Виктор Авдеев - Рассказы о наших современниках Страница 11

— Кто есть это?

Оба: и советский разведчик и эсэсовец оторопели и одновременно воскликнули:

— Немец?

— Партизан?

Дуло парабеллума уставилось в грудь русского, но выстрела не последовало. Вячеслав прыгнул, ударил Морица Юрмшера под локоть: оружие полетело на пол. Руки их переплелись в борьбе. Оба толклись в дверях, а за ними в комнате, захлебываясь от ярости, метался Наль, который никак не мог проскочить меж людских ног в переднюю. Обер-лейтенант был жилистый, постарше возрастом. Но советскому разведчику придал силы гнев, вид дома, опоганенного чужеземным пришельцем. Несколькими ловкими и страшными боксерскими ударами Вячеслав отбросил врага к стене. Однако Юрмшер удержался на ногах и, сопя от ярости, вновь кинулся в драку. Кулак Вячеслава поймал его тяжелый бритый подбородок, и фашист грохнулся на пол, Глушков сунул руку в карман за оружием. В это время Наль, наконец, выскочил в темную переднюю. С разбегу чуть не уткнувшись в косяк ванной, он перекрутился на задних лапах, его желтое, отъевшееся, мускулистое тело мелькнуло на аршин от пола, и правую руку Вячеслава с зажатым в ней револьвером сжало точно железным капканом. Вячеслав рванул ее, чтобы освободить: пес повис двухпудовой тяжелой гирей.

— Налик! Опять не узнал?

Фашист, пошатываясь, закрывая разбитое в кровь лицо, вбежал в свою комнату. Вячеслав хотел разжать челюсти собаки: это было невозможно. Тогда перехватив из правой в левую руку револьвер, он замахнулся им, чтобы опустить колодкой на его голову. Удар мог оказаться смертельным для Наля—и человек на мгновенье заколебался. В это время страшный удар сзади по затылку оглушил его. Что-то острое и холодное, прорезав овчинный полушубок, вошло в грудь Вячеслава пониже ключицы, совсем близко к его лицу придвинулось изуродованное злобой лицо врага. Падая, Вячеслав услышал сзади вопль: «Славик! Сыночек!» Голос был очень знакомый, сладостно дорогой: мать.

Разведчик потерял сознание. А если бы мог еще соображать, то увидел близорукие, полные недоумения глаза Наля. Пес выпустил его руку, обнюхал лицо, вдруг лизнул Вячеслава в губы: «поцеловал» и радостно замахал обрубком хвоста. Собака, наконец, узнала старого хозяина.

Справа и слева тянулись железные кровати с забинтованными людьми, прикрытыми серыми солдатскими одеялами. Кто-то стонал, кто-то бредил во сне, спертый воздух сильно пропах лекарствами. Вячеслав с напряженным вниманием переводил взгляд со стен на раненых, на бельмасто замороженное окно. Неужели вокруг свои, родные? Он хотел повернуться, но острая, режущая боль вонзилась ему в грудь, дыхание остановилось, и в голове ожесточенно заколотили черные молоточки. По палате словно проплывала медсестра, и Вячеслав слабым голосом, странным для самого себя, окликнул ее:

— Как я сюда… попал? — спросил он, когда она наклонилась над его кроватью.

— Очнулись? Вас привезли при занятии города нашими войсками. Вы не волнуйтесь, больной, у вас все в порядке, рана не опасна.

— Давно… тут… — силы вновь оставили Вячеслава, и он глазами досказал то, что не мог докончить словами.

Медсестра его поняла.

— Вам нельзя много разговаривать, больной, отдыхайте, отдыхайте. Скоро будет обход врача, перевязку вам сделают.

И, привычно подоткнув ему одеяло и уже не слушая, что он еще пытался сказать, она уплыла в другой конец палаты.

С этого дня здоровье Вячеслава пошло на поправку, и, наконец, ему разрешили свидание с матерью. Людмила Николаевна пришла покрытая пуховым платком, с вытертой плюшевой муфтой. Она принесла сыну два больших зелено-янтарных антоновских яблока. Когда мать немного успокоилась после первых поцелуев, восклицаний и слез, сын спросил:

— Мама, как же все-таки там это кончилось? Людмила Николаевна нервно комкала мокрый носовой платочек:

— Ну, ты, помнишь, Славочка, как тебя… Когда я услышала борьбу в передней, рычание Налика, я сразу выскочила. Тут как раз этот ужасный нацист и… ударил тебя кинжалом. Я сразу все поняла и вскрикнула; не знаю, слышал ты мой крик или нет? Конечно, я… ну… было ясно, что ты погиб. Что могло тебя спасти? Фашист опустился на колено, стал рвать твой полушубок на шее. Он был как мясник, он искал твое горло, ты застонал, а этот подонок, собачий дрессировщик, несколько раз ударил тебя кулаком по лицу. О, мне даже страшно вспомнить! На меня тогда напал какой-то столбняк, и я не могла пошевелиться.

Людмила Николаевна снова поднесла платок к глазам.

— И тут вдруг послышался прямо какой-то рев: это Наль кинулся на обера и вцепился ему вот сюда, прямо в загривок. Перед этим Наль растерянно переводил взгляд с тебя на эсэсовца, с эсэсовца на тебя. Понимаешь, он сперва был в затруднении и все решал, кто же настоящий хозяин, а уже решив… Ведь к тебе он привык с щенячьего возраста, любил, а этому чужаку… просто временно подчинялся. Ох, как они боролись, катались по полу! Вопли, рычание, проклятия. Обер несколько раз пытался встать и все не мог. Он исколол кинжалом всего Налика, но тот так и не разжал челюстей. И тогда я пришла в себя. Я схватила в кухне топор и… у нас в квартире сразу стало тихо, тихо… только ты один стонал. На шум пришел наш сосед Веденеев, помнишь? Старик водопроводчик. С ним мы и спрятали труп фашиста в помойную яму. Он же помог мне дворами перенести тебя к тете Лизе. Домой в квартиру я уже вернулась лишь неделю спустя, когда наша армия вступила в город. Налик так и лежал в холодной ванне. У него было одиннадцать ран: я сосчитала. Похоронила я его в нашем садике под березой… как раз против твоего окна.

«СЕМЕЙНЫЙ ЭКИПАЖ»

I

ГРУЗОВАЯ автомашина затормозила перед крыльцом правления колхоза «Заветы Ильича». Шофер Марфа Солоухина, небольшая, плотная, в опрятном комбинезоне, застегнутом на груди «молнией», открыла капот грузовика, проверила масло в картере. Валерий, парень лет семнадцати, с румянцем на пушистых щеках, весь в мать, стоя на подножке, ловко вытирал запылившееся в дороге смотровое стекло. Вокруг «ЗИСа» стал собираться народ, из конторы вышел и сам председатель.

— Хлеб наш возить? — весело сказал он Солоухиной, ознакомясь с путевкой. — Дело. Общежитие подготовлено, там уже живут шоферы из автороты. А это что с тобой за молодой кавалер? Неужто сын?

— Старший, — ответила Марфа и с улыбкой посмотрела на покрасневшего Валерия. Вокруг ее спокойных зеленоватых глаз заиграли морщинки. — Отец на фронте погиб, так он все со мною.

— Поработать захотел?

— После десятилетки собирается в автодорожный институт. В летние каникулы просится в напарники, и едем вместе в командировку. Курсы окончил, имеет любительские права, мотор знает не хуже бывалого водителя.

— Молодец! Из такого инженер получится. Ну, а как ваш «конь»? Хорошо подкован, не хворый? А то знаете старую поговорку: конь бежит — земля дрожит, упадет — три дня лежит. Государству ж, сама знаешь, хлебец нельзя задерживать.

Председатель обошел вокруг грузовика. Белоглазый мощный «ЗИС-150», с огромными, словно литыми из чугуна скатами, с красным флажком на высоко поднятой кабине, с окованными, закрытыми бортами, не имел ни одной вмятины и, несмотря на густой слой пыли, казался новым.

— Так эта поговорка про старорежимного коня сложена! — засмеялась Марфа Солоухина. — А наш восемьдесят шесть тысяч километров набегал, и еще в «кузню» не заводили. Смотрите, председатель, извиняюсь, не знакома с фамилией… Петёлкин? Как бы, товарищ Петёлкин, не пришлось, наоборот, нам тут загорать… В колхозах ведь зачастую как бывает. То зерна нет кондиционного, то мешков, то грузчиков — машины и простаивают.

Председатель сбил на затылок выгоревший картуз с артиллерийским околышем, шире расставил длинные крепкие ногн в парусиновых сапогах. Лоб у него был выпуклый, с большой залысиной, а глаза совсем молодые, горячие, со смешинкой.

— Видали? — обернулся он к своим колхозникам. — Такие шоферы еше драться полезут! — И вдруг улыбнулся во весь рот, показав крупные зубы. — Комбайнеры не подведут — одной рожью вас засыплем, а там и пшеничка подходит. Заметили, какой урожай вымахал? Айда, начинайте вывозку.

Из конторы вышла миловидная беловолосая девушка, одетая в красное с белым горошком платье городского покроя, с красивыми, ровно загоревшими босыми ногами. Черты лица ее еше хранили что-то детское, фигура не совсем сформировалась, но чувствовалось, что она уже знает себе цену и любит покомандовать.

— Папа, — обратилась она к председателю колхоза, — иди к телефону, Омшаны вызывают.

— Райпотребсоюз? — спросил Петёлкин и, неторопясь, стал завертывать цигарку.

— Возьмешь трубку, узнаешь.

— Вишь, бойкая! — усмехнулся председатель. — Ты вот что лучше, Нютка, поезжай с шоферами, покажи общежитие.