Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 1 Страница 11

Капитан что-то записывал в судовой журнал. При появлении Ингуса он поднял голову и удивленно взглянул на сына:

— Что случилось?

— Ничего. Я просто пришел к тебе.

— Что тебе нужно? — в голосе отца появились резкие нотки, он звучал почти сердито.

— Ничего. Я только так.

— Так? — Зитар поднялся. — Если ничего не нужно, зачем пришел? Юнге нечего делать в каюте капитана. Марш отсюда! Отправляйся в кубрик и не лезь, куда не полагается! Ну, чего ждешь? Не вздумай распускать нюни — немедленно отправлю домой!

Ингус поспешил убраться из каюты. Он совсем не ожидал, что отец так сразу отгородится от него, точно совсем посторонний. Обиженный до глубины души, Ингус взобрался на мачту и целый час просидел на салинге. Он чувствовал себя на судне отца чужим, сиротой. И нет ни одной родной души, кому бы можно было пожаловаться… Незавидна участь молодого моряка. Перевесившись через край салинга, он смотрел на Даугаву; там сновали буксиры с баржами, и вдали на горизонте виднелся дым уходящих в море пароходов. И ведь везде такие же люди, как здесь, на «Дзинтарсе», — все одиноки, живут среди чужих, делают то, что им приказывают, и, однако, не вешают головы. Кок в камбузе с ожесточением драит котлы и что-то насвистывает. Из матросского кубрика доносятся звуки гармоники. Почему же он должен тосковать?

Нет, размазне нечего ходить в море: кто хочет посмотреть свет, тот должен высоко держать голову. Все совсем не так страшно, как кажется.

Ингус спустился на палубу и вошел в кубрик. Чувство приятной теплоты охватило его. Товарищи так интересно умели рассказывать, спорить, поддразнивать друг друга; пестрой вереницей развертывались веселые похождения. Здесь отлично пахло дегтем, и нигде в мире не было такого свежего воздуха! Мальчик ощутил прилив радости: он находится на судне! Лишь поздно вечером, перед сном, вспомнив о доме, Ингус представил себе мать, Эльзу, братьев и немного взгрустнул. Как-то они теперь живут, в то время как он странствует по свету? Все-таки это было непростительной жестокостью с его стороны, но что поделаешь… Тоска сжала сердце мальчика. Но Ингус не заплакал. Наутро все грустные мысли были забыты.

Неделю спустя «Дзинтарс» вышел из дока, готовый к плаванию. Буксир повел его в Милгравис [6], где судно приняло груз шпал и досок. В порту еще было мало судов — навигация только началась, и в Рижском заливе местами встречались льдины. Ингус с нетерпением ожидал дня выхода в море.

Накануне отправки он написал письмо домой. Перечитывая его, он удивился тому, какой сердечностью оно проникнуто. По возвращении из плавания ему и в голову не придет сказать Эрнесту или Карлу «милый братец». Он просто назовет их по имени. Странно, как разлука меняет чувства человека.

С товарищами он ладил. Вначале матросы чувствовали некоторую неловкость: как бы там ни было, а все же хозяйский сын. Но, познакомившись с Ингусом поближе, они убедились, что тот не собирается злоупотреблять родственными отношениями с судовладельцем, и сдержанность их исчезла. Мало приятного, если в кубрике находится человек, который все до последнего слова передает капитану: нельзя свободно поругать начальство, пожаловаться на питание или высказать недовольство порядками; если на душе у тебя какая-либо обида, ты должен носить ее в себе или тайком шептаться с приятелем. Это не жизнь! Но Ингуса не приходилось остерегаться. Он не ходил в капитанскую каюту, да и на палубе старался не попадаться отцу на глаза. Если случалось, что кок вместо мяса подавал к ужину салаку с картофелем, Ингус первый принимался ворчать и возмущаться скупостью «старика», хотя капитан Зитар меньше всего заслуживал такого упрека — это мог подтвердить сам кок. На «Дзинтарсе» никогда не скупились на питание, ибо капитан понимал: хочешь, чтобы люди работали в полную мощь, корми их досыта. Виновный вскоре отыскался — это был штурман. Вероятно, желая угодить судовладельцу, он частенько стал навещать камбуз, давая коку указания и советы. Впрочем, Робис без особого труда отучил его от этого: он безропотно выполнял указания штурмана и кормил такими обедами всю команду, в том числе самого штурмана и капитана. Если штурман запрещал готовить к ужину мясо, Робис жарил салаку и подавал ее также и к столу начальства. Если кок получал указание убавить порцию молотого мяса, то в тарелках штурмана и капитана его оказывалось не больше двух ложек. Вполне понятно, что рабочему человеку такой порции не хватало. В этом вскоре убедился и сам штурман. В конце концов, Зитар заинтересовался, что за аптеку собирается кок устроить на «Дзинтарсе». Тот рассказал ему о посещениях штурмана и его советах. Капитан, вызвав ретивого советчика, сделал ему соответствующее внушение, и на этом чрезмерное рвение штурмана кончилось.

В первую субботу мая «Дзинтарс» поднял якорь, и Ингус наконец увидел натянутыми многочисленные паруса. На этот раз им не пришлось останавливаться возле «царских камней». На «блинном рейде» ветра было достаточно — дул умеренный зюйд-ост. К заходу солнца судно уже находилось далеко от берега. Слегка наклонив правый борт, белый парусник мчался на северо-запад, навстречу туманным морским далям.

Микелис Галдынь стоял у руля в смене капитана. Вторым был Ян Силземниек, которому еще предстояло научиться управлять рулем, третьим оказался эстонец Томсон. Ингус, как юнга, не был причислен к определенной смене. Вместе с боцманом, плотником и коком он считался в первой смене, вставал по утрам в определенное время и вечером кончал работу в один и тот же час.

На следующий день около полудня «Дзинтарс» миновал мыс Колка. И сразу море стало другим: ветер стал резче, появились большие волны, хотя о шторме еще не могло быть и речи. Судно направлялось через Балтийское море на Борнхольм. Дул встречный ветер, так что приходилось все время менять галсы. Здесь молодые моряки, Ингус и Ян Силземниек, впервые узнали, что такое морская болезнь. Это, как известно, малоприятная вещь, и среди моряков ее считают позорным явлением. Ну, на что это похоже, если молодой, здоровый парень начинает качаться, словно пьяный, не выпив при этом ни рюмки. Самочувствие такое, что впору умереть, есть ничего не хочется, пропадает всякий интерес к жизни и ее красотам.

Трое суток Ингус ходил бледный, ничего не ел, постоянно отплевывался, думая о том, как было бы хорошо сейчас дома кататься на старой лодке и играть с братьями. Он завидовал им и не мог понять, где у него был ум, когда он выбирал профессию моряка. Чем плохо, например, быть лавочником: стой себе за прилавком да отвешивай хлеб или сахар. Ни дождем тебя не мочит, ни на ветру ты не дрожишь. Даже сапожник или портной и то счастливей Ингуса, хотя и обречены весь век просидеть в комнате.

Разочарование Яна Силземниека было не меньшим. Больше того: он лишился таких жизненных удобств, о которых Ингус еще и понятия не имел. Сын зажиточного хозяина, он сейчас разгуливал бы по лесу с ружьем за плечами, постреливал птиц или сидел в корчме за стаканом пива, а тихими вечерами ходил бы за реку в гости к одинокой женщине по имени Альвина. Все было привычно, приятно и вполне прилично. А сейчас… Какая бы ни была погода, вставай среди ночи, иди становись к рулю, качай воду и бегай от одного паруса к другому, когда капитан приказывает подтянуть их покрепче. Чуть что не так, он зарычит на тебя, как лев, и всякий паршивец зубоскалит по твоему адресу. Какой толк во всех этих чужих странах, неграх и индейцах, огнедышащих вулканах и сахарном тростнике, если ты сейчас ходишь заморышем, с пустым желудком и непрерывным ощущением тошноты. И на всем судне ни одной шустрой девушки, только мужчины.

То были мрачные дни. Но ничто не вечно под луной, все проходит, и в конце недели к обоим больным вернулся аппетит, понемногу прошла тошнота. Ингус уже перестал завидовать лавочнику и сапожнику, а к Яну Силземниеку вернулась его прежняя уверенность и мужская самонадеянность. Неужели только и свету в окошке что дома? Разве в Англии и Португалии нет вина, пива или женщины там хуже, чем…

Убедившись, что теперь он опять полноценный матрос, Ян Силземниек решил, что он достаточно слушал болтовню бывалых матросов о кутежах, о победах над женщинами легкого поведения. Настало время и ему изумить их своими похождениями. Он видел, с каким уважением здесь относятся к капитану Зитару, как подчиняются ему и исполняют его приказания. Но если бы они знали, если бы они только знали…

Неудобно было затевать об этом разговор. С чего начать, да и поверят ли? У Яна давно чесался язык. Микелис Галдынь кое-что знал, но у него был свой взгляд на подобные вещи: об этом не принято говорить, тем более что Зитар неплохой человек. Но как тут промолчишь, когда все кругом хвастают и отливают такие пули, что уши вянут? Еще подумают, что Ян ничего в жизни не испытал. Стремление прослыть донжуаном было так сильно и сама слава донжуана казалась такой соблазнительной, что Ян не в силах был молчать.