Карен Шахназаров - Курьер Страница 11

– О чем ты хотел поговорить? – спросила она с иронией.

– Я тебя прошу извинить меня, – тупо повторил я. – Я больше не буду.

– Фу ты, прямо детский сад какой-то, – неприятно засмеялась Катя. Она отвернулась, потом сказала: – Ты сделал мне очень плохо, Иван. Ты не представляешь, какой разговор у меня был с родителями. Это просто ужасно. Я не понимаю, зачем ты сделал это? Вообще я не понимаю, чего ты добиваешься? Почему ты так себя ведешь? Все время врешь, представляешься кем-то, придумываешь какие-то идиотские затеи… Зачем?

Я молчал.

– Что ты молчишь? – сказала Катя.

– Я представляю себя эстрадным певцом, – ответил я.

– Это очень похоже на тебя, – вздохнула Катя. Она помолчала и затем продолжала: – Мне кажется, Иван, что тебе пора повзрослеть. Что бы мы там ни говорили, но родители в результате правы. Пора устраивать свою жизнь. Надо действительно учиться, много работать, а не витать где-то в облаках.

Она говорила спокойно, не спеша, с убежденностью человека, абсолютно уверенного в своей правоте. Даже тембр голоса ее незаметно переменился. И я с удивлением взглянул на нее, желая убедиться, что со мной говорит семнадцатилетняя девушка, а не обремененная житейским опытом взрослая женщина.

– Мужчина должен работать, делать карьеру. И для этого надо быть сильным и целеустремленным. А ты какой-то… – Она прервалась. – С тобой иногда бывает интересно, но со временем, я думаю, это пройдет…

Ее самоуверенный тон и поучающая интонация разозлили меня. Едва сдерживаясь, чтобы не вспылить, я проговорил:

– С какой стати, интересно, ты мне нотации читаешь? Преподносишь мне свои дурацкие прописные истины, да еще с таким видом, будто сама додумалась до этого? Я что, против работы, что ли? Или против карьеры? Да я такую карьеру могу сделать! С моими-то данными!..

– Ну, сделай, – ядовито предложила Катя.

– Ну и сделаю!.. Если захочу. А может, я не хочу…

– Врешь, – сказала она. – Хочешь. Только это не так просто.

– Да ты сама-то о чем думаешь, интересно?

– Я?.. – Катя помолчала. – Ну, знаешь, женщина – это совсем другое, чем мужчина. Хотя, конечно, и она должна учиться, работать и быть самостоятельной. Но все же для женщины главное – семья. Чтоб был хороший, положительный муж, дети и вообще…

– Чего вообще?

– Ну, какой ты! Ну вообще чтобы все было нормально.

– Вот ты сама и врешь, – сказал я. – Совсем не об этом ты думаешь.

– Об этом, – упорствовала Катя.

– Нет, не об этом! – Я схватил ее за плечи и крепко встряхнул. – Ну, скажи честно, ведь не об этом же, – проговорил я.

– Пусти! – Катя вывернулась из моих рук и с оскорбленным видом отодвинулась на лавочке.

– Катя, – позвал я. Она бросила на меня негодующий взгляд, но глаза ее уже стали теплыми и веселыми. Губы дрогнули и улыбнулись.

– Я о таком думаю, – сказала Катя, – что если мой папа узнает, он просто в обморок упадет. – Она огляделась по сторонам, как будто нас могли подслушивать, и заговорила, понизив голос: – Я представляю, как еду в машине. Знаешь, такая красивая спортивная машина… На мне очки от солнца и длинный шарф алого цвета… или голубого… – Катя на минуту задумалась, как бы прикидывая, какой цвет ей выбрать, и продолжала: – В машине играет магнитофон, а на сиденье рядом собачка – маленькая, беленькая, пушистая. И все молодые люди так заискивающе заглядываются на меня, а я еду и в ус себе не дую. И обязательно солнечная погода. И еще… У меня такие здоровые, ослепительные зубы, как на коробках от зубной пасты. Вот…

Катя со смущением посмотрела на меня и, отвернувшись, рассмеялась.

– Здорово, – сказал я.

– Глупо ужасно. Я понимаю. Какая-то пошлость… Но иногда так хочется!.. А ты, – спросила Катя, – ты действительно хотел бы быть эстрадным певцом?

– Да нет, это я так… Иногда я, правда, представляю себя кем-нибудь очень популярным – эстрадным или даже оперным певцом, киноартистом или спортсменом, но чаще всего придумываю какое-нибудь приключение, в котором мог бы участвовать сам, таким, какой есть. К примеру, поздно вечером я возвращаюсь домой. Троллейбусы и автобусы уже не ходят, и я спокойно иду посередине проезжей части. Вдруг сзади слышу: «Вз-з-з!» Визг тормозов… Оборачиваюсь и вижу шикарнейшую спортивную машину и в ней – такую женщину! Супер! На ней длиннющий шарф не то алого, не то голубого цвета, и на сиденье рядом магнитофон, и тут же собачка – такая беленькая, пушистенькая. И это такая роскошная картина, что со всеми мужиками, которые идут мимо, просто катастрофа. Они штабелями ложатся под колеса и заискивающе ждут, пока их переедут. Но я так небрежно спрашиваю: «В чем дело, мадам? Что вы гоняете по ночам, как сумасшедшая?» А она в ответ: «Не хотите ли, чтобы я вас подбросила до дома?» А я: «Да нет, увольте. В это время суток я предпочитаю пешую прогулку. Так что, извините и адье!» Спокойно поворачиваюсь к ней спиной и не спеша ухожу прочь…

– Неужели не сел бы? – смеясь, прервала меня Катя.

– Ни за что! – с важностью ответил я.

– Врешь! – не верила Катя.

– Не врешь!

– Ладно, – сказала она. – Тогда я не остановлю свою машину, если встречу тебя поздно вечером.

– Да, если бы нас сейчас слышали родители, они наверняка бы решили, что мы конченые люди, – проговорил я.

Катя нахмурилась.

– Все же ты по-свински поступил, – сказала она.

– Я же не отрицаю…

– Мне от этого не легче…

– Ну хочешь, я поеду к твоим родителям и извинюсь перед ними? – предложил я. – В эту же субботу поеду… – Я вопросительно взглянул на нее: Катя молчала, задумавшись.

Солнце уже спустилось за горизонт, оставив воспоминаньем о себе розовые пятна на пенной груде облаков. Воздух стал свежим и прохладным. Вечер, крадучись, шел по земле.

Мама вышла из кухни и, опершись плечом о стену, смотрела, как я переодеваюсь в прихожей. Руки у нее были по локоть в муке, и она держала их на весу, пальцами вверх, как хирург перед операционным столом.

– Там тебе отец письмо прислал и подарок какой-то, – сказала она.

Я вошел в комнату и увидел на столе длинный, аккуратно упакованный в бумагу предмет и конверт рядом с ним. Мама, последовав за мной, остановилась в дверях и наблюдала, как я распечатываю конверт. Она никогда не читала писем, которые присылал мне отец, демонстрируя таким образом свое полнейшее равнодушие к его судьбе. С тех пор, как они развелись, мама постоянно подчеркивала мое право иметь с отцом собственные отношения и просила уволить ее от участия в них. Поэтому, когда я начинал вслух читать его письма, ее лицо приобретало выражение скуки и безразличия. Меня это раздражало и даже злило, потому что я чувствовал неестественность в ее поведении и про себя был уверен, что она ужасно хочет слышать эти письма.

Я обнаружил в конверте не письмо, а открытку. На ней был изображен покрытый причудливыми татуировками негр. В победно поднятой руке он держал копье, а ногой наступал на тушу огромного буйвола, распростертую на земле. На обратной стороне открытки я прочел: «Здравствуй, старина! У нас здесь жара адская. Недавно побывал в саванне и видел, как охотятся настоящие масаи. Жутко интересно. Их вождь подарил мне свое копье. Замечательный мужик. Настоящий Геркулес и к тому же умница. На открытке, конечно, не он – это реклама, – но все же что-то похожее есть. Как дела? Успехи? Скоро приеду в отпуск – обязательно повидаемся. Привет маме. Пиши. Папа».

– А это, надо полагать, и есть то самое копье, которое подарил вождь? – с сарказмом произнесла мама, выслушав меня.

Это было действительно копье. Длинное, с толстым тяжелым древком, покрытым узорчатой резьбой, и узким железным наконечником. Я взял его в правую руку и поднял над головой.

Я едва расслышал ее слова. Тяжесть копья сладкой усталостью застыла в плече, острый, гладко отполированный наконечник покачивался в воздухе, тая мощь смертоносного удара. Сжимая пальцами шершавое древко, я увидел выгоревшую саванну под расплывшимся шаром солнца. Черные узкобедрые фигуры воинов утопали по пояс в желтой траве, в густом кустарнике над высохшим руслом реки притаился леопард, высоко в небе, раскинув крестом крылья, повис гриф. Все замерло. Ни малейшее движение, ни единый звук не нарушали гармонию этого видения. И только вздох, вдруг вырвавшийся из глубины трав, мелькнул тихим шелестом в раскаленном воздухе и угас.

– Да, он всегда любил такие игрушки, – донесся до меня голос мамы. – Они будили его воображение…

Гриф дрогнул и скользнул вниз. Блеснули наконечники копий в руках воинов, и яростный рык разбил утомленную тишину. Пятнистое тело вознеслось над саванной, коснувшись лапами расплавленного обода солнца, и… И в следующее мгновение я с силой метнул копье.

Узкое лезвие наполовину вошло в полированную дверцу шкафа, и копье протяжно заныло, покачивая древком в воздухе.

– Ты что? – крикнула мама, бросившись ко мне. – Ты что делаешь?

И осеклась. Я закрыл лицо руками и сел на стул. Меня била дрожь. Мама обняла меня за плечи и прижала к себе.