкам. Я вот тоже член комсомола. И тоже по доброй воле приехал…

— Даже на учет не приму, — перебила девица. — Все равно сбежите. Вербованные только и знают, что сбегать.

— Ну, а если не сбегу — отвечать за свои неправильные выражения будете?

Тут Зина Собянина сощурилась и ехидно заявила:

— Наверное, уже сбежали, товарищ, не знаю как вас по фамилии. Потому что сейчас всех на строительство дороги направляют, а вы вдруг здесь очутились. А?

Ответить Алексей не успел, так как на плечо его легла чья-то рука. Рука, оказалось, Устина Яковлевича Храмцова. Он вежливо поздоровался с Зиной Собяниной, а Алексею сказал следующее:

— Отправляйтесь на одиннадцатую буровую. Спросите бурмастера Аксюту. Я уже распорядился. Будете работать помощником дизелиста. Желаю вам всего хорошего. На днях увидимся.

Притворяя за собой дверь, Алексей торжествующе оглянулся на секретаря комсомольского комитета. Но Зина Собянина запихивала обратно сердцевину логарифмической линейки и внимания на него не обратила.

Первый же встречный обстоятельно втолковал Алексею, как дойти до одиннадцатой буровой:

— По этой дороге иди прямо и прямо, никуда не сворачивая. Потому что сворачивать все равно некуда, по бокам лес будет.

Алексей шел, глубоко дыша; прихваченная морозцем осенняя прель и особенная ясность воздуха веселили его молодую душу.

Красногрудые и желтогрудые птахи порхали по веткам, вызванивая краткие песенки. На верхушке одного кедра, возле самой дороги, сидел глухарь — килограммов пять одного мяса — и презрительно косился на Алексея Деннова, который шагал лесом без ружья.