Юрий Теплов - Второй вариант Страница 11

Нет, наверное, в мире женщины, которая бы равнодушно восприняла такие слова. Так и Ольга — изумленно махнула ресницами, непрошеный румянец пробился сквозь морозный загар. Вспыхнула, засветилась вся, подошла зачем-то к печке, пошуровала кочергой угли. Потом, словно на что-то решившись, сняла с гвоздя шапку, не спеша, по-женски надела ее, спрятав волосы. Застегнула на груди безрукавку, потянулась за паркой.

— Ухожу я от вас.

— Как это «ухожу»? — всполошился Давлетов. — Куда на ночь глядя «ухожу»? У тебя здесь дом, лежанка. А мы подремлем сидя.

— Нет. У меня другое зимовье. На Эльге.

— А разве на Эльге есть зимовья? — спросил Дрыхлин.

Она не ответила, продолжала собираться. Савин глядел на нее оглушенно, не веря в то, что она уходит куда-то в такую дикую ночь. Подошел к ней, хотел отговорить, убедить. Но не успел. Она провела рукой по его щеке:

— Пойдем со мной, бойе. Проводи немного.

Савин даже не удивился, словно ждал этого. И не ощутил необычности такого приглашения. Виновата, наверно, тут была вся обстановка необычности, тайга, появление Ольги, нежданное и тоже из необычности. Потому он молча стал собираться. Но услышал голос Давлетова:

— Это невозможно, товарищ охотница. У нас — задание.

Савин сел на чурбак, не в силах вмешаться, объясниться и не очень понимая начальника. Что зазорного в том, что он проводит девушку, чей приютный домик они непрошено заняли? Может, боится за подчиненного — не сгинул бы в тайге? И будто подтверждая это, Давлетов спросил Савина, даже с уговаривающей ноткой спросил:

— Где же я вас потом найду?

— Отец, я приведу его к тебе. — Голос охотницы прозвучал, как просьба о прощении, но так, словно она и не сомневалась, что ей не откажут. — Приведу к тому месту, где будут садиться ваши вертолеты.

Давлетов тяжело опустился на скамью, развел в мучительном сомнении руки, борясь сам с собой, понимая, что нарушает какие-то запреты, установившийся порядок, борясь с симпатией к этой явившейся из тайги женщине. Даже растерянность мелькнула на миг на его лице. Но только на миг. Потому что в следующий момент, видно, нашлось спасительное оправдание в пользу порядка и правил. Сказал через силу, скороговоркой:

— Посмотрите в районе вертолетной площадки карьерные косы по ручью, — и отвернулся.

— Ну вот и хорошо! — бодрым голосом воскликнул Дрыхлин. — Вот и договорились! Завтра к восемнадцати часам мы будем на старой стоянке у вертолетной площадки. Там и встретимся.

Охотница вышла в ночь. Простуженно и по-доброму тявкнул Ольхон. Савин натянул черную шубу-короб, тоже шагнул через порог. Крутая темнота ослепила его, тишина оглушила.

— Вот тебе лыжи, пойдешь за мной, — услышал ее голос.

Сделал шаг, протянул наугад руку и сразу поймал ее горячую ладонь.

— Помогу тебе надеть лыжи, — сказала она.

Снова растворилась дверь, нарисовав на снегу тут же смытое серое пятно.

— Женя, можно вас на минуточку, — сказал Дрыхлин. Пододвинулся, зашептал в ухо: — Будьте умницей, Женя. И не опоздайте к сроку. Вы поняли меня?

Савин ничего не понял. Он был просто не в состоянии четко и ясно соображать. Забыв про давешнюю усталость, готов был идти неизвестно куда и сколько угодно.

Дверь проглотила Дрыхлина. Темнота разгрузилась и посерела. Ольга увиделась ему неясной молчаливой тенью. Савин воткнул валенки в просторные лыжные ремни, подтянул сзади сыромятные шнурки. Лыжи были широкие и короткие, как у Дрыхлина.

— Иди по моему следу, бойе, — услыхал будто издали.

И он пошел на голос, скорее угадывая, чем видя ее след.

2

Сначала она оглядывалась, и каждый раз останавливался Ольхон, семенивший с ней рядом. Савин ускорял шаг, чувствуя себя толстым и неуклюжим на коротких лыжах и в длинной шуршащей шубе.

Над тайгой объявился народившийся месяц. Звезды точечно и колко падали в снег. Точно так же, как они падали однажды в Подмосковье, в дачном поселке, куда Савин попал по милости королевы.

Женщин вообще трудно понять, а ту — было невозможно. Она не замечала его до последнего институтского курса. Так и должно: до подданных ли королевам?.. И вдруг колючие звезды в снегу, комната на даче и лики святых в переднем углу.

— Ты веришь в бога? — спросил он.

— Нет. В любовь.

Седьмое небо, наверное, населяют только безумные. Там самое обычное воспринимается как чудо.

— Ты меня лю? — спрашивала она.

Это было тоже чудо, после которого, попав на грешную землю, человек долго не может прийти в себя. И Савин приходил в себя с трудом, не желая замечать рослого байдарочника, по фамилии Скребок, который работал в том же конструкторском бюро, что и она, после окончания института, Савину тоже светило там место, через нее, вернее, через ее папу, возглавлявшего головной НИИ. Но он решил по-своему, как задумал еще в детдоме. Надел по двухгодичному призыву лейтенантские погоны и получил в учебном подразделении взвод.

Первое время Савин даже стеснялся командовать подчиненными, которых, к его большому изумлению и расстройству, оказалось немало. Он и не командовал. Просто объяснял, что делать, рассказывал, показывал, огорчался вместе с каким-нибудь неумехой и растяпой, вдалбливал ему в голову теорию, проводил практический показ. А если вдруг во взводе случалось нарушение дисциплины, подолгу сидел вместе с нарушителем в канцелярии роты и не то чтобы выговаривал ему, а больше вздыхал, мучился от своих официальных вопросов, уходил от них, выспрашивал подробности из доармейской жизни. И тот отвечал и в охотку, и с неохотой, а выйдя из канцелярии, объяснял товарищам, что их лейтенант выматывает душу до синевы, да еще и сам выматывается от переживаний.

Как бы там ни было, но его учебный взвод неожиданно для него самого стал лучшим при выпуске специалистов в железнодорожные войска. И следующий набор в конце обучения тоже стал лучшим.

Савина хвалили на собраниях и совещаниях, самодеятельный художник нарисовал его портрет, на котором он был похож на умудренного опытом служаку. Портрет определили на клубную Доску почета, и, между прочим, несмотря на все личные переживания, Савину это было приятно.

Изредка, на выходные, он наезжал в Москву. Просто так, от нечего делать, чтобы окунуться в привычную городскую сутолоку. Так он объяснял себе. И сам же втайне понимал, что приезжает с надеждой встретить ее. Иначе зачем бы ему тащиться на ту улицу, по которой она должна была идти с работы к метро. И однажды встретил.

Она обрадованно засмеялась, схватила его за руку:

— Едем. Покажу тебя своим...

Отец ее сразу понравился Савину. Грузный, простецкий и грубовато-веселый, он спросил дочь:

— Жениха, что ли, привела на смотрины?

— А что, не нравится, па?

— Нравится. Люблю серьезных.

И к Савину:

— Байдаркой не увлекаешься?

— Нет.

— Молодец.

— Па, что за глупости? — возмутилась дочь. — Очень даже полезный вид спорта...

За чаем Савин сказал, что ему предлагают остаться в кадрах армии и что он согласен. Она ответила на это:

— Фи!

— Армия — для настоящих мужчин, — сказал отец. И дочери, опять же полушутя: — Если собираешься за Евгения замуж, готовься быть боевой подругой...

В этот дом Савин наведался еще раз в следующее воскресенье. Но уже без приглашения. Потому и не застал никого. Решил, что хозяева на даче, поехал.

Вовсю буйствовала весна. Соловьи словно взбесились, объединив в один все свадебные хороводы.

Дачная дверь тоже оказалась закрытой. Он присел на лавочку, как раз перед окном. «Чего приперся? — думал. — Все равно она не поедет со мной, БАМ — не для серебряных туфелек». Размышлял так в безнадежности и вдруг явственно услышал:

— Ты меня лю?

Даже вздрогнул от близкого голоса, проникшего к нему через открытую форточку. Вскочил, повернулся к зашторенному окну — и не понял, почему оно брызнуло осколками. Продолжая колотить по раме, не чуя боли и не соображая, въяве ли он кричит или мысленно: «Скребки, скребки!..»

И не надо бы все это вспоминать теперь, когда все позади, а вспоминалось. Наверное, потому, что другие звезды падали в снег, что не бывает резких границ от одного к другому. Такое вот сложное существо — человек: ищет какую-то черту, а ее и нет вовсе.

Наверно, прошло с полчаса, пока Савин стал способен удивляться. И не только удивился, а поразился тому, что идет следом за незнакомой женщиной. Заметил, что она несколько раз тревожно оглянулась. Наконец остановилась и подождала его.

— Ты не устал, бойе?

— Нет.

Он и впрямь почему-то не чувствовал усталости, не то что утром. Хотя и запарился, и расстегнул шубу. Ольга озабоченно вглядывалась в Савина. Сняла рукавицу, распахнула парку, пошарила в нагруднике.

— На, пожуй, — протянула ему несколько жестких сухих ягод, — пожуй!

— Что это?

— Лимонник. Он дает силу.

Савин бросил ягоды в рот, разжевал, почувствовал горечь.

— Ты хочешь вернуться? — спросила она.