Владимир Успенский - Неизвестные солдаты кн.3, 4 Страница 13

Горбушин и оба сопровождающих плашмя лежали на рулонах. Раза три или четыре их окатило водой, и украинец, потеряв спокойствие, начал жаловаться, что картина промокнет, приставал к Матвею: нельзя ли перенести рулоны в закрытое помещение? Горбушин даже выругался: по палубе и без груза пройти нет никакой возможности. Да и все помещения забиты людьми.

В коротких перерывах между налетами, когда смолкала стрельба, становилось вдруг необычно тихо. Слышался гул двигателей да плеск волн. Негромко переговаривались рабочие, отряхивались, закуривали. Возле торпедного аппарата все время плакал ребенок. Но вот опять раздавались тревожные крики сигнальщиков, с мостика звучали команды. И снова – рев, свист, треск, рывки из стороны в сторону. Во время шестого налета две бомбы легли рядом с лидером, осколки посекли тех, кто стоял возле борта, нескольких человек смыло водой, и они исчезли в бурлящем белом потоке за кормой.

Через пробоины в корпусе хлынула вода. Она затопила носовые отсеки, ворвалась в кочегарку. Вышло из строя рулевое управление. Корабль полз, словно раненый, продолжая отбивать вражеские атаки. Нос его все глубже опускался в воду, корма поднималась…

Добраться самостоятельно до Новороссийска лидер не смог. В открытом море его встретили эсминцы, сняли раненых и пассажиров. На «Ташкент» подали буксирный конец и медленно потянули его в базу кормой вперед.

В Новороссийске Горбушин сдал свой груз. На причал пришли автомашины, специально выделенные для перевозки картины. Предстоял долгий путь поездом до Новосибирска. Но Матвея это уже не касалось. Он отправился в штаб флота, чтобы доложить: задание выполнено.

Вечером, прихватив бутылку вина, Горбушин пошел в госпиталь. Новостей накопилось много, было о чем потолковать с Квасниковым.

У входа на второй этаж старшего лейтенанта остановила санитарка.

– Возьмите халат.

– Да я в коридоре побуду.

– Вы к кому?

– К Квасникову из девятой.

Санитарка посмотрела на него внимательно, спросила, наклонившись над столиком:

– Вы кто ему будете?

– Друг-приятель, – засмеялся Матвей.

– Его нет, – сказала санитарка, не повернув головы. – Обратитесь в регистратуру.

«Удрал! – подумал Горбушин. – Обещал удрать и удрал! Может, даже в одной пижаме, с него станет!»

Возле маленького окошка в фанерной перегородке сидел аккуратный седой старичок с черными веселыми глазками.

– Я по поводу Квасникова, – улыбнулся Матвей. – Сбежал он от вас?

– Квасников? – регистратор перебирал карточки. – Максимилиан Авдеевич?

– Точно, – подтвердил Горбушин.

– Сбежал, – кивнул старичок, прищурив глаза. – Сбежал, Царство ему Небесное! Вчера и похоронили.

– Что?! – вскрикнул Горбушин. – Что вы сказали?

– Вчера, говорю, похоронили Квасникова. На городском кладбище. Если желаете, номер могилки могу…

В полдень город содрогнулся от взрывов. Поспешно, вразнобой ударили зенитки. Где-то высоко в небе гудели моторы, а в бухту и на причалы падали бомбы.

Немцы произвели массированный налет. «Юнкерсы» появились неожиданно. Они прилетели не с моря, как всегда, а выскочили со стороны берега, из-за гор. Отбомбились и сразу ушли.

То, чего фашисты не смогли сделать в море, в открытом бою, они сделали исподтишка. Когда Матвей прибежал на берег, бухта радужно сверкала и переливалась под солнцем; толстым слоем растекся мазут, плавали в нем черные бревна и еще что-то, похожее на бесформенные мешки.

Как памятники над могилами, высились над водой надстройки и мачты искалеченных боевых кораблей. Среди них увидел Матвей разбитые покореженные надстройки лидера. Красавец корабль, десятки раз пробивавшийся в Севастополь, затонул возле берега, оставив в себе многих моряков своего экипажа.

Ошеломленный Матвей долго стоял на бетонной стенке. Его давила нелепость, нелогичность случившегося. Он никогда не верил в судьбу, в пророчества, а тут вдруг подумал: что, может, действительно определена для каждого человека и для каждого корабля точка, в которой оборвется жизненный курс? А если так, то зачем беречься, зачем заботиться о себе? Что будет, то и будет. Правильно говорили в старину: кому суждено быть повешенным, тот не утонет!

Три победы: под Изюм-Барвенково, на Керченском полуострове и в Севастополе – сразу изменили обстановку на фронте в пользу гитлеровской армии. Немцы в эти дни говорили, что посев был очень удачным и что осенью следует ожидать богатой жатвы. Советские войска ослабли, остались без стратегических резервов. А германское командование еще не ввело в действие свои главные силы. На фронте от Курска до Таганрога стояли пять полностью укомплектованных армий. Еще три армии: итальянская, румынская и венгерская – сосредоточивались за их спинами. На союзников возлагалось решение второстепенных задач. Главные лавры немцы готовили для себя.

Теперь не было никаких помех, чтобы начать великое летнее наступление. Группа армий «А» движется через нижнее течение Дона на Кубань, захватывает Майкоп, Грозный, Баку. Группа армий «Б» захватывает Воронеж, а затем выходит к Волге по обе стороны Сталинграда. Впереди – отличная местность, ровная степь, будто специально созданная для действий танковых корпусов. Впереди – богатейшие места южной России. Впереди – нефть, которая поможет победить не только здесь, но и во всем мире!

– Слушай, приятель, что-то не нравится мне вся эта катавасия, – сказал Вышкварцев, выглядывая в амбразуру. – Опять стервецы какую-то пакость придумывают. Ночью они броды прощупывали, теперь на мотоциклах катаются. Немец – человек аккуратный, он зазря каплю горючего не изведет.

– Да много ли их? – спросил Виктор, откладывая учебник немецкого языка.

– За роту ручаюсь, а может, и больше.

– Скажи Гафиуллину, чтобы пулеметом пугнул.

– Далеко, не захватит.

– Тогда не мешай заниматься. Мне сегодня двадцать слов зазубрить надо и страницу перевести.

– Подумаешь, академик, кто с тебя спросит?!

– Сам спрошу.

– А мне что же, со скуки дохнуть?

– Поспи или письмо напиши.

– А ну, – отмахнулся Емельян. – Вчера писал. Пойду лучше Гафиуллину голову брить, он еще утром просил. Ты, приятель, поглядывай здесь.

Вышкварцев надел каску и по земляным ступенькам поднялся в траншею. Наверху нещадно палило солнце, раскаленный воздух над степью казался синим и переливался, как жидкость. Душно и в дзоте. Со стен сыпалась сухая земля. Одно спасение – не попадали сюда горячие лучи.

Виктор встал с ящика, присел несколько раз, чтобы разогнать кровь. Хотел помахать руками – но ударился локтем: в дзоте не развернешься, полтора метра от стены до стены. Через амбразуру виднелась впереди кочковатая низина, за ней поблескивала среди зеленых зарослей река Оскол, а еще дальше, на высоком правобережье, петляла серая от пыли дорога. Обычно немцы пользовались ею только ночью, но в последние дни обнаглели, их мотоциклисты и даже грузовики появлялись в любое время.

Еще на Северском Донце пристали Дьяконский и Вышкварцев к гвардейской дивизии, вырвавшейся из окружения. Всю первую половину июня медленно отходили на восток, сдерживая немецкую пехоту, теряя в боях людей. Остановились только на Осколе, неподалеку от города Купянска. Здесь по восточному берегу тянулся хорошо оборудованный рубеж с дотами и дзотами, с глубокими траншеями и сетью ходов сообщений. Немцев тут задержали, но в дивизии не осталось и тысячи бойцов. В батальоне уцелело девяносто красноармейцев и сержантов и только один командир, старший лейтенант по званию. А дали батальону участок обороны в три километра. Получалось по три человека на сто метров. Виктор, Емельян и татарин Гафиуллин сидели возле дзота, не видя соседей. Как на пустынном острове, особенно ночью.

В темноте немецкие разведчики лазили по ничейной земле. Порой забирались даже в траншеи. Поэтому до рассвета дежурили все трое, постреливая для острастки из пулемета. Артиллеристы, стоявшие за спиной пехоты, не шибко надеялись на нее, вырыли окопчики впереди батарей и держали там собственное прикрытие из ездовых и другого люда, без которого можно обойтись непосредственно на огневой.

Немцы, не беспокоившие нашу оборону целую неделю, опять оживились. И движение по дороге, и набеги разведчиков, и пристрелочная стрельба с закрытых позиций – все это неспроста. Можно было ожидать новой атаки. Но не раньше, чем утром. Немцы любят светлое время. Темнота мешает им использовать технику…

Наверху послышался шум. Виктор вылез в траншею. Там стоял командир батальона, недавний ротный, разбитной парень-фронтовик, повалявшийся в госпиталях. Вероятно он только что подошел: запыхался, лицо потное.

– Эй, Дьяконский, у тебя какое образование, восемь классов? – спросил комбат.

– Среднее.

– Чего же ты молчишь, так твою так!