Александр Поповский - Человеку жить долго Страница 11

Анна Ильинична поняла, что ничего от него не добьется, и, голосом, полным укоризны и сочувствия, сказала:

— Зачем ты усложняешь свою жизнь? К чему тебе лишние испытания?

— Ничего, Аннушка, — с притворным самодовольством усмехнулся он, — я к ним привык и не новичок, стаж у меня изрядный. В девятьсот пятом году мать прятала меня от погромщиков, в тринадцатом меня этапом выпроводили из Севастополя, в шестнадцатом те же неполадки с правожительством и прогулка этапом из Галиции. За мной охотились белые, зеленые, махновцы, григорьевцы, Гитлер и Геринг — всем хотелось мне досадить… Я к испытаниям привык.

В Одессе с Каминским произошла новая и неожиданная перемена. Куда делась его элегантная внешность? Некогда щегольски сшитый костюм утратил свое изящное обличье и висел на нем мешком. Серая шляпа приобрела землистый оттенок, измятые поля непокорно лезли вверх. Прежний Арон Вульфович, поборник хорошего топа, жестоко посмеялся бы над подобной неряшливостью. В довершение всего его расслабленная походка подчеркивала хромоту, которую он обычно скрывал.

Липа Ильинична сделала вид, будто ничего этого не замечает, и участливо спросила:

— Ты с Бэллой дружно живешь?

— Да, — не сразу ответил он и почему-то усмехнулся. — Она напоминает мне тебя.

Он смотрел ей прямо в глаза, и подруга юности в этом взгляде прочитала очень многое.

— Пора, Арон, взять себя в руки, — ласково корила она его, — у тебя жена, у меня муж. Я люблю Самсона, ты это знаешь.

То, что ему предстояло сказать, было слишком мучительно для обоих, и он отвернулся.

— Никого ты, Аннушка, не любишь и не любила, — с грустью в голосе проговорил он, — тебе просто необходимо жертвовать собой… Не будь Самсона, был бы я, не я, так другой.

На его бледном сухощавом лице отразилось страдание. Он рано или поздно должен был это сказать.

Она промолчала, и Каминский продолжал:

— Ты унесла из моей жизни нечто такое, без чего она никак не наладится.

— Ничего я не унесла, ты просто родился бестолковым, — сказала Анна Ильинична спокойно и сухо, словно речь шла о предмете, не заслуживающем серьезного внимания.

Ответ не огорчил его, он даже склонен был с ней согласиться:

— Возможно, в моей жизни и не хватало порядка, зато у тебя его хватило бы на нас двоих.

После возвращения Свиридова в родной город жены, туда вернулся и Каминский. Первое время он был амбулаторным врачом, затем снова занялся гомеопатией. Смерть жены внесла новые перемены в его жизнь, он собрался уехать неизвестно куда, и Анна Ильинична наконец заставила его заговорить.

— Не слишком ли поспешно твое решение? — спросила она. — Время — лучший лекарь, потерпи здесь, среди своих. — Каминский промолчал, и она продолжала: — Всякой любви рано или поздно приходит конец.

Он горестно покачал головой:

— Не всякой. Прошло столько лет, мы немолоды уже, а мне все тебя не хватает. Не хватало твоей твердости и силы, без них моя жизнь расползлась. Я уезжаю не потому, что потерял здесь Бэллу, а потому, что хочу забыть тебя.

Прошло пять лет, он вернулся, а в глазах у него все та же тоска. По-прежнему трогательна его привязанность к Свиридову и велико восхищение душевной стойкостью друга, его способностью сочетать в себе беспредельную фантазию с безграничной любовью к человечеству.

Было время, когда Арон Вульфович, завидуя своему другу, говорил себе: и везет же Самсону, как везет! И Анна предпочла его, и сам, он, Каминский, словно пес, привязался к нему, полюбил человека, лишившего его любви и счастья. Теперь такие мысли не приходят ему в голову, он сочувственно выслушивает жалобы друга, и эта чужая печаль становится его печалью.

Анна Ильинична не сразу примирилась с тем, что случилось. Она слишком хорошо знала мужа, чтобы решиться предоставить его самому себе, знала его склонность увлекаться и терять чувство меры. От каких только заблуждений не уберегла она его! Сколько раз, поддавшись фантазии, он частную закономерность спешил объявить законом… Чего бы ни коснулась его мысль, ему мерещатся идеи, сулящие богатство и достаток человечеству.

Много лет назад Свиридов разработал учение о законах развития кроны плодового дерева. За внешней гармонией роста и развития растения ученый разглядел суровую борьбу взаимно исключающих друг друга сил. Жестокое единоборство царит между ветвями, борьба идет за соки, за свет и тепло. Круты и неумолимы здесь правила жизни — там, где слабеет рост, начинается плодоношение, там, где кончается плодоношение, начинается смерть. Кто не может расти, должен плодоносить или исчезнуть из жизни… Прекрасная идея, неоспоримая! Ученому воздали должное, он и сам был доволен успехом, и тут невесть откуда явилась дерзкая мысль: распространить закономерность, открытую на кроне плодового дерева, на весь растительный мир. Нелегко было жене удержать его от поспешного заключения. Полгода спустя Свиридов от него отказался.

Нечто подобное повторилось и здесь. Когда директор ботанического сада предупредил вновь прибывшего сотрудника, что работа над хлореллой тематическим планом не предусмотрена, Свиридов увлекся цветоводством. Ничто другое больше не интересовало его. Прошло немного времени, и ему удалось сделать важное наблюдение, за которым, как всегда, последовало заключение, стоящее на грани фантазии.

Его внимание привлекли луковицы гиацинта, завезенные из Голландии. Прекрасные, душистые, но слишком дорогие для широкого распространения в стране. Свиридов нашел способ размножать гиацинты в теплице. Одна луковица порождала десятки других, прежде чем ее высаживали в почву. Они рождались в ящике, уложенные рядом под лучами греющего солнца. Способствовало этому незначительное ранение — крестообразный надрез или удаление донца луковицы. Место пореза становилось чревом, откуда выходили детки-луковички. Высаженные в грунт, они развивались, словно выросли из семян… Верный своей страсти всюду искать основные законы жизни, Свиридов хотел было и здесь их найти, и снова жена с трудом его удержала. Тогда он затеял другое — стал выращивать цветы в песке, орошаемом химическим питанием. Обычный гравий обратился в плодоносную почву. Удача окрылила его и унесла далеко. Но пора ли освободить человека от власти соков земли, скрытых в ее недрах? Нельзя ли регулировать жизнь растения химическими средствами, как если бы его ложем была бесплодная степь? Миллионы гектаров песчаных полей от крайнего севера до тропиков могли бы ожить, стать житницей человечества…

Нет, Свиридова нельзя оставлять наедине со своими мыслями, жена это знала лучше других.

Одни только раз он но позволил чувствам взять верх над рассудком и отказался от рискованного умозаключения. Удивительные опыты, порожденные смелой идеей, не вскружили ему голову.

В поисках средств изменять природу цветов, вызывать в них полезные перемены, Свиридов пришел к мысли растить их в опрокинутых вазонах, как бы головой вниз. Мысль ученого исходила из того, что, помимо света, пищи и тепла, на растении отражается сила его собственной тяжести. Так, свет клонит ветви и листья в сторону источника освещения, а сила тяжести дерева направляет их вертикально вниз. Под этим двойным воздействием изгибаются ветви, повисают и поворачиваются листья. От преобладания того или другого влияния зависят, таким образом, внешние очертания растения. Пирамидальный тополь и кипарис с прижатыми к стволу ветвями, вероятно, более покорны земному тяготению, чем действию света. Развесистый клен всем своим видом как бы подтверждает, что эти силы в нем уравновешиваются. Возможно ли, чтобы сила тяжести, так наглядно отражающаяся на внешних формах растения, не влияла на его внутренние отправления? Что если растение перевернуть, заставить расти вершиной вниз? Сила тяжести, перенесенная с корней на листву, несомненно отразится на сроках, интенсивности цветения, а также на свойствах семян.

Свиридов не ошибся — и сроки, и интенсивность цветения изменились. Ученый извлек полезный урок, открыл способ влиять на врожденные свойства растения, получать семена, с особенностями, не похожими на родительские, и на этом остановился. Пусть другие продолжат его труд, ему этого не позволит хлорелла.

Было теплое августовское утро. Солнце рано начало припекать, и день обещал быть жарким. В последние недели не было дождей и ночи не приносили прохлады.

Свиридов по обыкновению проснулся рано, принял чуть теплый дуга, проделал легкую гимнастику и, усевшись в кресло, долго и тщательно обрезал и подпиливал ногти. В такие минуты домашние обычно не заговаривали с ним, угадывая, что за этим кроется напряженная работа ума. Ровно в восемь часов он напился чаю, прослушал по радио последние известия и устремился к книжным шкафам. Надо было навести ряд важных справок по физике, главным образом по люминесценции. В лаборатории его ждал важный ответ: способна ли хлорелла развиваться без солнца? Известно, что она выживает в темноте, сохраняя при этом зеленую окраску. Лишенная возможности создавать себе питание из солнечной энергии и углекислоты, она извлекает его из воды. Известно также, что хлорелла развивается под лучами искусственного света. Заключенная в закрытый бассейн, освещаемый изнутри лампами накаливания, она весьма успешно размножается. Лампы дневного света с большим успехом заменяют хлорелле солнце, а неоновые — позволяют собрать огромный урожай. Если эти результаты верны, хлорелла может развиваться во всякое время суток, в любое время года и в различных географических широтах.