Михаил Алексеев - Большевики Страница 13

Вторая шифровка была короче. В ней значилось:

«Штаб дивизии прибудет через два дня. В рядах восставших отсутствует дисциплина. Процветает пьянство и мордобой. Особенно в офицерской среде. Есть случаи изнасилования женщин и девиц. Крестьянство в массе недовольно поведением белых.

— Хорошо. Очень хорошо, — прошептал Федор, когда прочел шифровку. — Наши дела, председатель, идут в гору.

Председатель шмыгнул носом и с уверенностью ответил:

— А как же иначе? Известно.

В становище они вернулись на рассвете, сильно уставшие. Легли спать на песке и сразу богатырски захрапели.

Арон выполз из-под телеги, куда залез ночью, укрываясь от дождя. Посмотрел на часы, было 9 утра. Все небо заволокли серые пасмурные тучи. Дул ветер — раскачивались деревья и кустарники. Между телег в траве бегали полунагие ребятишки. У реки три бабы что-то полоскали. Где-то ржали лошади.

В стороне к откосу оврага два мужика рыли землю. Возле них стояло шесть человек и курили. Арон направился к ним. Подошел. Поздоровался. Попросил закурить. Закурить ему дали.

— Что делаете, товарищи? — спросил Арон, попыхивая собачьей ножкой.

— Да как что? Видишь, землицу роем. Только беда — всего две лопаты. Вот по очереди и роем.

— А почему бы нам шалашей не сделать? — предложил Арон. — Лесу много.

— И шалаши будем делать. Вон, послухай-ка… рубят… двое там рубят.

— Двое и восьмеро здесь, — прикинул Арон. — А на страже кто есть, товарищи?

— Как же, есть — ребятишки.

— Только?

— А тебе кого еще надобно?

— А где остальные пятеро?

— Ушли в село.

— То есть как ушли, зачем ушли?

— За лопатами.

— Вот дурачье! Да их там как мух переловят. И заставят выдать нас.

— Авось не переловят — огородами пройдут.

Копавшие присели на краю ямы передохнуть. Отирали пот рукавами грязных рубах. Арон взял у одного из них лопату.

— А ну-ка, дай-ка я, товарищ, покопаю.

Крестьяне с удивлением посмотрели на него.

— Могешь, стало быть.

— Ха-ха, — засмеялся Арон. — Я, товарищи, и не то могу; смотрите-ка — кто лучше?

Арон принялся рыть. Твердая черная земля, точно мягкая студенистая масса, легко резалась лопатой. Крестьяне смотрели на Арона с удивлением.

— Здоровяк парень. Смотрись-ко, Ефим.

А Арон, не замедляя и не ускоряя работы, все больше и глубже запускал сталь лопаты в землю. Ему стало жарко.

— Работяга парень, — восхищались крестьяне. Он один уже за двоих наработал.

— Ты бы приотдохнул, парень.

— Ха-ха, — засмеялся Арон. — Я только что начал работу Я работу люблю.

— Молодца! Молодца!

Восемь крестьян долго с восхищением следили за работой Арона.

— Дарма что жид, а молодца, — восторженно вырвалось у одного из них.

— Не жид, а иудей, — поправил его рослый сосед.

— А то тоже жид!

— Эх, ты, недотепа: жид — это все равно, что…..

— А мне что же….. По мне что жид, что иудей — одно слово, — оправдывался первый. — А парень, ей одно слово, работничек. Другие, что из этих… из иудеев, больше по торговой части.

Арон оставил работу.

Уф, жарко, — сказал он, разогнул свою могучую спину и разжал свои пудовые кулаки.

— Жарко.

Мокрая рубаха прилипла пластом к спине Арона. Он подошел к крестьянину — босоногому и без шапки. Крестьянин имел загорелое веснушчатое лицо, окаймленное рыжей бородой веером и копной рыжих волос на голове.

— У тебя, дядя, — сказал Арон ласково, — борода побольше моей, а разум, не в обиду будет сказано, с наперсток. Вот что.

— Да ты не сердись на него, мил человек, он тебя жидом назвал по необразованности, — вступился за рыжего его длинный сосед. — Это он от необразованности.

— Да кто тебе сказал, что я сержусь? Я просто говорю, что надо уметь людей различать. Вот что я говорю. Жид — это глупое слово. Помещики да цари выдумали.

— Это правильно.

Арон похлопал рыжего по плечу. Улыбнулся.

— Чего сердиться? Пусть дураки сердятся. А у кого есть закурить, товарищи?

— У меня. У меня возьми, — сразу предложили трое кисеты.

Опять двое мужиков взялись за лопаты, а остальные уселись на земле возле Арона. Солнце пробилось сквозь тучи. Далеко в небо шли стены оврага, поросшие густым кустарником и травой. Красные глинистые пласты стенок оврага чередовались с серыми песчаными прослойками и на солнце отливали кровью. По голубому небу плыли сотни легких, желтоватых облачков. От земли шел пар. Пахло теплой землею и зеленью.

— Эк его парит, — сказал рыжий мужичонко. — Скоро и ржицу убирать бы! Эх! Эх!

— Да, уберешь, — угрюмо обрезал его лысый в сединах крестьянин. — Тут самим бы прибраться.

— Ничего, — успокоительно заметил Арон. — Не робей, дядя. Белые здесь долго не продержатся. Поверь мне. Те из крестьян, что теперь помогают им, завтра в три шеи погонят их. За белыми помещик и урядник идут. А те по головке вашего брата не погладят. Землю отберут и перепорют.

— Так-то оно так… Что грех таить, не больно уж и Советская власть-то по душе нашим крестьянам пришлась, — угрюмо проговорил седенький старичок. — Ежели бы не этот случай, так и я бы к ним пошел. Вот те свят крест.

— Да, большая прижимка была, — подтвердили другие. — Большая. Да что и говорить — грабеж средь бела дня был.

— Э, да что у вас было, расскажите, товарищи? — попросил Арон.

— Разговор коротенек, — буркнул рыжий. — Грабил упродкомиссар нас — чтобы ему ни дна, ни покрышки.

— Не по совести делал. У кого хлеба было вдоволь, кто взятку давал — у того не брал, а у бедняка — под одно зерно. Вот у меня.

— Знамо дело, — подхватил седенький старичок, — землицу мы получили. А через кого? Через Советскую власть. Это правильно. Это мы понимаем. Только где же закон, чтобы бедного обижать? Это не того. Вот, что плохо.

— Да, упродкомиссар — мошенник, — вскричал Арон.

— Знамо дело, мошенник. Вор, — подхватили все мужики.

— Вор.

— Так надо было бы донести на него в уезд.

— И в уезд думали донести. Только вот грех случился — пришли эти белые. А и стали бы слушать в уезде-то?

— Стали бы, — отрезал Арон. — Стали бы. Значит, упродкомиссар у вас недавно орудует?

— Три недели всего-навсего. А народ весь смутил. Такая стерва. Паршивая овца все стадо портит.

— Ну, а теперь вы как же думаете быть?

— Чего тут думать — домой итти надо. Хлебушка спеет. Ох, ты ж, господи!

— А если не пустят?

— Тогда, стало быть, помирать будем.

— Э! А подраться за свое добро нет охоты у вас, товарищи, или страшно?

— Страшно? Эх, ты — а еще коммунист — чего нам страшно? У нас семьи есть — им есть, пить надо. Не страшно, молодец, а мало нас. Народу мало.

— Это ничего, что мало. Скоро много будет. Я знаю. Сила к нам идет на подмогу большая. Поверьте. Да и у них уже грызня началась между собою. А мы понемногу тут будем орудовать. Живыми-то в руки не дадимся. Так ли, товарищ?

— Чего там! За себя постоим, дело известное.

— А Советская власть придет, ваше вам, товарищи, вернется. Все вернется, до зерна. За это я вам поручусь хоть головой!

— Спасибо тебе на добром слове, — сказали в один голос крестьяне. — Хороший ты парняга. Да нам хоша бы к себе по домам добраться, а там ничего не надыть.

— Доберемся.

— Дай-то бог…..

Перед вечером к Арону подошел председатель. Арон лежал на траве и баловался с детьми.

— Ребята новые пришли — принять, что ли?

Арон вскочил на ноги:

— Да вы-то лучше сами знаете, принять или не принять. Я здешних людей не знаю.

— Ребята тебе старшим велят быть, так что ты уж, тово, сам разберись.

— Ага! Мм.

Арон сразу вошел в новую роль.

— Много пришли-то?

— Сорок человек и восемь баб.

— Откуда будут?

— Из «Васенки» — по суседству.

— Оружие есть у них?

— Почти что нет; кажись, восемь ружей есть.

— Ну что же, надежных прими; подозрительных — тех не принимай. Только ты смотри, председатель: ты мне помогать будешь, а то я ни-ни — ни за что.

— Ладно. Так прислать к тебе старшого — а эти новые пусть шалаши рубят, что ли?

— Ну, да. Постой, председатель. У вас солдаты из унтеров есть?

— Как не быть — унтер есть.

— Пусть и он ко мне придет. Ну, ступай.

Арон радовался тому, что в среде крестьянства всего на второй день после восстания есть такой большой приток в партизаны. «Ведь страда на носу, а из деревень по 40 человек бегут; не от хорошей жизни бегут, — размышлял он. Хорошо. Прекрасно».

Пришел председатель и молодцеватого вида парень в сапогах, лет под 25.

— Вот и старшой и унтер, — сказал председатель.!