Даниил Хармс - Избранное Страница 10

Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: поло вина десятого, должно быть утра.

Господи! Чего только не приснится во сне!

Я опустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впи лась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под тулови ще, и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали кост лявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках.

— Сволочь! — крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапо гом по подбородку.

Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще по том решат, что это я убил ее.

Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело передадут в уголовный розыск, и следственная бестолочь обвинит меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще удар этот сапогом.

Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, при драться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю хо дить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение.

Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод все сильнее и сильнее.

От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике,

где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска сахара.

Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей.

Значит, я могу купить ветчинной колбасы и хлеб, и еще останется на табак.

Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты,

кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь с этой падалью.

По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к

Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свиде телей.

В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную.

В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная оче редь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь подвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, пото му что у кассы произошел какой-то скандал.

Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину моло денькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо,

то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и спросила:

— Вы не знаете, что там происходит?

— Простите, не знаю, — сказал я как можно суше.

Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась ко мне:

— Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?

— Простите, меня это нисколько не интересует, — сказал я еще суше.

— Как не интересует? — воскликнула дамочка, — Ведь вы же сами задерживаетесь из-за этого в очереди!

Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни мательно посмотрела на меня.

— Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом,

сказала она. — Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол жно быть холостой?

— Да, холостой! — ответил я, несколько сбитый с толку, но по инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла няясь.

Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала:

— Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули це.

Я совершенно растерялся.

— 38

Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке,

схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.

— Черт побери! — сказал Сакердон Михайлович. — Я забыл в кас трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль отскочила.

— Все понятно, — сказал я, кивая головой.

Мы опять сели за стол.

— Черт с ними, — сказал Сакердон Михайлович. — мы будем есть сардельки сырыми.

— Страшно есть хочу, — сказал я.

— Кушайте, — сказал Сакердон Михайлович, — пододвигая мне сар дельки.

— Ведь я в последний раз ел вчера с вами в подвальчике и с тех пор ничего не ел, — сказал я.

— Да, да, да, — сказал Сакердон Михайлович.

— Я все время писал, — сказал я.

— Черт побери! — утрированно вскричал Сакердон Михайлович,

Приятно видеть перед собой гения.

— Еще бы! — сказал я.

— Много, поди, наваляли? — спросил Сакердон Михайлович.

— Да, — сказал я, — исписал пропасть бумаги.

— За гения наших дней, — сказал Сакердон Михайлович, поднимая рюмку.

Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я сардель ки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал:

— Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаясь от преследования.

— Кто же вас преследовал? — спросил Сакердон Михайлович.

— Дама, — сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего ме ня не спросил, а только налил в рюмку водку, то я продолжал:

— Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился.

— Хороша? — спроаил Сакердон Михайлович.

— Да, — сказал я, — в моем вкусе.

Мы выпили, и я продолжал,

— Она согласилась идти ко мне пить водку. Мы зашли в магазин,

но из магазина мне пришлось потихоньку удрать.

— Не хватило денег? — спросил Сакердон Михайлович.

— Нет, денег хватило в обрез, — сказал я, — но я вспомнил,

что не могу пустить ее в свою комнату.

— Что же, у вас в комнате была другая дама? — спросил Сакер дон Михайлович.

— Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама,

сказал я, улыбаясь. — Теперь я никого к себе в комнату не могу пустить.

— Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, — сказал Сакердон

Михайлович.

— Нет, — сказал я, фыркая от смеха. — На этой даме я не же нюсь.

— Ну, тогда женитесь на той, которая из булочной, — сказал

Сакердон Михайлович.

— Да что вы все хотите меня женить? — сказал я.

— А что же? — сказал Сакердон Михайлович, напоняя рюмки. — За ваши успехи!

Мы выпили. Видно, водка начала оказывать на нас свое действие.

Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швыр нул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже не которое головокружение.

— Как вы относитесь к покойникам? — спросил я Сакердона Ми хайловича.

— Совершенно отрицательно, — сказал Сакердон Михайлович. — Я их боюсь.

— Да, я тоже терпеть не могу покойников, — сказал я. — Под вернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы, дол жно быть, пнул бы его ногой.

— Не надо лягать мертвецов, — сказал Сакердон Михайлович.

— А я бы пнул его сапогом прямо в морду, — сказал я, — Терпеть не могу покойников и детей.

— Да, дети гадость, — согласился Сакердон Михайлович.

— А что по-вашему хуже: покойники или дети? — спросил я.

— Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А покойники все таки не врываются в нашу жизнь, — сказал Сакердон Михайлович.

— Врываются! — крикнул я и тотчас же замолчал.

Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.

— Хотите еще водки? — спросил он.

— Нет, — сказал я, но спохватившись, прибавил: — Нет, спаси бо, я больше не хочу.

Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время мы молчим.

— Я хочу вас спросить, — говорю я наконец, — Вы веруете в Бо га?

У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина,

и он говорит:

— Есть неприличные поступки. Неприлично спрашивать у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что поло жил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отка зать; и самый удобный и приятный способ отказа — это соврать,

что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть и,

— 40

— Не жнаю, — ответила Марья Васильевна.

— Когда это было? — спросил я.

— Тоже не жнаю, — сказала Марья Васильевна.

— Вы разговаривали со стариком? — спросил я Марью Васильевну.

— Я, — отвечала Марья Васильевна.

— Так, как же вы не знаете, когда это было? — сказал я.

— Чиша два тому нажад, — сказала Марья Васильевна.

— А как этот старик выглядел? — спросил я.

— Тоже не жнаю, — сказала Марья Васильевна и ушла на кухню.

Я пошел к своей комнате. "Вдруг, — подумал я, — старуха ис чезла. Я войду в комнату, а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели чудес не бывает?!"