Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2001 #2 Страница 11

* * *

с. 733).

Подобное обозначение генезиса концепции нового мирового порядка обязывает несколько иначе, чем принято сейчас, взглянуть на белое движение в России и его союз с Антантой. На этом стоит остановиться несколько подробнее, так как специфическая пропаганда последнего десятилетия по каналам отечественных СМИ сумела внушить массе людей, что всю ответственность за разрушение России в 1917 году несут большевики. И что их противники — не только монархисты, но и февралисты — выступали, мол, как твердые сторонники “единой и неделимой”.

Однако нет ничего более далекого от истины, нежели такое упрощенное представление. Вот что писал, например, более чем недоступный подозрению в каком-либо сочувствии большевикам, но патриотичный свидетель событий — Великий князь Александр Михайлович Романов: “…Главы союзных государств повели политику, которая заставила русских солдат и офицеров испытать величайшее разочарование в наших бывших союзниках и даже признать, что Красная Армия защищает целостность России от поползновений иностранцев. Положение вождей белого движения стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что

они не замечают интриг союзников, они призывали своих босоногих добровольцев к священной войне против Советов, с другой — на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской Империи, апеллируя к трудящимся всего мира” (“Русский вестник”, N 26, 5 ноября 1996 г.).

Правоту этих слов Великого князя блестяще подтвердила зарубежная деятельность февралиста и либерала (но отнюдь не большевика) А. Ф. Керенского уже после Второй мировой войны, когда в 1951 году, в период резкого обострения отношений между США и СССР, он, выступая в ряде американских университетов, пророчил новую мировую войну, в которой Америка, как он надеялся

победит СССР. А затем, заявлял он, когда советская империя рухнет, русские демократические политики смогут на деле осуществить декларированное большевиками “самоопределение вплоть до отделения” национальных образований.

Подобный прецедент позволяет в более широкой исторической перспективе взглянуть на процесс, получивший наименование перестройки: по сути, речь шла именно о реванше Февраля над Октябрем

парадоксальным образом сохранившим территориальную целостность исторической России. А скорость, с какой на первый план новыми либерал-демократами, наследниками Февраля, сразу же была выдвинута задача упразднения Империи, позволяет легко вычислить, какова оказалась бы участь России, победи февралисты еще в гражданской войне. Отсрочка исполнения приговора почти на 70 лет ничего не изменила в его сути, и русский писатель-эмигрант Марк Алданов, проявив качества поистине политического ясновидца, так комментировал вышеприведенные откровения Керенского:

“Если им (американским политикам. — К. М.

люди взглядов Александра Федоровича заранее говорят, что мы согласны на расчленение России, то нет сомнения в том, что Россию, в случае победы над ней, под самым демократическим соусом расчленят так, что от нее останется одна пятая территории…” (Архив М. А. Алданова в США исследован российским литературоведом Андреем Чернышевым).

И хотя победа досталась США не в войне “горячей”, как думалось в 50-е годы, а в “холодной”, или “бархатной”, как именуют ее адмирал Балтии, справедливо считающий “холодную войну” третьей мировой, в главном все случилось именно так, как и предсказывал Алданов.

На сегодня РФ, конечно, еще не составляет одну пятую территории исторической России, но точность прогноза, откровенность линии наследования феврализму, торжество идеи нового мирового порядка и беспрецедентная скорость процесса заставляют с особым вниманием относиться ко всем признакам, свидетельствующим о том, что он еще не завершен.

И речь не только о “ястребиной” откровенности Бжезинского, в “Великой шахматной доске” назвавшего Евразию “призом для Америки”, Россию — “черной дырой”** и предложившего, по сути, расчленение России под видом превращения ее в конфедерацию из трех слабо связанных между собой регионов. И это — отнюдь не только частная точка зрения, пусть и крупного политика.

Вот уже 40 (!) лет существует и вполне реальный политический документ, географически конкретизирующий совместные программы февралистов и вильсонианцев. В 1959 году Конгрессом США (по инициативе Украинского американского Конгресса) был принят Закон о порабощенных нациях под номером 86-90. Закон был принят под давлением СМО***, что лишний раз подтверждает устойчивое преемство “борьбы с империей” по отношению к “идеям Вильсона и Хауса” Вудро Вильсона. Закон действует до сих пор; и когда в 1991 году один из конгрессменов предложил, ввиду распада СССР, отменить его, подобная инициатива не была поддержана. А ведь в нем как жертвы “империалистической политики коммунистической России” перечислялись народы не только Восточной Европы и союзных республик СССР (при этом Средняя Азия обозначалась как Туркестан), но и некие Казакия (Предкавказье) и Идель-Урал (республики Поволжья и Урала). Тогда казавшиеся экзотическими, эти названия приобрели конкретность и актуальность в свете событий на Северном Кавказе и напрямую соотносятся с военными действиями в Чечне и Дагестане.

И здесь заслуживает быть отмеченной почти поголовная солидарность лидеров первой волны русской эмиграции (которую, в отличие от третьей, принято было считать наиболее патриотичной) с этим планом расчленения России — во имя, как они писали, борьбы с коммунизмом. Что тому причиной — наивность или, что более правдоподобно, ослепление ненавистью к “Советам”, — сегодня не столь уж важно. Важнее другое: то, что лидеры белой эмиграции не только не выступили против этого долгосрочного плана уничтожения России и обоснования возможной интервенции на ее территорию, но вполне поддержали его, посетовав лишь на то, что в перечень “порабощенных народов” не включены русские. И что, более того, именно они объявлялись виновниками порабощения остальных. Казалось бы, этого, однако, было довольно, чтобы внести в вопрос полную ясность. Но нет: уже в 1996 году (!) председатель Конгресса русских американцев Петр Будзилович обратился (безуспешно, конечно) к президенту Клинтону с предложением использовать ежегодно проводимую Неделю порабощенных наций для чествования русского народа за то, что “путем демократических выборов он отказался от коммунизма” (“НГ”, 24.07.96).

Инициатива весьма выразительная, ибо снова возвращает нас к вопросу о связи перестроечного антисоветизма с состоявшимся расчленением исторической России. Если кто-то пытался оправдаться тем, что, мол, “метили в коммунизм, а попали в Россию”, то это, увы, свидетельствует лишь о полном нежелании осваивать исторический опыт. И автор этих строк столь большое внимание уделяет такой связи в надежде внести свой вклад в то, чтобы, по крайней мере, опыт прожитого нами рокового десятилетия, когда сошлись концы и начала жестко прорабатывавшейся на протяжении XX века стратегии, не остался неосмысленным.

В России ущербная психология этой части белой эмиграции оказалась воспроизведенной той частью патриотической оппозиции, которую, соответственно, тоже принято именовать белой, или монархической. Хотя и выступая под знаменем Великой России, она, ожесточенно сосредоточившись на Октябре 1917 года, тоже совсем забыла о Феврале того же года, тем самым сыграв роль “засадного полка” для нынешних февралистов и приблизив-таки осуществление мечты не только

А. Ф. Керенского, но и других стратегов геополитического разгрома России, будь то лорд Пальмерстон, Альфред Розенберг или Аллен Даллес и Збигнев Бжезинский.

Разумеется, лидеры США, проигнорировавшие жалобный лепет “русских американцев” и так безжалостно растоптавшие чьи-то надежды на совместное строительство освобожденной от коммунизма “Великой России”, в своей логике были совершенно правы. С началом перестройки в СССР сложилась такая ситуация, которая с головокружительной быстротой приблизила возможность осуществления того, что в 1945 году еще называлось “Немыслимое!”

Бывший посол США в СССР Томас Пикеринг в 1995 году высказался со всей определенностью: “Со строго геополитической точки зрения распад Советского Союза явился концом продолжавшегося триста лет стратегического территориального продвижения Санкт-Петербурга и Москвы. Современная Россия отодвинулась на север и восток и стала более отдаленной от Западной Европы и Ближнего Востока, чем это было в XVIII веке”.

Констатация эта, масштабность которой очевидна с первого взгляда, предстанет еще более значительной, будучи соотнесена с той фундаментальной геополитической доктриной, которой США следовали на протяжении, по меньшей мере, столетия, которая легла в основание самого замысла Pax Americana (то есть однополярного мира под эгидой США) и вне связи с которой ускользает глубинный смысл многочисленных локальных войн периода после Второй мировой войны. В том числе и последних войн XX столетия. Изъятые из этого макроформата, они предстают хаосом не связанных друг с другом мелких, хотя и трагических событий. А это, в свой черед, блокирует возможность выбора Россией целостной стратегии поведения и переводит ее в режим ситуативного реагирования — заранее обреченного на поражение.