Анатолий Ким - Собиратели трав Страница 12

До Хок-ро посмотрел на того, кто шел впереди, шурша ногами по дороге. «Что теперь будет, — тревожился старик, — что будет со мною, когда настанет зима?» Да что зима — неизвестно было, что будет даже этой ночью, застывшей над морем и землею под желтыми искрами звезд.

СОН ЮНОСТИ В ИЮЛЬСКИЙ ЗВЕЗДОПАД

Эти глубокие, бездонные ночи! Ночь пытается внушить свою правду, сердце человека ее не приемлет. Отвращаясь от тьмы, он следит за огненной неспешной каруселью звезд и планет. А потом он уснет, закрыв усталые глаза, и тогда за сомкнутые веки его просочится ночь, пошлет в горячую пустыню безвольного мозга служку, летучего отрока, имя которому Сои. Махнет лучом фонарика Сон — и представится скорченному на постели старцу, что он мощный воин, только что победивший дикого льва, и улыбнется во сне старик и удовлетворенно подумает: «Нет, меня нельзя одолеть, все же я непобедим». А в следующее мгновенье старик увидит что он слабый старик, по вполне счастлив, потому что лежит на чистой циновке, заботливо укрытый одеялом, и рядом Стоит медная плевательница, куда можно плевать, не двигаясь с места.

Молодой женщине снится страсть, струйка горячей влаги скользнула из ее пухлого рта и достигла подушки, попранной ее красивой головою. Во сне женщина не помнит, как ее зовут, но помнит, что она теперь золотистая раковина на дне моря, ласкаемая дождем льющегося сверху солнца; и она дрогнула створками, как бабочка крыльями, и раскрылась навстречу свету — во имя радостного постижения всей глубины силы бытия.

А на берегу моря волны гудят во тьме, видно призрачно взлетающую пену, и кажется, что из моря вдруг вынырнут сейчас черные великаны, покажутся по плечи и тряхнут косматыми головами, отчего разлетятся крупные брызги по всему берегу и падут с мягким и частым стуком на сонные кровли прибрежных домиков. До Хок-ро видит во сне, как двое рабочих в спецовках вытаскивают клещами ржавые гвозди из брюха начальника Шина. Начальник лежит, словно пьяный или в обмороке, а рабочие орудуют над ним, непочтительно уместив его меж своих расставленных ног. До Хок-ро слышит ужасный скрежет, когда лезет гвоздь из брюха, и только теперь старик догадывается, что круглое брюхо начальника было выточено из куска дерева, обтянутого сверху для обмана живой белой кожей.

Женщине снится любовь, старику — всякая ерунда, а человек, сидящий в одиночестве у ночного моря, но спит, но все равно он словно во сне, он тихо радуется сам с собою, и внутри у него звенит и дрожит от этой радости. Он взял радость у этой ночи лишь силой теплого своего сердца, потому что ночь молчит, богов нет — и разум пустеет, когда вплотную приблизится к человеку его предел. И все люди отходят куда-то недостижимо далеко. «О, рука моя кажется черно й…» Рука его, лежащая на песке, кажется черной, будто в мазуте. Великаны ухают и влажно шлепают в темноте, белые кудри их взметываются над морем.

Масико вздрагивает на своей постели, она вдруг чувствует неясную, полусонную тревогу, подымает голову с подушки. С головы ее струятся черные волосы. Масико придерживает их, затем прикрывает рукою грудь.

— Кто здесь? — громко, хриплым голосом произносит она.

— Это я. Тише! — отвечает темнота.

— Чего тебе надо, Эйти? — сердито спрашивает Масико.

И вдруг что-то жесткое, большое, остро пахнущее мужским потом наваливается на нее, она борется и с отвращением отталкивает это лезущее к ней бесконечно чуждое тело. Гневно вскрикнув, она бьет ногою, и тело, охнув, сжимается и сваливается с нее, женщина еще бьет ногою, яростно оскалившись.

Эйти, сброшенный с кровати на пол, видит метнувшуюся у белой стены тонкую фигуру, затем, ослепленный вспыхнувшим светом и собственным стыдом, корчится на полу. Эйти видит, как стоит у стены, все еще держа палец на черной чашечке выключателя, вожделенная женщина с Полуголой грудью и открытыми нежными, стройными ногами. И он подползает к ней на коленях и со стоном обнимает эти ноги.

— Масико, о Масико… Я хочу, — шепчет он. — Не кричи так.

— Уходи, а то сильнее закричу, опозорю тебя перед твоей женой, — говорит Масико, усмехаясь и раздувая ноздри, и она за волосы отводит от себя устремленную к ней голову мужчины.

— Масико, погоди… Вот ты даешь, — шепчет Эйти, он вырывается, сильно тряхнув головою, и вновь приникает лицом, целует горячую ногу и чувствует, как напрягается она под его губами.

Масико бьет его по лицу, бьет в кровь и придушенно кричит, с ненавистью глядя на него:

— Ты хочешь, скотина?! А я хочу? Я хочу? Ты спросил у меня? Прочь отсюда, и больше не приходи, не дам тебе играть на аккордеоне. Иди в клуб, запишись, там учись играть. Уходи, Эйти, а то сейчас в стенку к соседям стукну.

И Эйти уходит, зажимая ладонью разбитый нос, и алая хмельная кровь течет по его руке. Он перешагивает через низкий подоконник раскрытого окна и исчезает в черной ночи, откуда пришел. Масико гасит свет и бессильно опускается на пол у стены, щекою приникает к гладкой крашеной доске и шепчет:

— Ну и пес! Зачем он пришел? Как вор, через окно. Я ему, кажется, дам теперь аккордеон. — И она плачет, долго, горестно плачет, лежа на прохладном полу.

Затем встает, накидывает легкий халатец и идет в другую комнату, где в хорошенькой пижамке, разметавшись, спит на кроватке маленькая дочь. Масико долго стоит, склонившись к дочери, словно молясь на нее и прося защиты.

Но какую защиту может дать беспомощное дитя? Вчера дочь заболела, отравилась чем-то, ее рвало и ломало судорогами, нежное тельце было горячим, как утюг. Ее хотели из детского сада отправить сразу в больницу, но Масико не дала. Потому что дочь с такой болезнью могли продержать там очень долго, тогда с кем же останется Масико? О, эти долгие, долгие вечера и одинокие ночи… А дочку прижмешь к себе и успокоишься. Теперь девочка спит, головка у нее еще горячая, сухая, но спит крепко, не проснулась даже на шум…

Лоно темного поля всего лишь глина да песок, но чудо возникает там, если падут в него зерна, — и тревожная сырая земля жаждет этого чуда. А глаза женщины яростно плачут, потому что поле ее жизни помнит чистое тепло солнца и тень хозяина на себе. Масико кусает острыми зубами мягкие губы, она берет кофту и тоже перешагивает через подоконник. Тут ее маленький огород — лук да редиска. Масико притворяет окно и крадучись выбирается за ограду.

Там прохладная трава касается ног Масико. В траве, словно огни звездного неба, светятся зеленые фонарики светляков. Масико видит только это падшее вниз небо, по которому можно ступать ногою, и не в силах она поднять голову к сверкающему, настоящему небу. Выйдя на железную дорогу, Масико глубоко вздрагивает и надевает кофту. Рядом с дорогой, чуть освещенные далеким фонарем, громоздятся высокой стеною бревна, Масико идет вдоль них направо. Идти в домашней обуви по щебню и шпалам неловко, Масико теряет с ноги тапочку, долго ищет ее, нагнувшись в темноту, ухватывая рукою какие-то длинные холодные камни. Она не знает сама, куда идет, но ей кажется, что это не шпалы железной дороги под ногами, а перекладины лестницы, ведущей к блистающему вышнему небу. И, взобравшись до конца лестницы, думает Масико, она прыгнет оттуда в море.

Масико идет к морю, на дне которого она будет лежать, как на дне глубокого колодца. Свет верхней жизни будет далеко, но подойдут дочка или старик До Хок-ро, кому она нужна еще, заглянут через край морской испуганными глазами. «И я протяну из тьмы длинную руку и подам им счастье. Дочке все, чего ей захочется, а старику много денег, он любит деньги. Все спят, а я не сплю». Волны гудят — о, страшные волны! Видно белую пену.

Три искры, вылетев из одной точки неба, разошлись по трем огненным дорожкам и канули в море. И вздрогнула Масико: три человеческие души сгорели, ударившись об одно место, как сталь о камень. Что случилось? Может, авария на шахте или машина разбилась на дороге, а в машине находилось трое?

И тут увидела Масико черную и тонкую тень человека, который стоял на берегу и простирал к морю руку, как недавно сама горевавшая Масико.

— Эй! — крикнула она, ибо узнала эту тень: как могла она забыть, что на свете мается и этот несчастный, странный человек! Три упавших звезды — это она, Масико, старик До Хок-ро, который скоро умрет, и этот больной человек. Как она не догадалась сразу! Три судьбы обломились и пали на пустынный Камарон, песчаную длинную косу.

— Кто здесь? Ты, Машенька? — удивленно произнес человек радостным голосом и подошел к ней.

Ударила волна о берег, и покатый берег дрогнул, длинно зашипел.

— Ты почему ходишь? — спросила Масико; она бросила тапочки на землю, ощупью, по одной вдела в них ноги, отвела назад упавшие на плечи волосы, и отвороты халата распахнулись, выпустив на волю дрогнувшую круглую грудь.

— Тебя жду, Машенька, — сверкнув во тьме зубами, улыбнулся человек.