Александр Доронин - Перепелка — птица полевая Страница 10

В мастерской тоже пошли разговоры о кузнице. Почему бы о лошадях не вспомнить? Такие племенные в районе только у них. Эмель хотел было уйти, но услышал голос соседа, Бодонь Илько, вновь сел на скамью.

— Недавно, Ферапонт Нилыч, в руки попала книга одного профессора, — начал рассказывать парень Судосеву. — Там было написано: наша Вармазейка сначала была русским селом. Потом сюда пришли эрзяне, русские перемешались с ними.

— Он что, твой профессор, жил тогда здесь, русских мужиков видел? Ел, беседовал с ними? Кладбище нашли археологи? Сейчас, Илько, все научились писать историю. Врут, не стесняясь, у кого сколько нахальства хватит.

— Да ведь и историю кому-то нужно писать. Люди ее делают…

— Это, конечно, так. Историю делают люди. Только не с помощью лжи. Мы вот в прошедшей войне победили. Знаешь, какие имена называли, идя в атаку? Сталина? Да, его. Только это было не от души. Я вспоминал только своих родителей и Вармазейку. Когда ранили в грудь, упал, и, смотря в небо, хотел только лишь одно — глотнуть сурской водицы. Пусть хоть глоток, чтобы губы намочить… Сейчас река под боком — даже рыбачить редко хожу.

— Тогда, Нилыч, скажи мне, с чего начинаются родники истории? — спросил Илько.

Судосев искоса посмотрел на него, будто тот чем-то обидел, ответил так:

— У каждого села, у каждого человека своя история, парень. Вместе они — жизнь народа. О Вармазейке вот что слышал… Говорят, что на это место первыми пришли эрзяне.

— От кого слышал? — спросил кузнеца Эмель. — Не от самого ли Инешке? Не смейся. Что, думаешь, работая в кузнице, умнее всех? — Старик давно негодовал на Судосева: очень уж тот воображал, везде совал нос, считал себя чуть ли не первым человеком в колхозе.

— Ну-ка, ну-ка, рассказывай, Эмель леляй7. Что до сих пор молчишь? — пристали к старику механизаторы. Знали: расскажет что-нибудь такое, о чем еще никто не слышал. Все дело вот в чем: к Эмелю мысли приходили неожиданно. Иногда конюх и сам удивлялся: кто подарил такой талант? Мать была нищенкой, отец… Тот вечно болел, рта не мог раскрыть, а он… Такие сказки сочиняет! В прошлом году из университета приезжала целая экспедиция — десять парней и девушек. Все, что врал им Эмель, записали в тетрадки и на магнитофон. Руководитель, седой мужчина, которого все называли профессором, так и сказал: «Ты, Емельян Спиридонович, душа нашего народа». Даже кошелек подарил ему — черный, из мягкой кожи, кнопкой застегивался. Правда, теленок проглотил его потом…

Эмель молчал. Думал, видимо. Наконец-то окинул всех острым взглядом, будто хотел узнать, действительно ли ждут его рассказа, и, убедившись, что ждут, начал издалека:

— Давно это было… А вот, когда наше село возникло, один Верепаз знает. А того, Хозяина Вселенной, никто не трогает. Поди тронь — с землей смешает! Поэтому Он — Создатель, Творец всего земного. Однажды на пегом мерине по Бычьему оврагу еду, ну, на том, у которого на лбу красная звездочка. Мерин, сам по себе посмотреть, плохинький. А вот когда запряжешь, если нужно, и за рубеж дотянет. Без кнута и понуканий. Еду, значит, по этому чертову оврагу, дорога, знаете, там какая — трава кругом, колеса тонут. «Тп-р-р-р-у-у! — услышал я неожиданно. Мерин как встанет на дыбы! Как заржет! И лес вокруг будто онемел. Ну, думаю, бандиты окружили.

Взял я кнут, он из сыромятной кожи — хоть по горбу хлещи, хоть по ушам. Жду сволочей. Сами знаете, не трус я — к немцам ходил за языками, а здесь, друзья, холодным потом покрылся.

Покроешься, если встанет перед тобой наподобие горы человек! Лицом был не злой, что врать, даже улыбался. Не спешит ко мне, одной рукой держит лошадь за гриву, другую положил на дугу. Из-под пальцев мерина не видно. «Куда, — спрашивает меня, — едешь, добрый человек?» — «Как куда, в Вармазейку, — отвечаю, а у самого губы дрожат. — К леснику Пичинкину, свояку, за дровами ездил». — «Сколько тебе дров нужно, гору?» — вновь спросил незнакомец. — «Гору не гору, но шесть возов, думаю, хватило бы». — «Тогда помогу тебе… Они уже лежат около твоего дома. Готовые». — «А ты кто такой?» — осмелел я. Как сказал, что он Бог, по-другому, Инепаз, здесь, братцы, сами понимаете, стыдно мне стало: не знаю Хозяина Вселенной! Жена моя Олда днем и ночью молится Ему. Опустится перед иконами, поклоны бьет. А я кто? Я под ее молитвы сбрую чиню. Олда в церковь ходит в Кочелай, я ж перед церковью ни разу не останавливался. Ну, думаю, попался, пальцем прищемит, капли крови от меня не оставит. Смотрю, а Инепаз по-хорошему со мной, душевно беседует. «Ты, — говорит, — в гости ко Мне приходи», — и показал в сторону Пор-горы8, которая покрыта густыми облаками. — Там родник бьет, жена твоя его знает, за святой водой туда ходит. Поднимешься — позовешь».

Попрощались душевно и разошлись. Я в свое село поехал, Он — в свой небесный дом. Вскоре я всем телом почувствовал — состояние какое-то другое. Душа просветлела, плохое слово не скажешь.

Раньше ведь как бывало: жена набросится, а я разозлюсь, как собака: «Эй, ты, черт с рогами! Не приставай, а то разобью дурную башку». А встреча с Инепазом изменила мой характер. «Олдушка, — начну говорить своей бабке, — воды не принести?» — «Неси, — говорит, — перепелка, капуста еще не полита». Беру вёдра, бегу к колодцу.

— Эмель леляй, что-то ни разу не видел, как ты воду таскаешь. Всё Олда да Олда с коромыслом… — не выдержал Судосев.

— Э-э, милай, воду я ночью ношу, когда все спят. Перед всеми нечего красоваться. Когда Инепаз всех видит, как свои пальцы…

— Откуда знаешь, что у него десять пальцев? — вновь заулыбался Судосев.

— Говорил же тебе, что в овраге встречал. Он передо мной стоял.

— А обещанные дрова-то привез? — засмеялся Бодонь Илько.

— Прости, забыл об этом досказать…

— Вернулся, значит, я домой, остановил лошадь у ворот и глазам не верю: весь двор заполнен расколотыми дровами. Сложены в два ряда, каждое полено как в нашей школьной мастерской выстругано: прилипли друг к другу, между ними ни щелочки. Как высохшие кости, гремят в охапке…

— А-а, вспомнил, это в ту осень, когда долго снег не выпадал? — как будто вспомнив какой-то год, спросил кузнец.

— Именно в тот год, Нилыч, в тот год, — Эмель даже запрыгал на месте: всех обвел.

— Вот из-за чего удивлялся я в ту зиму: много раз Олда занимала у нас дрова, — вновь не унимался Судосев.

Все засмеялись. Эмель хотел отвернуться: как-никак перед людьми позорит его одногодок — хорошо, что Бодонь Илько поддержал:

— Эмель леляй, ты о селе говори, с чего начал…

— А вышло вот как, — вновь издалека продолжил старик. — Встретился потом Верепаз у святого источника, Он спрашивает меня: «Емельян Спиридоныч, ты что-нибудь слышал о своей Вармазейке?» — «Нет, ничего не слыхал. Наверное, кто-нибудь нехороший слух пустил…» — «Вай-вай-вай! — удивился Инешке, — хочу напомнить тебе о былых годах, а ты сразу начал с плохих вестей». — И стал вот о чем рассказывать. Были, говорит, времена, когда на месте Вармазейки шумел дремучий лес. Такой непроходимый — шагу не ступишь. Дерево к дереву прилипало, трава выше человека. Птицы еле пролетали меж деревьями. Ну, скажем, соловьи и кукушки, те еще пролетят, а вот рябчик там или сова — те уже не могли.

Шел Инешке над лесом, как шел — облаком плыл, и что, думаете? На том месте, где Пор-гора, людей увидел. Ну, с нас ростом, возможно, чуть ниже. — Эмель показал на Бодонь Илько, стоявшего около двери.

— Ну, были, тогда что? — не выдержал Федор Варакин.

— Эка, какой непонятливый ты, Федор Петрович. Сам из вороньей породы, днем и ночью бы каркал, а здесь ничего не смыслишь…

Те жители были наши предки. От них мы произошли! Пор-гора продвинулась потом к селу, когда попятились и поредели леса. Люди поднялись со стороны Суры корчевать лес. Ведь не будешь деревья грызть — хлеб нужен.

— Э, Эмель леляй, это ты уже «кисель» варишь. Картошку из Америки привезли, об этом сам читал в книге, — сказал Бодонь Илько.

— Слушай тогда, курносый. Кроме девок ты ничего не щупал — куда не надо не суйся. Та картошка была другой, чем сейчас. Она росла местами вдоль Суры. Дикий лук видел? На него похожа. Вкуса не знаю — не пробовал, но дед, рассказывали, корзинами таскал ее, — заволновался Эмель. — Достал табакерку, понюхал и зачихал. Некоторые даже отвернулись.

— Однажды плыл по небу Инешкепаз, — дальше продолжил старик свою побасёнку, — смотрит, за женщиной мужчина бежит. Оба голые, даже грех не прикрытый. Догнал он красотку, и они скрылись в траве. Почему, думаете? — Эмель погладил бороденку, видит — мужики ржут, остановил их: — Гу-гу-гу, тыквенные ваши башки… — землянику они там собирали! — О чем-то глубоко задумался, наморщив лоб, — да, вот еще о чем забыл сказать, братцы!..

Как долго ни следил Инешке, все удивлялся: во всех делах были первыми наши предки. Лосей в свои дворы завели, те потом в коров превратились, сбросили ветвистые рога. Охотились на кабанов. А уж рыбу… бочками солили!