Василий Еловских - Четверо в дороге Страница 11

— И. у Нарбутовских?

— У той — нет. Это очень хорошая свинарка, я вам скажу. Надо будет заняться распространением ее опыта. А этого не сделали даже на ферме. Вьюшков суетится, за все берется, а главного не видит.

— Не надо! — махнул рукой Утюмов. — Ну чего вы на всех прете? Один раз видел Вьюшкова и уже делает такие выводы. А мы Вьюшкова знаем годы. Это выдвиженец, а не какой-то случайный человек. Конечно, мы ожидали от него большего, думали, что ферма загремит по всей области. Но все же это беспокойный человек, да. Болеет за дело. Не как другие, которым хоть все завались, только не им на голову.

— Беспокойный... — сказал Лаптев. — Можно добавить еще: дисциплинирован и семьянин примерный... Максим Максимович, я вас выслушал, прошу еще раз выслушать меня. Для шофера этих качеств, может быть, и достаточно, а для руководителя — нет. Управляющий, как и всякий руководитель, должен обладать талантом организатора. А у Вьюшкова, будем говорить прямо, такого таланта нет и в помине. Хоть всего распотроши — не найдешь. Людьми он руководить не умеет. Не может влиять на людей, а значит, не сумеет повести их за собой. Рабочие его не уважают. Грубо говоря, на Вьюшкова плюют, он там вроде мальчика на побегушках.

Лицо Утюмова было непроницаемым, и Лаптеву казалось, что директор начинает понимать его, или, во всяком случае, частично понимать, и он удивился, когда Максим Максимович, хмыкнув, произнес:

— Ну, а вы сказали Вьюшкову о его недостатках?

Лаптев замолчал было, а потом, едва сдерживая наплывающее чувство неприязни, начал выкладывать Утюмову то, что «наболело»: «Надо повысить ответственность каждого рабочего и специалиста за свое дело», «Не превращать специалистов в простых исполнителей», «Гнать в шею негодных руководителей».

Слушая Лаптева, его общие, почти газетные слова, общие выводы, Утюмов поддакивал, охотно кивал головой; он ничего не имел против того, чтобы повысить ответственность всех совхозников за работу, и подменять специалистов, конечно, тоже не годится — специалист есть специалист, но когда Иван Ефимович начал уточнять эти общие слова конкретными фактами, директор покраснел от гнева:

— Если я не буду за ними глядеть, все развалится к чертовой матери. Им надо разжевать и в рот положить, вы понимаете это? Если я утром дам задание, а вечером проверю, тогда уж все будет в порядке. А без контроля... хо-хо, представляю!.. Да, да, конечно, никто их подменять не собирается. Разве я подменяю? Пожалуйста, организуй, направляй, никто тебе не мешает. А контроль нужен...

В кабинет вошел секретарь парткома Весна. Лаптев слышал, как однажды главный экономист Дубровская сказала секретарю парткома: «Зоветесь Весной, а выглядите, как осень». Тот добавил: «Солнечная, теплая осень».

Действительно, человек этот вначале показался Лаптеву по-осеннему скучным, хмурым, хотя голос у него, контрастно внешности, веселый и мягкий. Но прошли дни, Иван Ефимович попривык к Весне, и лицо того ему уже не казалось ни хмурым, ни скучным, обычное лицо, каких тысячи — с высоким, красивым лбом, выгоревшими, почти невидными бровями и носом-картошкой. Одет просто — валенки, костюм коричневого цвета и свитер, но как-то очень аккуратно; манеры, движения, улыбка просты, естественны. В общем, Весна был Лаптеву по душе.

— И молодежь давайте выдвигать, пожалуйста, — продолжал Утюмов. — И негодных работников надо заменять, я не против. Только ведь семь раз отмерь, один раз отрежь. Вьюшкова уберем — это дело нехитрое, а кого поставим, а? Поспешишь — людей насмешишь.

«Ну что за странная тяга у человека к пословицам?» — подумал Лаптев.

— Очень уж этот Вьюшков суетлив, — проговорил Весна, сев рядом с Лаптевым.

Утюмов обдал его холодным взглядом.

— Управляющий не начальник смены на заводе. Там включил машины и похаживай.

— У вас какое-то странное и, простите, наивное представление о заводе, — рассмеялся Весна. — Там будто и делать нечего... Заводские люди издревле привыкли к дисциплине и порядку. Такие порядки полезно было бы завести у нас на фермах и в конторе совхоза. А то приглашаешь человека к двенадцати дня, а он является в три или вообще не приходит. Ни одно собрание у нас не начинается вовремя. Планерки тянутся до полуночи.

Лицо Утюмова стало медно-красным:

— Только в одном Новоселово можно разместить пять ваших заводов. А у нас есть деревни, расположенные от центральной усадьбы в сорока и больше километрах. Через леса и болота. За-вод!..

— Зря вы возражаете, Максим Максимович, — сказал Лаптев. — Люди в совхозе действительно не приучены к дисциплине. Посмотрите, что делается, например, в мастерских. Приходит, кто когда вздумает. Бывает, даже пьяные.

— Наказать! Разберитесь!..

Утюмов тяжело встал, давая этим понять, что разговор окончен.

— Командовать командуй, а фокусничать брось. — Он сурово смотрел на Ивана Ефимовича и, казалось, совсем не замечал Весну. — А то все запустишь. Смотри, я тебя предупреждаю...

Утюмов оставался Утюмовым.

Внешне он выглядел спокойным, а в душе разыгрывалась буря. Максим Максимович чувствовал, может быть, и не вполне осознанно, что Лаптев в чем-то прав, но открыто признать хотя бы частичную его правоту значило признать собственные недоделки, собственную неправоту и разрешить сесть себе на шею; чем больше думал он над всем этим, тем больше злился, и уже не только на Лаптева, на Весну, но и на самого себя, и наконец решил: надо оставить заместителем Птицына, а если тот будет по привычке сопротивляться, пригрозить.

Открыв калитку, Утюмов подумал: «А дровишек-то порядком заготовил, года на три, пожалуй, все березовые, полено к полену», — и в этот миг к нему бросилась мохнатая собака; ни разу не взлаяв, только скаля зубы, она рванула полу пальто. Утюмов попятился назад. «Исподтишка почему-то кусаются шибче. И собаки и люди». Стоя у хлева, к нему приглядывался толстый бычок с кровавыми бешеными глазами; вот он двинулся на Утюмова, опуская, приноравливая еще не окрепшие рога для удара, и тут выскочил из сеней Птицын.

Усаживаясь на старинный с гнутой спинкой и точеными ножками диван, глядя на праздничного хозяина, который, казалось, был только что проглажен со всех сторон десятью утюгами, Утюмов подумал, что, видимо, зря затевает такой разговор, не дотолковаться ему с Птицыным. Как ни старался он говорить по-дружески, голос звучал холодновато, собака и бычок вывели его из себя. Все сейчас раздражало Максима Максимовича: и пузатенький отутюженный хозяин с постно-благообразным лицом, и обилие зеркальной мебели, и пурга на улице (уже, наверное, одна из последних в эту зиму), и даже саженцы помидоров на окнах, тоже пузатенькие и как бы отутюженные. Странно, но раньше неприязни к этому человеку у Максима Максимовича не было. Резал ухо бабский голос хозяина:

— Не дразни меня своей должностью, Максим Максимович. Чины и благополучие, довольство — это ведь не одинаковые понятия, как думают многие...

— Дело, в конце концов, не в одном твоем личном благополучии, — оборвал его Максим Максимович.

— Я хотел просить перевести меня начальником отдела кадров. Должность как раз свободная. Ну что ты так смотришь на меня? Я болею. Понимаешь, болею. Еще в прошлом году говорил, что болею. С виду-то вроде бы здоров... Вот заявленьице, сейчас дату поставлю. Так! Подпиши.

«Смеется!» Нет, подсунул бумажку, на которой крупно и насмешливо ровно было выведено: «Заявление».

По дороге в город — все еще мела пурга, и «газик» то и дело застревал в сугробах — Максима Максимовича одолевали тревожные думы. Каков Птицын, а?.. Уж, кажется, с ним душа в душу жили. Хотя и раньше он к своему гнезду прилипал. Жаль, многие из тех, кто близок был Максиму Максимовичу, ушли на пенсию или уволились, разъехались кто куда. «Болею...» Всякое отступление от трудностей и уход с работы легче, безопаснее всего мотивировать болезнью. Максим Максимович сам не раз использовал этот предлог. Птицын и на должности начальника отдела кадров будет держаться так, будто он по меньшей мере заместитель директора. А можно ли переводить в отдел кадров крупного специалиста, агронома? Да какой уж «крупный»: техникум окончил, нигде, кроме Новоселово, не работал.

Не дела Лаптева, его критика больше всего озлобляли Максима Максимовича: делай свое дело, что-то обновляй и выдумывай, но язычок попридержи. «Ничего, пусть поплюхается, голубок, пусть похозяйничает». Утюмов был уверен: Лаптев еще больше противопоставит себя коллективу, и тогда жди развязки. Вспомнят еще Максима Максимовича...

Утюмов пришел к выводу: надо поговорить о Лаптеве с председателем райисполкома Ямщиковым, своим старым знакомым.

Дмитрий Герасимович Ямщиков на собственном опыте не раз убеждался, что старая пословица «Ожидание — хуже пытки» придумана не без основания. Ему оставалось до пенсии всего ничего — несколько месяцев, и рабочие дни сейчас казались невыносимо длинными и утомительными. Не в пример некоторым, он хочет уйти тотчас же, как только подоспеет время. Больших денег ему не надо, крупных постов уже не добиться, а теперешняя должность все же слишком беспокойна, трудна, не для старика.