Борис Изюмский - Путь к себе. Отчим. Страница 10

— В профтехучилище…

— Гепетеушник, — разочарованно протянула она, — а я думала, ты студент.

Дробота покоробили тон Ларисы, пренебрежение, прозвучавшее в ее словах.

— Каждому свое.

— У тебя, должно быть, сильные рабочие руки. Правда? А вот и мой дом.

Они остановились у подъезда многоэтажного дома. Лариса повлекла Антона в тень деревьев, всем телом прильнула к нему.

— Так у тебя сильные руки?

Она будто охмелела — вся дрожала, ее горячие губы обожгли Антона.

Возвращался Антон в училище трамваем, на задней площадке почти пустого вагона. Его сильно раскачивало из стороны в сторону. Антон уткнулся горячим лбом в холодное стекло, глядел на убегающие рельсы.

Было жаль чего-то. Был противен себе.

Ведь Лариса ему совершенно не нужна, даже неприятна, а вот ее губы… лишили власти. Значит, и сам он такой.

Антону на мгновение представилась Тоня Дашкова с ее безыскусностью, милым голоском, чистыми правдивыми глазами. Припомнился вечер у реки. Теперь Тоня отвернулась бы, не захотела больше и словом переброситься, если бы узнала, какой он в действительности.

А может быть, он слишком строго себя судит? Конечно, Тоне он об этом случае не расскажет и никогда больше с Ларисой встречаться не станет.

После того как Егор уехал, Виктор Кузьмич все чаще и на работе и дома приходил к мысли, что нехорошо он тогда напоследок разговаривал с сыном и вообще мало интересовался его жизнью.

Признаться в этом вслух жене, а тем более Егору, Алпатов ни за что не признался бы — не тот у него был характер. А вот себе, долго ворочаясь перед сном, говорил: «Так его можно и вовсе потерять. Взрослый человек, а я к нему с такой меркой, будто он младенец. И в школе ни разу не был, и по душам не говорил. Получается — чужой я ему».

От этих мыслей Виктору Кузьмичу становилось горько, жалко себя. В свое время он так хотел сына, именно сына, чтобы продолжить алпатовский род, и сам же теперь отрезал живую ветку.

«У него характер, дай бог! — даже с нежностью, не свойственной ему, думал Виктор Кузьмич о сыне. — Упорный, трудолюбивый, несправедливости не терпит… А я останусь к старости бобылем. Маргарита что? Клуша. Вся в барахло ушла да в болезни. Больше придумывает их».

Жену он не любил. Просто свыкся с ней, стерпелся. Считал, что и у других так же — немного лучше, немного хуже, но так же. Живут, век проживают. Иного Алпатов и не представлял. И близость с женой радости ему не приносила.

Виктор Кузьмич осуждал блуд на стороне, разводы, считая все это баловством, когда с жиру бесятся. Даже гордился тем, что через несколько лет справит серебряную свадьбу. Некоторые его знакомые уже по два-три раза женаты были, а вот он, хотя порой и тошно было, в сторону не глядел.

А потом с Алпатовым произошла такая история, что предскажи ему такое кто-то год назад — не поверил бы, обругал.

По «горящей» путевке поехал он этим летом, впервые в жизни, в санаторий под Ригой, в Дубулты. Там нудился, все больше в бильярд играл.

До отъезда осталось уже три дня, когда стоял он под вечер в беседке, глядящей из санаторного парка на залив.

Над морем, на горизонте, разгорался зловещий пожар заката. Почти нечувствительный к красотам природы, Виктор Кузьмич был поражен игрой и непрерывной сменой в небе оранжевых, зеленых, фиолетовых красок. Алпатов застыл перед этой картиной, словно бы притаился, как все деревья, птицы вокруг, как сам залив, повторяющий краски неба.

Желтая полоса прибрежного песка уходила в сторону Пумпури, по этой полосе двигались одинокие фигуры отдыхающих, словно тоже вовлеченных в первозданную игру красок.

Снизу, от залива к беседке, легко поднималась женщина в густо-алом брючном костюме — частица, оторвавшаяся от заката. Она остановилась на нижней ступеньке беседки и, переводя дух, улыбнувшись, общительно сказала:

— Ф-у-у, устала.

Ей было лет тридцать. Из разговора, какие на курорте завязываются легко, выяснилось, что миловидная, светловолосая Настя отдыхала в соседнем санатории и послезавтра уже отбывает.

«Жаль, что я познакомился с ней так поздно», — неожиданно подумал Виктор Кузьмич.

Настя призналась, что тоже скучала здесь. Она вот уже два года, как разошлась с мужем, работает чертежницей в заводском конструкторском бюро и приехала, так же, по «горящей» путевке профсоюза.

Сначала они гуляли по парку санатория «Балтика», потом пошли в ресторан «Юрмала» и скоро уже в один голос жалели, что так поздно встретились. Проводив Настю, Виктор Кузьмич неуклюже попытался ее поцеловать, но она лукаво и ловко присела, ускользнув из круга его рук.

— Завтра в десять утра там же, в беседке, — скороговоркой сказала она и побежала к своему корпусу.

Возвратившись в палату и тихо, чтобы не потревожить соседей, улегшись, Алпатов долго не мог уснуть. Вспоминал фразу Насти: «Спасибо „горящим“ путевкам», ее теплые пальцы, нежную шею с родинкой под сережкой.

«Вы не думайте, что я легкомысленная, — снова слышал он. — Вот, согласилась пойти с вами… Но вы сразу вызвали у меня доверие… Вижу, вам тоже здесь одиноко. Почему же вместе вечер не скоротать?..» Она словно оправдывалась, и Алпатову это было приятно. «Нет, она не пустая вертушка, — думал он. — И ничего плохого нет в этом знакомстве».

…На следующий день в Юрмале был традиционный праздник начала лета.

По мостовой шли юные барабанщики-гусары. Ехали всадники в ярких национальных костюмах. Чинно двигались в белоснежных халатах и шапочках врачи, а в открытом с трех сторон кузове машины возлежал на столе «больной» с огромным термометром под мышкой. Танцевали гости из Чехословакии, Литвы.

Вслед за трубочистами в цилиндрах, с короткими лестницами, ехали, блестя касками, пожарники на красных могучих машинах. На широкой телеге что-то мешали огромными черпаками в котлах повара в высоких колпаках.

Развеселила кавалькада старых машин: с деревянными спицами колес, глубокими сиденьями, лоскутами разноцветных бортов. Все эти «форды», «крайслеры», «изотта-фраскини», «испано-сюизы», «паккард-седаны» создавали забавное и трогательное зрелище. Плыл сигарообразный, величественный даже в старости «роллс-ройс», астматически дышал в свои двенадцать лошадиных сил «уолсли», мягко катил открытый черный «пежо» и, вовсе роскошный, по давним представлениям, лимузин «даймлер» с четырьмя огромными фарами. За рулем «линкольн-зефира» восседал человек в клетчатом пиджаке, кожаной кепке с большим козырьком и ветровых очках начала столетия.

Все было празднично, необычно.

Перемешались в веселом, шумливом карнавале рыбаки в зюйдвестках и ботфортах, официанты в смокингах, зеленые «русалки», загорелые спортсменки. Играли духовой оркестр и старинный джаз-банд: с папиросной бумагой на гребешках вместо губных гармошек, с медными тазами взамен барабанов.

Алпатов и Настя шли в толпе. Виктор Кузьмич чувствовал себя удивительно молодым, подпевал хору, подпрыгивая, ловил в воздухе разбрасываемые с машин карточки-календари.

Настя раскраснелась от радости, удовольствия, глаза ее сияли. Широконосая, с пухлыми скуластыми щеками, в голубом платочке, завязанном под подбородком, она походила на расшалившуюся матрешку.

Потом они плыли «ракетой» по Даугаве в Ригу, обедали в уютном загородном ресторанчике с какими-то средневековыми мечами и щитами на стенах, произносили тосты «за встречу», «за продолжение знакомства»… и вдруг выяснили, что приехали сюда из одного города и даже работают на одном заводе!

— Вот теперь я вспомнила, — ошеломленно сказала Настя, — что видела ваш портрет на доске Почета…

Ну, подумать только, как получилось!

Это было и подарком судьбы, но как-то сразу все и усложнило.

Виктор Кузьмич еще прежде рассказал Насте о том, что брак его — случайность, и семья держится скорее на инерции, что ему надоело бесконечное накопительство, все эти кафели да люстры.

Теперь Алпатов уже не мог представить, что потеряет Настю. Давно поставил он на себе крест, смирился с семейной жизнью: безрадостной, как отбывание повинности. А с Настей ему было так хорошо!

На следующий, последний, день Настя, мучаясь раскаянием, говорила Алпатову с укором:

— Ну зачем это, зачем? Курортное приключение?..

Виктор Кузьмич поехал в аэропорт провожать ее, они обменялись адресами. Условились, что в тот же день, когда Алпатов возвратится домой, он позвонит Насте.

И правда, Виктор Кузьмич позвонил сразу же с вокзала, из автомата. Они начали встречаться, сначала в парке, потом у Насти. Она оказалась женщиной ласковой, хорошей хозяйкой, каждый раз кормила Алпатова чем-нибудь вкусным. Он словно заново народился на свет божий. Настя не предъявляла никаких требований, условий, сама все более привыкала к Виктору Кузьмичу.