Михаил Бубеннов - Орлиная степь Страница 11

— А знаешь, как еще называется начало весны, когда много-много солнца? Не знаешь? Весна света.

— Чудесно!

Светлана прижала руки к груди и, посмотрев на Леонида доверчивым, сияющим взглядом, тихонько призналась:

— У меня вот здесь тоже весна света.

На душе у нее в самом деле было светло, солнечно, как и во всей Москве. Смотрела она смело, улыбалась внезапно и ослепительно, всему удивлялась и восторгалась, как ребенок, но говорила мало, больше слушала Леонида, и всегда с широко раскрытыми глазами: ей казалось, что он каждый раз, начиная говорить, произносит значительные, редкостные слова, а того больше произносит их в своей душе…

И она не ошибалась: Леонид действительно говорил ей в душе самые красивые слова на свете. «Уму непостижимо, — вместе с тем думал он, — как я мог, ничего не сказав ей, решиться ехать на Алтай? Как я мог думать, что уеду один? Как бы я жил там без нее?» Он все время испытывал чувство виноватости перед Светланой и необычайный прилив нежности к ней… «Надо бы жениться, а потом и ехать! — подумал он, услышав, что и у нее в душе весна света. — Но когда? Такие сборы!» И Леонид, подержав Светлану за локти, как бы сказал ей, что пройдет немного времени, оглядятся они на алтайской целине и закатят свадьбу на всю степь…

— Все ясно, да? — спросил он, не сомневаясь, что Светлана отлично понимает его мысли.

Она ответила одними глазами и сказала:

— А на Алтае сейчас сильные морозы и вьюги.

— Ничего! — ободрил ее Леонид, подумав, что в ее словах есть тайный смысл. — Когда мы приедем туда, там тоже начнется весна света.

— А правда, что многие люди весной, как птицы, все рвутся куда-то, все им хочется лететь? — вдруг спросила Светлана.

— По-моему, правда, — ответил Леонид, вспомнив, как он каждую весну мечтал о путешествиях по стране и досадовал, что не могли сбыться его мечты. — А что плохого в этом? Ведь полеты у птиц хотя и бездумны, но не бессмысленны. Все делается ради жизни.

— Но ведь многих, птиц не тянет летать, они спокойно живут на одном месте, и это тоже жизнь, — возразила Светлана.

— На одном месте, кажется, живут только воробьи, — сказал Леонид, улыбаясь. — И жизнь у них называется воробьиной.

— Значит, ты часто рвался куда-нибудь лететь?

— Каждую весну!

— А куда чаще всего рвался?

— В разные места, — ответил Леонид. — Особенно тянуло на север, в тайгу, в горы… О степи я никогда, не думал.

Светлана быстро взглянула на Леонида и промолчала.

— Я отлично понимаю твою мысль, — поймав ее взгляд, сказал Леонид. — Ты хочешь знать, не рвался ли я и нынче в полет, как птицы? И не оттого ли только так внезапно загорелся лететь на Алтай? Ты об этом подумала?

— Да, — призналась Светлана. Леонид вдруг расхохотался от всей души, а потом, нахмурясь, сказал серьезно:

— Нет, я лечу с большой думой…

— А я нигде еще не была и почему-то никуда из Москвы не рвалась, — поведала Светлана с легким вздохом. — Действительно жила воробьиной жизнью. А вот сейчас и мне хочется лететь на Алтай, честное слово! Именно лететь! На собственных крыльях!

В эту минуту Светлане казалось, что и она едет на Алтай с большой думой о подвиге. Но ей только казалось так, а на самом деле она совершенно не думала о работе в степи: она жила одной своей любовью и своим счастьем…

— Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил Леойид, приблизясь к Светлане. — Очень важно именно в молодые годы сделать что-то большое, памятное… Мне отец говорил: «Возьмешься за дело пораньше с утра, многое сделаешь! Так и в жизни: берись за дело пораньше, пока молодые годы!»

— Хорошо! — мечтательно воскликнула Светлана.

— Кто делал революцию? — продолжал Леонид. — Да большинство вот такие, как мы… Революцию! Мировое дело! И хватило ума, сил, мужества! А ведь перед нами тоже немалое дело. Наше поколение должно, по-моему, миллионами двинуться на восток, заселить и обжить там все земли, разворошить все их клады! Да ведь это… революция в географии! Ничего, и наше поколение не ударит в грязь лицом! Мы тоже проживем свою молодость на ветру и в огне!

По мосту все шли и шли веселые москвичи…

— Вот они смотрят на нас, а ведь они не знают, что мы прощаемся с Москвой, — сказала Светлана, кивая на проходящих мимо людей. — Ведь мы прощаемся с Москвой, да? Я только теперь это поняла…

— Нет, мы прощаться с Москвой не будем, — возразил Леонид с самым серьезным видом и, нагнувшись к Светлане, досказал негромко: — Знаешь, что мы сделаем? Мы увезем ее с собой, вот здесь… — Он коснулся ладонью своей груди, а затем сделал широкий жест над рекой. — Вместе вот с этой… весной света! Пусть на Алтае будет как можно больше солнца! Увезем? Согласна?

Светлана заулыбалась, отвечая ему только глазами, а ее рука сама собой, как околдованная, впервые смело потянулась к его груди…

Не прошло и недели, а они были уже на Алтае.

С болью, с кровью отрывалось сердце Леонида от Москвы. Он был весел, вместе со всеми шутил, мечтал, пел песни, но стоило ему замолчать, и его глаза затуманивала печаль. Частенько его тянуло постоять в тамбуре у окна в одиночестве, послушать стук колес и всмотреться в летящие навстречу незнакомые земли. Но когда пошли сибирские равнины, он весь просветлел: деятельного человека не могут оставить равнодушным большие просторы.

Но здесь обнаружилась беда Светланы.

В начале пути она держалась, как и все девушки, весело, беспечно — и вдруг среди ночи, под сибирскими звездами, расплакалась навзрыд… С немалым трудом девушкам удалось выпытать у Светланы, что уехала она из дома тайком: она знала, что просить у родителей согласия на отъезд из Москвы бесполезно. Светлана боялась, что мать, получив через подружку ее прощальное письмо, свалилась замертво: у нее было слабое сердце. Утром девушки послали родителям Светланы телеграмму и письмо — просили их простить свою дочь…

Они ступили на землю Алтая ночью: Леонид — озабоченным, но с тайным нетерпением взяться за дело; Светлана — необычайно притихшей, с тревогой о матери…

Остаток той ночи, когда их эшелон прибыл в Барнаул, они скоротали кое-как в железнодорожном клубе. Рано утром здесь поднялись невероятная суматоха и галдеж: началось распределение прибывших по районам края, где намечалось освоение целинных и залежных земель.

Специальные уполномоченные из этих районов, собирая группы молодежи у карт, наперебой расхваливали свои совхозы и машинно-тракторные станции, рассказывали о красоте и приволье родных мест…

Около Леонида Багрянова, молчаливо и доверчиво избранного еще в пути своим вожаком, толпилась большая группа москвичей. Леонид терпеливо выслушивал уполномоченных, рассматривал карту, но никому не давал определенного ответа, а только обещал:

— Мы подумаем, подумаем…

Его друзьям нравилась такая осторожность.

— Правильно, Леонид, не на один день едем!

— Некоторые вон как в воду головой!

— Ну и пусть, а мы получше выберем место!

К группе Багрянова подошел один из представителей. Это был дюжий, выше среднего роста человек, вступивший в пору наибольшей силы, здоровья и возмужалости, с залысинами, отчего лоб казался очень большим и светлым, с мужественным, скуластым лицом, обожженным степными морозами и ветрами. Не спеша, изучающе осмотрел он внимательными темными глазами молодых людей, столпившихся вокруг Леонида, и спросил:

— Думаем? Гадаем?

Москвичи обернулись на его голос, и он поздоровался, приветственно помахав всем поднятой рукой:

— Привет, орлы! Привет!

Ему ответили несмело, вразнобой…

— Да, все хвалят свои места! — сказал уполномоченный, делая жест на группы новоселов у карт. — У одного район на Оби, у другого — на Чумыше, у третьего рядом тайга, у четвертого — горы? Одна красота! А что делать мне? — И здесь уполномоченный отрекомендовался: — Я главный агроном Залесихинской МТС… Что мне делать? У меня нет никаких красот! У меня степь да степь: самолетом засевай и самолетом коси.

Леонид вдруг разом побледнел.

— Товарищ командир? — спросил он тихо. — Товарищ Зима?

— Погоди-ка, погоди! — быстро произнес Зима и схватил Леонида за руку. — Неужели? Высота сто три? Отдельное дерево с гнездом? Это ты? такой большой?

Он схватил Леонида за плечи и притянул к себе…

— Я думал, вы погибли, — сказал Леонид.

— Плохого ты мнения был обо мне!

Смотря через плечо Зимы на левый нижний угол Алтая, закрашенный желтой краской, Леонид вдруг увидел перед собой огромное золотое море, — широкие теплые волны, всплескивая, уходили до горизонта, и над ними стремительно, порывисто носились белые чайки…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Весна на Алтае в тот год была на редкость запоздалой и затяжной. Утрами обычно тянул колючий, пронзительный сиверко. В полдень пригретый солнцем наст все же становился ноздреватым и хрупким, как сухой мох, из-под оседавших сугробов сочилась светлая водица, на солнцепеке обозначились проталины. Но уже на вечерней заре подмораживало, а ночью крепкий сибирский морозец властвовал как хотел и огромное утреннее солнце, собираясь в обход, долго стояло в раздумье над густо затуманенной и заиндевелой землей. Только к середине апреля солнце стало припекать покрепче, снег начал уходить порасторопней — и степь наконец-то запестрела…