Евгений Пермяк - Сегодня и вчера Страница 13

Надежда, дочь Дарьи, не соглашалась с матерью. Она не считала нужным прятать своих детей и прятаться самой от человека, к которому не было и не могло быть никаких чувств. Надежде Трофимовне даже хотелось показать себя и ребят Трофиму Терентьевичу.

— Пусть увидит, как он далек нам, — уговаривала она мать. — Пусть это будет хоть какой-то отплатой за прошлое.

Но Дарья Степановна не уступила дочери. Она даже привела в доказательство и то, во что не верила:

— Сглазит еще ребят. Особенно Катьку.

Напрасно мотоцикл Андрея Логинова сегодня ревмя ревет, одолевая лесные колдобины. Катя не услышит его, не появится светлым видением, не скажет свое: «Опять я вас встретила»…

И вот занялась заря. Зашипели со свистом литовки. Мягко ложились лесные травы, стоявшие в этом году куда выше пояса.

Петр Терентьевич косил в белой рубахе с расстегнутым воротом. Он шел за молодыми, выкашивая трудные места.

Сенокос начался.

XVII

Солнце уже поднялось, а в лесу все еще было прохладно, и росяная трава пока еще и не думала высыхать.

Увлекшись косьбой, Петр Терентьевич и не услышал, как к нему подошел Трофим. Он тоже был в русской рубахе, без пояса и с косой.

— Ты это что? — сказал, увидев брата, Петр Терентьевич. — В косаря поиграть захотелось?

— Кто его знает. Может, и так. С хорошей погодой, брат! С хорошим укосом. — Трофим поклонился Петру Терентьевичу и принялся довольно уверенно точить косу.

— Тудоиха небось тебя так обмундировала?

— Она. И косу она принесла, — ответил Трофим.

Петр Терентьевич посмотрел на брата, усмехнулся, глядючи на знакомые штаны старика Тудоева, и сказал:

— Поглядишь — так вовсе как русский!

— А я и есть русский, Петрован! — твердо заявил Трофим. — Русская нация не на одной русской земле живет.

— Оно, конечно, так, Трофим, да не совсем. Ну, да не будем касаться этого вопроса… Покажи лучше, как ты не разучился страдовать.

Трофим принялся косить. Было видно, что коса не по его руке. Легка. Но на втором десятке взмахов он приноровился к ней. Косил низко, под корень, чуть ли не сбривая траву. Огрехов не оставлял даже там, где ему меж деревьев было тесно и без косы.

— Можешь, значит, еще, — похвалил Петр Терентьевич брата.

— Могу, да недолго. У меня на ферме лесок не велик. Годов десять тому назад я в нем один за день управлялся. А теперь дня три его кошу. И тоже балаган ставлю из веток, хоть дом и рядом.

— Старый как малый, — отозвался Бахрушин, — тешится, чтобы утешиться. А лес там такой же?

— Может, он и такой же, да не тот. В Америке, Петрован, понимаешь, и русская береза по-американски растет.

Петр Терентьевич, перестав косить, громко захохотал.

— Вот видишь, Трофим, если уж береза на всякой земле растет по-своему, то что же говорить о человеке! О нации по одному языку или там, к слову, по косьбе не судят. Нация — это не только общая земля, но и воздух. Чем дышит человек, как думает, может быть, важнее того, на каком языке он разговаривает.

— Так кто же я? Без роду, племени, что ли? — заспорил Трофим. — Разве мы не одного семени плоды? Разве не эта же земля вскормила, вспоила меня? Ты что? Неужто политика сильнее, чем кровь?

— В лесу нынче много народу, — предупредил Бахрушин, — не будем толковать про кровь. Ты гость, я хозяин. Тяжбы между нами нет. Не надо шевелить прошлое и выяснять точки зрения на будущее…

— Воля твоя, Петрован. Ты хозяин, я гость. Только, я-то думал, нам есть о чем поговорить, окромя политики.

— Ну, коли «окромя», пусть будет «окромя». Под елочкой квас стоит. Ты никак с непривычки-то уморился? Испей. Отдохни, а я докошу для порядка полянку и, если захочешь, свожу тебя по полям. Мне так и так надо ехать…

Трофим молча сел под ель. Принялся набивать трубку. Рубаха на нем взмокла. Живот мешал сидеть, вытянув ноги.

Послышался треск приближающегося мотоциклета. Вскоре появился вместе с ним и его обладатель.

— Никак Катерину в рабочее время ищешь, товарищ главный механик?

— Да, Петр Терентьевич, — сознался Логинов. — Здравствуйте. Говорят, что она с Дарьей Степановной уехала из Бахрушей.

— Ну, коли говорят, значит, правда. А что?

— Редкий альбом я для Кати достал. Все коровы мира. И в красках, и на фотографиях. Как бы ей передать? Где она?

— Не велено знать мне об этом, Андрей, — ответил Бахрушин, переводя глаза на Трофима. — Ее бабка, видишь ли, не хочет своих внуков заморскому деду показывать. Вот и уехала без адреса… Познакомься, Андрей. Мистер Бахрушин, Трофим Терентьевич.

Логинов, не ожидавший такой встречи, замер, не зная, как себя вести дальше. А Петр Терентьевич не унимался:

— А ты не робей. Не ровен час и у тебя родня в Сэшэа будет, если Катьке твоя тарахтелка больше к душе привьется, чем самоходный «Москвич» нового зоотехника. Он ведь их всех четверых увез в неизвестном направлении. А Катю-Катерину, распрекрасную картину, на переднее место посадил. Как в рамку, под ветровое стекло вместе с собой врезал…

Андрей окончательно растерялся. Он неловко направился к ели, где сидел Трофим, и поклонился ему:

— Здравствуйте, мистер Бахрушин. С приездом.

Петр Терентьевич, чтобы не показать, как он любуется своим молодым выдвиженцем, стал косить, повернувшись к нему спиной.

— Здравствуйте, молодой человек. У меня тоже есть свой механик. Только постарше.

Дальше разговор не пошел. Логинов постоял, помялся, потом решил объяснить свой уход:

— На третий участок надо съездить. Там два трактора только что из капитального вышли… Хочу взглянуть.

Андрей исчез так же быстро, как и появился. И когда стих гул мотоциклета, Трофим спросил:

— Значит, она на выданье?

— До выданья далеко, — ответил Петр Терентьевич, — пока зоотехнический техникум не окончит, и думать не о чем. Ты лучше спроси, какова она из себя.

Тут Петр Терентьевич повесил на сук свою косу и принялся описывать, какова из себя Катя. Бахрушин, рассказывая о ней, не желая того, воскрешал облик потерянной Дарьи, котирую, даже судя по скупому словесному рисунку брата, теперь повторила ее внучка.

Не так-то просто складывалось все в Бахрушах, как представлялось еще вчера. И Трофим, чтобы не думать или, может быть, скрыть свои переживания, снял с дерева косу и принялся ожесточенно косить, будто желая на траве выместить недовольство.

XVIII

Общительный, разговорчивый и любознательный Кирилл Андреевич Тудоев короче других сошелся с Тейнером. Старик называл его запросто Джон или даже «парень». Вот и сейчас Тудоев, привезя Тейнера на большой покос, указывал:

— Ты, парень, только погляди, какое нынче выдалось распокосное времечко. И ведреное и ветреное. Сено сохнет, как на сковороде. Глянь, какое оно гонкое да звонкое.

— Да, да… Гонкое и звонкое… Ведреное и ветреное, — повторял Джон Тейнер новые для него слова, а затем, записывая их в объемистую записную книжку, требовал у Тудоева объяснения каждому впервые услышанному слову.

Нестерпимая жара заставила Кирилла Андреевича разуться. Он быстренько скинул сапоги, размотал белые, хорошо стиранные любимой снохой Глашенькой портянки и пошел по лугу.

— Идея! — воскликнул Тейнер. — Вы еще можете косить, Кирилл Андреевич?

— Вот тебе и на, — ответил старик. — Как же не мочь. А зачем ты спросил об этом?

— О! Вы не можете представить зачем. Вы такой необыкновенный человек. Вы так похожи на вашего великого писателя Льва Толстого! Он тоже косил босиком.

Тудоеву это понравилось. Он уже не раз слыхал об этом сходстве, которым, в частности, Кирилл Андреевич объяснял для себя свое умение складно рассказывать.

— Пожалуйста, покосите косой, и я сделаю в память о нашей встрече хороший портрет. Вы понимаете?.. Гонкое и звонкое сено… Кругом ветрено и ведрено… Очень хорошо.

— Это можно. Отчего не сняться. Только тут не сыщешь литовки, видишь, чем косят, — Тудоев указал на машины. — Поедем в лес.

И они, набив коробок ходка свежим сеном, поехали к лесу. Раскормленный «шеф-конюхом» племенной жеребец Вихрь бежал степенно и легко, далеко выкидывая вперед тонкие ноги.

Путь до ближайшего леса оказался недолог. Пока расторопный Тейнер привязывал коня к дереву, Кирилл Андреевич сбегал в лес и раздобыл косу. Из лесу вместе с ним появились любопытные. В их числе оказался секретарь райкома Стекольников, имевший обыкновение в страдную пору объезжать покосы.

— Надо же посмотреть, как Кирилл Андреевич будет сниматься Львом Николаевичем Толстым, — шутил он, выходя из лесу с главным агрономом Сергеем Сергеевичем Сметаниным. — Да и неплохо взглянуть на живого американца. Я ведь когда-то их видел тысячами…

Разговаривая так, Стекольников замедлил шаги, не желая мешать съемке.