Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов Страница 12

Он достал из планшета полевую книжку, вырвал две странички, сел писать.

В те годы, вспоминает сейчас Миронов, листок, вырванный из блокнота и подписанный пассажиром упряжки, являлся для бухгалтерии неопровержимым финансовым документом. (Расписка. Я, имярек, арендовал упряжку и совершил проезд по маршруту такому-то, общей протяженностью столько-то км с каюром таким-то. Число, подпись.)

Это сейчас, если надо выбить транспорт у другой неподведомственной организации, приходится запастись справками, печатями, доверенностями и проч. и проч. А тогда бухгалтерия смотрела на километраж, производила несложные расчеты, платила каюру покилометражно, а счет выставляла той организации, представителя которой каюр вез. Стоило это недорого, как такси. Цена километру была такая же.

Миронов увеличил в полтора раза против истины пройденный километраж, колхоз заплатит Агыге хорошо, а как еще можно отблагодарить каюра? Все, что было у Миронова свое, он уже отдал. Можно поблагодарить и от имени геологической экспедиции.

— Вот и все, — написал Миронов и передал бумагу Кену. — А я в ночь на вездеходе полярной станции укатываю в райцентр. Самолетов еще долго не будет, надо торопиться. Спасибо тебе, спасибо дяде передай, хороший он старик.

— До встречи, — сказал Кен. — Если с Чукотки не уедешь, обязательно встретимся.

— Да мне только в этом в нашем районе еще работать почитай три года до отпуска! Надоедим еще друг другу! — засмеялся Миронов.

Встречались они еще не раз. То Кеннакук по своим делам приедет в райцентр, то Миронов окажется на побережье, Один раз даже ходили на медведя, тогда он не был запрещен к отстрелу. Миронов уже и не останавливался в гостинице, а, приезжая, заходил к Кену, швырял в угол спальный мешок, Кен мешок вышвыривал на кухню и стелил шкуры. На медвежьей шкуре да под пыжиковым одеялом — разве с мешком сравнить!

Очередной весной понадобилось ехать Миронову, нашел ему Кен другого каюра. Не мог Агыга, вот уж больше месяца лежит, не поднимается, совсем заболел, и врачи ничего сделать не могут и в район не отправляют. Говорят, не транспортабельный.

Вернулся Миронов через неделю, когда Агыги уже не было в живых. Посидели тихо с Кеном, вспомнили старика. Бабушка Кайо пропадала в соседнем доме, она теперь больше жила у соседей, там сверстницы, две старухи вдовые.

Миронов расположился на полу, на шкурах. Закурил. Рядом с ним присел Кеннакук. Перенес со стола стаканы и флягу. Сходил за чаем.

— Вот… — неопределенно сказал Кен. И они помолчали.

— Как он умирал? — спросил Миронов.

— Он тебя хорошо вспоминал, — ответил Кен. — Говорил, чтоб я тебе помогал. И еще распорядился, устное завещание…

— Какое завещание?

— Вэрэттырын… — тихо сказал Кеннакук. — Старый обычай. Добровольной смерти. Уходящий к верхним людям старик просит самого любимого из рода — сына или племянника — ускорить его уход. Он поручает. Это приказ.

— И ты выполнил?! — привстал Миронов.

— Что ты?! Вот и боюсь я все время — не в обиде ли на меня дядя там, где звезды, где светятся окна селения мертвых? Верхние люди ведь не обидчивы, да?

— Откуда я знаю? — удивился вопросу Миронов. — Этого никто не знает. Да и нет этого ничего!

— У нас старики по-другому думают. Это и в сказках, и в песнях есть. Нельзя ослушаться воли уходящего на небо. Дядя — последний старик в нашем роду… Больше никто не будет выполнять этот обычай, нет в нашем роду стариков… все там, наверху…

Миронов сидел, обхватив колени и отрешенно глядя в пол.

— Выходит, еще, возможно, сохранился этот обычай?

— Не знаю, где-нибудь далеко в тундре, если есть древние старики, могут выполнить… не уверен.

— Дядя ведь был безнадежен, да? — спросил Миронов. — Врачи ничего не могли, дядя знал об этом?

— Знал…

— А сколько лет ему было?

— В будущем году исполнилось бы восемьдесят.

— Шаман был?

— Нет… дядя сам был немного шаман… умел немного… сейчас в поселке никого нет… может быть, в тундре, не знаю… мы праздники наши выполняем, русским нельзя на них быть, но камлания у нас я не видел…

Миронов заметил на полу в углу черный камень, машинально взял его и принялся рассматривать… Положил на место, не найдя в образце ничего интересного.

— Тунг «елъкутак»… — сказал Кеннакук.

— Что? — встрепенулся Миронов.

— Камень Агыги… это наш семейный охранитель… бог по-вашему…

Миронов издали по-новому стал рассматривать камень, но уже боясь взять его в руки.

Обо всем этом вспоминал Миронов, когда шел в ясли за малышом, и недоумевал, почему же так долго к нему в Магадан не едет толстый добродушный Кен. А потом они все это в который раз за долгие десятилетия дружбы вспоминали вместе ночью, на кухне, за чаем и вином. Дело в том, что, вернувшись из яслей, Артур Миронов с удивлением обнаружил Кена, мирно попивающего чай.

— Я звоню, звоню, никто не отвечает, — вместо приветствия говорил Кен, спеша навстречу Миронову. — Толкнул дверь, а сна открыта. Я и зашел.

Они обнялись.

…Утром Кеннакук позвонил в НИИ, где работал Миронов, и сообщил шефу отдела, что звонят из квартиры, что была машина «Скорой помощи»; что Миронова увезли, что Кен один с малышом и неизвестно, что делать.

— …Сердце… я знаю… — шептал в растерянности шеф, — сердцу не прикажешь…

И невдомек ему было, что мог Миронов приказать сердцу, когда был один, приказывал повременить ради малыша, но вот приехал Кен, заботы с плеч пали, он расслабился — и утренний финал, вот он, такой печальный.

Миронов выкарабкался. Сейчас в поле. Не пьет, не курит. Иногда делает утреннюю гимнастику, говорят, зарядка помогает. Помогает, да не всем. Потому и ждет он с давней тревогой того времени, когда можно будет спросить: как без меня у вас на этом свете?

Запах мимозы

Он стоял у окна, смотрел на веселые огни вечернего города и думал о том, что сейчас зазвонит телефон.

Сколько же лет не был Николай в этом городе? Он пытался вспомнить, когда был здесь последний раз, но его раздражал сладкий, приторный запах мимозы.

Так уж повелось, всегда, когда он останавливался в гостинице, он сам покупал цветы, дарил букетик дежурной по этажу, а остальное расставлял в номере — во всю свободную посуду, какая там была. Просто он любил цветы…

Его обычный жест по отношению к дежурной гарантировал ему спокойствие на весь срок пребывания, а букеты, расставленные в комнате для себя, радовали глаз и постоянно напоминали о том, что он на материке, что скоро это пройдет, что опять надо возвращаться на Север, где у него были друзья, любимая работа, любимый сын и любимая женщина.

Впрочем, любимая женщина у него была и в этом городе, но она была любимой в прошлом, и как он сейчас к ней относится, он еще не выяснил.

Никаких других цветов в городе не было, и, когда у первой встречной бабуси, торговавшей с рук, ему пришлось выбирать между тонкими непонятными ветками, которые еще не распустились, и охапкой пряных мимоз, он выбрал мимозы.

«Чем же они пахнут, черт возьми?!»

Он закурил, выпил стакан минеральной, и ему захотелось чаю. Запах мимоз смешался с табачным дымом и стал еще крепче. Желание чая натолкнуло его на мысль о буфете, и тут он увидел, как к стоянке такси — она хорошо просматривалась из окна третьего этажа гостиницы, была у самого подъезда — подъехала машина с номером 10–01, и Николай рассмеялся.

У Николая в Магадане был приятель, и они вместе вывели формулу, согласно которой если ты днем увидишь машину и в номере ее первые две цифры будут повторены двумя последующими, то сегодня ты обязательно встретишься с друзьями. Они часто испытывали судьбу, примета стала их игрой, они к ней начали относиться вполне серьезно, потому что она сбывалась в девяноста девяти случаях из ста.

Автором этой приметы был Саша. Неизвестно, где он ее сочинил или про нее дознался (в роду у него бабка была как-никак цыганкой), теперь уже ничего не поделаешь, если для Николая и Саши примета всегда была роковой. Потому что не может человеку так вот запросто встретиться машина, у которой в номере две первые цифры были бы в точь такие же, как две вторые.

«Ярангой! — вдруг осенило Николая. — Мимозы пахнут ярангой. И как я раньше не догадался? Конечно же ярангой, иначе б запах не был столь знакомым…»

Николаю стало легче, он уже не думал о мимозах, да и запах цветов стал вдруг почему-то не таким сильным.

«Да, а когда же я все-таки был последний раз в этом городе?»

И тут зазвонил телефон.

Он поднял трубку, улыбнулся и первым сказал:

— Здравствуй!

— Здравствуй, Николаюшко, здравствуй… Прилетел… Сделал милость… осчастливил…