Анатолий Тоболяк - Письма туда и обратно Страница 11

И вот я сижу растерянный и думаю: с бандюгами проще, куда проще! Ведь я абсолютно уверен, что встань я сейчас, пойди к интернату, загляни в угловое окошко в правой пристройке и — при условии, что занавеска будет не задернута, — увижу, как эта же Галочка Терехова мечется в отчаянии из угла в угол по своей комнатухе или лежит на кровати лицом в подушку, обливаясь слезами…

Непредсказуемость! Неужели это главная черта вашего пола? Или алогичность? Или сумасбродство? Или повышенная в сравнении с нами ранимость? Ладно, не отвечай.

Опять возвращаюсь в медицинский пункт (тянет меня туда!). Хочешь знать, что произошло, когда отключили свет и они остались вдвоем в темноте? Ровным счетом ничего. Камышан зажгла керосиновую лампу, и при ее свете гость со словами «Пора и честь знать! Спасибо, Тоня» надел свой свитер, полушубок, шапку, унты и исчез в темноте факторской улицы. В доме Егора он подвергся, надо думать, насмешкам хозяина: «Что, Санька, получил от ворот поворот? Так тебе и надо! Это тебе, Санька, не Москва, ешкин-мошкин!» Чернышев весело смеется и отвечает:

«Завтра ухожу от тебя, Егор. Нездоровится мне что-то. Подлечусь в медпункте, а потом в тайгу».

И на следующий день он действительно появляется со своим рюкзаком в медицинском пункте. «Привет, Тоня! Это я. Можно поселиться на время?»

«Здесь не гостиница», — отвечает, вероятно, Камышан, стоя неподвижно в дверях.

«Знаю, что не гостиница. Но вдвоем веселей, чем одной. Обещаю соблюдать чистоту и не приставать к вам».

Что-то в этом роде. Смотрит ей прямо в лицо ясными, веселыми глазами. Славный, открытый парень.

Помедлив, она отвечает: «Что ж, входите».

Можно ее понять, Наташа? Можно поверить ее словам, что до него (Чернышева) ни один из постояльцев медпункта не заходил на жилую половину ее дома, а если делал такие попытки, то с треском вылетал из двери в прихожую? Объективный свидетель Максимов однажды испытал на себе, что значит гнев рослой, крупной медички. А Чернышева она впустила, и вскоре вся фактория (кроме слепого старика Ботулу) могла заметить, что «Тонька-медичка» словно бы похорошела и помолодела, как важенка в грибную пору. «Признаки общепонятные», — сказал бы премудрый продавец Гридасов.

Утомил я тебя? Два ночи уже, и у вас ночь. Егор опять сегодня не ночует дома. Никита покашливает за печкой — не простыл ли бедолага? Дрова прогорели, прохладно, и я накинул полушубок на плечи. За окнами морозная тишина (собаки спят), ясное, безоблачное небо, и как-то не по себе, Наташа, при мысли, что вокруг на сотни верст снежные сопки, замерзшие реки и озера, стужа и мрак.

У вас другая ночь — теплая, спокойная, как бы очеловеченная огнями, шорохом колес такси, голосами поздних прохожих. Ты спишь (я тебя вижу) на правом боку, лицом к стене, подложив ладонь под щеку. Во сне твое лицо по-детски беззащитно, расслаблено, точно устало удерживать напряженную взрослую мысль; губы полуоткрыты, дыхание бесшумно. Какой сон ты видишь? В какие дали ушла от меня? Вернешься ли назад?

Следующее письмо получишь уже из Т.

До свиданья.

Продолжение.

Кербо. Улица без названия. Дом без номера. Хозяин тот же — Егор Чирончин.

Да, не улетел! Два дня гляжу на облачное небо, сыплющее снегом. Безнадежно! Даже первоклассный ас Вычужанин бессилен против такой непролазной погоды. Остается лишь запастись терпением, но где его взять? Попросить взаймы у заведующего Боягира Дмитрия Харитоновича? Я только, что был у него в конторе. Он сидел в своем холодном кабинете около несгораемого сейфа — необычно высокий для эвенка, в парке нараспашку, нелепой фетровой шляпе (отличительный знак власти, что ли?); просто сидел, ничего не делал, и на его широком, темном лице с узкими глазами было написано такое покорное ожидание и фатальное подчинение законам природы, дарующим нам то день, то ночь, то зиму, то весну, что жаль было нарушать это его состояние своими делами… Но пришлось.

Бедняга Боягир! Хороший человек! Как он разволновался! Вскочил, замахал длинными руками, заходил туда-сюда и все повторял свое излюбленное, озабоченное, беспомощное: «Беда, бое! Беда, однако… беда! Плохо дело!»

Он первый, кого я поставил в известность о результатах расследования. Назвал имя и фамилию, не делая окончательных выводов. Это необходимо, чтобы заведующий позаботился заранее о замещении намечающейся вакансии. Кроме того, я попросил его, Наташа, на время непогоды стать моим… осведомителем. Дико звучит, да? Но дело в том, что ожидание не только мне выматывает нервы. Я боюсь, что… Мало ли что может случиться! А быть охранником при чужом доме органически не могу. Не могу!

Затем я отправился к Максимову. Я бы пошел и сам, но прибежала его плачущая жена Нюра: «Помогите! Бьет меня!» — и поспешили вдвоем в другой конец фактории.

А вот сейчас, к обеду, выяснилось, что заболел Никита. У него повышенная температура, кашель. Я скормил ему две таблетки аспирина, напоил горячим чаем с брусникой, хорошенько укутал, приговаривая: «Добегался, непутевый, добегался! Ведь старичок уже, а позволяешь себе такие выходки!» Знаешь, что он мне ответил? Они, домовые, «навроде собачек, привязчивые ужасть и все нюхом чуют». Когда у хозяина неладно, душевная сумятица, к примеру, или еще что, то и с ними обязательно беда приключается, какая-нибудь лихоманка. «Сам-то ты здоров?» — спрашивает. Жалобно так. «Здоров, здоров, Никита», — и кутаюсь в полушубок, и пью чай с брусникой. Даже две таблетки аспирина проглотил за компанию.

А где я их взял, по-твоему? Там же, где Чернышев пополнял свою походную аптечку.

Быстро он прижился в медпункте! Кулинаром оказался заядлым! Отбивные из оленины устраивают? Харчо по-эвенкийски? Картошка фри? Бефстроганов? А что, если смастерить рыбный пирог? Начинку беру на себя, а твое дело кофе бразильский, жаль, что всего банка осталась. А, привет, Егор! Ну и нюх у вас на застолье! Да, как видите, болею. Тоня, подтверди, что у меня вода в колене и дикий радикулит. Ну вот, Егор, слышите, Тоня подтверждает. Капканы? Успеется. К вам вернусь, Егор, когда выздоровлю. Только без пошлостей, Егор Хэйкогирович, а то Тоня вас выставит, а я ей помогу! Мало ли, что на мне кухонный фартук. Это еще не значит, что я тут хозяин. Спасибо Тоне: приютила, лечит, поит, кормит. Вашей фактории повезло, что у вас такая медичка. Молиться на нее должны, а вы только и знаете, что клянчить спирт. Ого, какое явление! Привет киномеханикам! В чем дело, Алексей? Не хочешь здороваться? Странно. То лезешь целоваться по пьянке, то не подаешь руки. Может, объяснишь, что случилось? Не здесь? А где? На улице? Пожалуйста. Я вообще-то лежачий больной — Тоня, подтверди! — но раз надо, так надо.

И минут через десять он возвращается, посасывая кровоточащую губу, слегка встрепанный, со злыми, веселыми глазами. Ничего страшного! Небольшой конфликт. Киномеханик набрался браги. Может, он и бывший подводник, может, даже на атомных лодках плавал, но дерется примитивно. Нет, уже не вернется. Его успела перехватить Нюра. Дома она ему добавит, надо думать. А интересно, с какой стати он охраняет тебя, как святую икону? Ладно, можешь не отвечать, не обязательно.

Приблизительно такой разговор, если беллетризировать протоколы допросов. Тебе не кажется, Наташа, что Чернышев уже по меньшей мере полгода живет в медпункте? На самом деле всего три дня и три ночи. Затем: «Надо в тайгу, Тоня. Соболи меня заждались». — «Да, конечно», — отвечает Камышан. Кто она ему, чтобы удерживать? «Спасибо и за то, Саша, что появился в моей жизни хоть на несколько дней. Полтора года с пьяным мужем. Грязь, перегар, тоска, мат, насилие. Только деньги, водка, кромешные ночи, мертворожденный ребенок. Никто никогда, Саша, после развода. Говорят о заезжем этнографе, ты не слушай. Вранье! Неужели тебе хорошо со мной? Повтори, пожалуйста. Я не верю. Мне кажется, я старуха рядом с тобой, а я ведь всего на год старше. Спать хочешь, устал?» И гладит его по русым волосам, целует в закрытые глаза.

Наутро он уйдет на лыжах в зимовье, а через два дня на реке зазвенят ботала, и к избушке подкатит оленья упряжка. Пожаловали нежданные гости: Антонина и Егор Чирончин.

«Здорово, Санька! Живой еще, не замерз? Не ожидал нас, ешкин-мошкин! Это все Тонька, ей спасибо скажи: поедем да поедем, пристала, как паут, надоела совсем! Спирт давай, Тонька, а то не повезу назад!» — грозится и шмыгает носом развеселый уже Чирончин, а Камышан с горящим от езды и мороза лицом, в меховой парке, шапке и унтах улыбается замерзшими губами:

«А я, может, не поеду назад, Егор».

«Конечно, никуда не поедешь. Спасибо, дружище Егор, что привез такую гостью! Налей ему побольше, Тоня, он заслужил. Ваше здоровье, Егор Хэйкогирович! Обязательно отметьте в своих отчетах, что проводите культурное обслуживание на отдаленных промысловых точках, я подпишусь. Одиночество, оказывается, страшная штука. Собака Брюханова, предательница, сбежала на факторию, и я чуть не взвыл от тоски. Что говоришь, Егор? Максимов грозится меня убить? Это с какой стати? А, понятно! Передай ему, что я готов на дуэль. Уехал в тайгу? Ну и отлично! Пусть там очухается. Заключаю с ним соревнование на промысловой тропе. Почин уже есть, Егор: вот шкурка. Правильно я ее обработал или нет? Да, конечно, можешь увезти и сдать Брюханову. Нет, Тоня не поедет! Мы вернемся сами. А тебе не кажется, Егор, что пора уже и честь знать? Спирта больше нет, Егор, а темнеет быстро. Вот так: усаживайся в санки, хорей в руки… осторожней, Егор, там на повороте есть незамерзающая полынья, не ухни туда… Все в порядке? Ну, до встречи!».