Анатолий Черноусов - Повести Страница 13

— А так и сделаю, наверно.

И видно было, что решил Геннадий это давно, что забыть свою Магду из Шецинека, Магду с льняными волосами он никак не может…

И опять Андрюха почувствовал легкую зависть. «Как–то у него все по–настоящему, серьезно, — подумал он о Геннадии. — И в работе, и в мыслях, и вот… Какое–то равновесие, не то, что у меня, у растрепы… Пусть даже у них ничего и не будет с Магдой, пусть драма, страдания, все равно это как–то правильно и хорошо. А у меня…» — И, загоняя дрожащее сверло в податливый металл, Андрюха стал думать о Наташке…

Она заглянула на участок вскоре после их разговора в табельной, когда рассказывал ей о пещерах. Мне, говорит, надо точно знать, по каким видам выступишь на спартакиаде, я сегодня должна подать заявку от нашего цеха…

Спрашивала, а сама теребила в руках чистенький, пахнущий свежей материей клок ветоши, что лежал на верстаке перед Андрюхой.

Этой ветошью, или «концами», как говорят сборщики, в цехе вытирают руки, протирают детали перед сборкой. А копаться в ветоши — одно удовольствие. Глазам надоедают серые и темные тона, которые преобладают в цехе, поэтому радуешься белым, чистым пучкам ниток, клочкам ваты, красным, синим, зеленым и желтым лоскуткам материи. Привозят ветошь, видимо, со швейных и трикотажных фабрик, сгружают в склад, а уж там сборщики набирают себе целые вороха.

Так вот, нежные Наташкины руки перебирали эти нитки и лоскутки, Андрюха же, машинально завладев другим краем разноцветного кома, тоже копался в нем; несколько раз пальцы их нечаянно соприкасались, и игра эта обоим нравилась…

— Чего тут только нет, — тихонько говорила Наташка. — Смотри, вот этот лоскуток явно от пальто. Этот — от костюма. А это платье кому–то шили, а может, сарафан…

— Пошли, — предложил Андрюха, заметив, что Панкратов бросил работу и окаменело уставился на них, — я тебя пирожками угощу.

Отправились в дальний угол цеха, где белел халат лотошницы. Пирожки оказались хрустящими, сладкими и даже еще теплыми. Андрюхе нравилось смотреть, как Наташка ест, как она держит пирожок в руке, отставив мизинчик; как жует, посмеиваясь одними глазами; как у нее поблескивают губы оттого, что она касается их кончиком влажного розового языка…

Неподалеку располагалось покрасочное отделение.

Покончив с пирожками, они заглянули туда. Собранные уже и прошедшие испытание машины покрывались здесь сначала бурой грунтовкой, а потом серой, салатной и оранжевой краской. Повязав тряпицей нижнюю часть лица, работница направляла струю краски из пульверизатора на бока машины. Ацетоном воняло так, что глаза начинали слезиться.

— Батюшки, батюшки, — тихонько сказала Наташка, — как подумаю, что скоро и мне здесь придется…

— Тебе?

— А понимаешь, они не успевают, — кивнула Наташка в сторону женщин. — Столько машин в конце месяца пойдет, что нас бросают на подмогу.

На обед решили не ходить. Вместо этого Наташка предложила заглянуть в цеховой красный уголок. Там стояли стулья, скрепленные планками по пять штук, с той, видимо, целью, чтобы стулья не растаскивали кому вздумается. На столе, накрытом зеленым сукном, лежала слегка затертая подшивка «Комсомольской правды»; были тут и шахматы, причем одна пешка была самодельная, кто–то взял и выточил из дюраля. В застекленном шкафу стояли кубки, завоеванные цехом в спортивных соревнованиях; на стенах — таблицы, плакаты, портреты лучших людей цеха.

Наташка расспрашивала об институте, слушала, не скрывая зависти; клялась, что лоб разобьет, а в будущем году обязательно сдаст вступительные в педагогический, и в конце концов, вздохнув, призналась:

— Знаешь, мне всегда кажется, что где–то идет интересная необычная жизнь, а я тут… — Помолчала. — Если б не комсомольская работа, так вообще тоска. А комсомольская мне нравится: с людьми все–таки… не с табелями и «восьмерками». Хотя среди комсомольцев есть такие типы, что никуда не сагитируешь, ни на что. Но в большинстве–то хорошие…

— А мне, Наташ, наоборот. Кажется, что именно здесь, на заводе, и есть настоящая, интересная жизнь. Смотри…

И Андрюха вспомнил слова Багратиона: «Мы вот этими руками делаем все: машины, дома, заводы. Мы. И никто, кроме нас, не сделает, не построит, не запустит. Без нас ничего не может быть, жизни не может быть…»

— И, знаешь, я с ним согласен, с Багратионом. Действительно, «без нас жизни не может быть». Возьми машину, которую мы сейчас собираем. Да без нее же просто невозможно обойтись в больших литейках. Представляешь, люди до сих пор вручную насыпают землю в большие формы, а трамбуют ее пневматическими трамбовками. Это наподобие пневмозубил, которыми асфальт на улицах скалывают, ты видела, конечно. Так вот, представь, — целый день с этой холерой в руках… Руки трясутся, зубы стучат, пыль, грязь, и прочее. А наша установка будет швырять в форму сорок тонн в час. Причем так утрамбовывать, что ни лопат, ни трамбовок, ни самих формовщиков не понадобится. Один–разъединственный оператор будет сидеть в кабине у пульта управления и нажимать на кнопки. Здорово?

Наташка глядела на него и слушала внимательно.

— Наверно, я сама такая, — сказала она грустно. — Вот ты рассказывал тогда о спелеологии, о пещерах — интересно. Об институте — тоже. Теперь вот о заводе… Понимаешь, наверное, эта «интересность», что ли, она в самом человеке. Я боюсь, ох, боюсь — а вдруг буду им неинтересна? Ребятишкам. Вдруг они меня не полюбят?.. Это же ужасно.

— Да ну, — убежденно сказал Андрюха, — полюбят! — И чуть было не добавил: «Ты ведь славная, ты ведь…» Однако вместо этого сказал: — Педагогический, Наташ, это тоже здорово. У меня, между прочим, мама воспитательницей работает. В детсадике. По–моему, без ума от ребятишек, а они — от нее. Хотя, бывает, и скандалят.

Спохватившись, что разболтались, что обед–то уже кончился, заторопились вниз, в цех.

— Не забудь, — напомнила на прощание Наташка. — В субботу соревнования. Готовься.

— О чем задумался? — спросил Геннадий, заметив, что Андрюха не включает пистолет, чтобы просверлить очередное отверстие.

— Да так… — пустяки, — вздохнул Андрюха и надавил на «спусковой крючок».

— Ты не теряйся… с этой рыженькой–то, — сказал вдруг Геннадий и качнул головой в сторону табельной.

Андрюху так и бросило в жар: «Откуда знает? Как догадался, что я о ней?..» И только спустя некоторое время спросил:

— Ничего девчонка?

— Хорошая девчонка, — серьезно сказал Геннадий. — Тут к ней было Панкратов клеился. Уж он и так, уж он и сяк. Она — ни в какую.

— Слушай, что он за человек, этот Панкратов?

— Не знаю… — нехотя сказал Геннадий. — По–моему, из калымщиков, из «бичей». Про мед тогда рассказывал. Сволота! За такие штучки — расстреливать надо.

Несколько минут работали молча.

— Я давно хочу тебя спросить, — снова заговорил Андрюха. — Как ты успеваешь все делать? Еще и в интерклуб этот ходишь…

— Тяжеловато, — отозвался Геннадий. — Была бы хоть квартира, а то, понимаешь, у нас с матерью частный домишко. А хлопот с ним полон рот. Дрова, уголь. Воду из колонки за версту таскаю. Крыша вот стала протекать — чинить надо. А тут еще в завком выбрали — опять заботы, опять время… — Геннадий помолчал. — Как успеваю? У меня же, Андрюха, все до минутки расписано. Весь день. Иначе давно бы зашился…

«Режим — вот в чем дело. Вот чего мне не хватает! Режима и еще раз режима!..»

— И все бы хорошо, — продолжал Геннадий, не отрываясь от разметки, — все бы я успевал, со всем справлялся, если бы не штурмовщина… Вот мы первую половину месяца, считай, «проспали». Значит, за вторую половину должны сделать вдвое больше. А как? Да так, что в цехе придется с темна до темна. Тут и летит мой режим к чертям. Занятия приходится пропускать, а потом попробуй догони… Сидишь ночами и переписываешь конспекты, отчеты по лабораторным работам. А спать когда?.. Некогда. Хорошо, если часов пять в сутки урвешь.

— Зачем же ты соглашаешься «с темна до темна»? Занятия, мол, у меня, не имеете права…

— А ты знаешь, сколько нас, таких, найдется?.. Ого–го. Уйдем, так уж точно заводу плана не видать, как своих ушей!.. Нет, Андрюха, как ни крути, а выход один — спать по пять часов в сутки… — И, видя, что Андрей снова задумался и забыл про «пистолет», Геннадий напомнил: — Сверли, Андрюха, сверли. Всех проблем все равно не решишь. У меня так голова от них трещит…

Глава девятая

Руководитель практики

Постепенно руки у Андрюхи становились более умелыми и ловкими. Правда, давалось это нелегко: все они были в ссадинах, заживающих ранках, царапинах и порезах. Особенно доставалось костяшкам–казанкам, кожа на них была сбита по нескольку раз; это ведь всегда так — именно больным местом и задеваешь обо что–нибудь, ему–то и достаются новые удары. Руки плохо отмывались от масла и металлической пыли, ладони раздались, кисти стали тяжелее.