Николай Почивалин - Летят наши годы Страница 13

Устроил все секретарь школьной парторганизации Королев. Об этом только что и сообщил Воложский. Дело, конечно, не обошлось без его участия, — сам сидит, как будто ни при чем, и усом не поведет!

— Сияешь? — оторвался от шахматной доски Воложский. — Все мы так, служивые кони! Бурчишь по утрам, вставать неохота, кости ноют, дня спокойного нет, а оставь нас без дела — нытьем изойдем!.. Так, слоником, значит, думаешь укрыться? Поглядим, поглядим!

Константин Владимирович задумчиво помял бородку, удовлетворенно хмыкнул и сделал очередной ход.

— Ты как — газеты внимательно читаешь? Любопытное, брат, время, весьма любопытное! У нас новая пятилетка, заводы восстанавливаются, в Грузии вот новые виноградники закладывают, а там опять о войне говорят. Ты следишь за процессом в Токио? Следишь? Комедия! Все ясно, как божий день, судить надо, а они все тянут, белого света при огне ищут! А Китай-то бурлит, а?

Удивительно хорошо чувствовал себя Корнеев с Воложским, и они подолгу разговаривали. Да, именно разговаривали: Константин Владимирович безошибочно, по жестам, понимал его ответы, по глазам, по выражению лица — его мысли и вопросы.

Корнеев проиграл, Воложский добродушно рассмеялся:

— То-то! Впрочем, не огорчайся, ты нынче в приподнятых чувствах, простительно. Хватит, наверно, на сегодня?

Старик прошелся по комнате, взял с тумбочки зеленый томик «Монте-Кристо».

— Ты читаешь?

Федор Андреевич оглянулся, отрицательно покачал головой. Книгу принесла Поля и вот уже третий вечер подряд зачитывалась ею. Когда-то таинственный граф Монте-Кристо поражал и воображение Федора; вчера, перелистав несколько страниц, Корнеев равнодушно отложил книгу, удивляясь, чем она так захватила Полю.

— Не ты, значит, — Воложский снисходительно усмехнулся. — Ну что же, приятное чтиво. А я, грешным делом, подумал, что это тебя на красивую жизнь потянуло.

Воложский положил томик на место, вернулся к столу.

— Полю, наверно, не дождусь. Пойду, Федя. Значит, передашь: Мария Михайловна и я покорно просим прибыть для встречи Нового года. Форма одежды — парадная и все прочее, как пишется в военных приказах. Насчет парадной одежды, конечно, не обязательно. Из гостей будут у нас — вы и мы. А в школу почаще заходи.

В дверях Константин Владимирович встретился с Полей; Корнеев заметил, как ее рассеянные, занятые какой-то внутренней работой глаза оживленно блеснули.

— Куда бежите? Не пущу, не пущу! И слушать не хочу!

Говорила она настойчиво, просительно, чуть бессвязно, и Федор Андреевич понял — Полина рада, что он не один дома.

Константин Владимирович, сдаваясь, расстегивал пальто, добродушно ворчал:

— Ну и народ! Ладно, ладно, сдаюсь — на десять минут.

9.

Любовь Михайловна Казанская, библиотекарша, встретила Федора Андреевича как старого знакомого.

— Здравствуйте, голубчик, здравствуйте, — приветливо говорила она, еще издали окидывая раскрасневшегося с мороза Корнеева зорким взглядом. — А знаете, вы посвежели!

Воспользовавшись разрешением, Федор Андреевич пришел пораньше, до открытия. Библиотека была еще пуста. Он проследовал за Казанской в ее «закуток», повесил на гвоздь шапку.

— Только не раздевайтесь, — предупредила хозяйка. — Прохладно. У меня тут по поговорке: наша горница с богом не спорится. Зябко, наверно, в шинельке? О, да я вас чаем сейчас угощу!

Корнеев энергично закачал головой. Любовь Михайловна, не слушая, сняла с плитки чайник, на минуту задержав узкие сухие руки на его горячих боках, налила два стакана. Она была все в том же темном платье с белым воротничком, без кофточки. Перехватив взгляд Корнеева, объяснила:

— Сама не мерзну, а руки вот стынут.

Корнеев неловко крутил в стакане ложечкой. Любовь Михайловна, как истая любительница, пила чай редкими мелкими глотками, подтрунивала над собой:

— Грешна насчет чая, слабость моя. — На ее восковых щеках проступал легкий старческий румянец. — Да ведь и то — потом до самого вечера забегаешься.

— «Много ходят?»

— Как сказать? Много, не много, а весь день идут. В войну поубавилось, теперь опять потянулись. — Легкая улыбка скользнула по лицу Казанской. — Живу я в коммунальном доме, дом большой, народу много. До войны, помню, иду по двору, только и слышу: «Любовь Михайловна, Любовь Михайловна!» Все знакомые, все читатели мои. А война началась — потише у меня тут стало. И знаете, начала я замечать: поубавилось ко мне во дворе внимания. — В голубоватых глазах Казанской светилась веселая мудрая смешинка. — Мы, старики, насчет этого ой как ревнивы, все чувствуем! Здороваться, конечно, все так же здороваются, а чтоб, как раньше, — поболтать, книжку без очереди попросить — этого нет. Жила у нас по соседству продавщица из продмага. Скромная женщина, плохого о ней ничего не скажешь. Так вот словно нас с ней перепутали. Все к ней, все за нею: Анна Петровна, Анна Петровна! Я сначала удивлялась, обижалась даже. Потом поняла: в магазине работает, карточки отоварить может.

Корнеев, решившись наконец отхлебнуть остывшего чаю, поперхнулся, мучительно покраснел. Ему показалось, что библиотекарша говорит о Поле.

— А теперь опять все меняться начало! — Лукавая усмешка снова осветила сухое подвижное лицо старушки. — Вечером вот домой являюсь, и опять, как раньше: Любовь Михайловна, Любовь Михайловна!

Упрекнув Федора Андреевича за невнимание к чаю, Казанская проворно убрала стаканы, оседлала нос роговыми очками. Массивные, с черными ободьями, они неузнаваемо изменили ее. Сейчас она была похожа на профессоршу из какого-то полузабытого фильма. На миг такое внезапное превращение словно отдалило Корнеева от нее; чопорная сухонькая профессорша холодно блестела стеклами, деловито спрашивала:

— Что же вам дать почитать? Об афазии больше не хотите? Ну и чудесно! — Глаза под стеклами тепло заголубели; возникшее чувство неловкости, отчуждения исчезло у Корнеева так же мгновенно, как и появилось. — Посмотрите вот новинки.

Библиотекарша разложила на столе несколько книжек в скромных бумажных обложках; Корнеев бережно перебирал их, не зная, на какой остановиться. Фамилии многих авторов были ему совершенно незнакомы — за войну он, должно быть, основательно поотстал.

— Самая интересная, по-моему, вот эта — «В окопах Сталинграда». Знаете, как-то очень просто, спокойно. Читаю и все вижу, как там у вас это было. — Казанская вдруг спохватилась, пытливо взглянула на Корнеева. — Может быть, о войне не хотите? Ничего? Тогда советую, талантливой рукой написано!

Корнеев заполнил абонементную карточку, Казанская с интересом начала просматривать ее — о своем новом знакомом она, по сути дела, ничего не знала. Вот она дошла до графы «профессия» — учитель, — в глазах на секунду мелькнуло изумление, потом огорчение. Сдержанно и прямо сказала:

— Да, трудно вам, голубчик.

— «Одиноко!» — вырвалось у Корнеева.

— Вот это уж нет! — живо возразила Любовь Михайловна. — Да разве человек может быть одиноким? А люди? — Секунду, колеблясь, старушка пытливо смотрела на Федора Андреевича и, заметив, что он взялся за карандаш, прикрыла блокнот узкой рукой, словно убеждая не спорить. — Когда-то я потеряла всех, кто у меня был, осталась одна. И мне тоже показалось — никому не нужна. А спасли меня люди. У вас, конечно, все это острее, больнее, у меня — давнее. Так давно это было, что иногда кажется: а было ли?

Корнеев нерешительно повертел карандаш и положил его; Казанская загляделась в окно, и когда ее взгляд снова остановился на Федоре Андреевиче, лицо ее по-прежнему было спокойным.

— Работу вам нужно находить. Хоть что-нибудь подходящее.

— «Обещают, — написал Корнеев. — Буду чертежником».

— Вот это хорошо! — порадовалась Любовь Михайловна. — По себе знаю, как это много значит.

Казанская завернула отобранные книги в газету, крепко пожала Корнееву руку.

— Ну что же, голубчик, — с наступающим Новым годом! От всей души желаю вам здоровья, счастья!

Федор Андреевич полез за блокнотом. Любовь Михайловна остановила его:

— Понимаю. Спасибо, голубчик, спасибо! Мне уж много не надо: год какой-нибудь побегать — и то славно!

Говорила она бодро, шутливо, но глаза, следуя за какой-то иной, недосказанной мыслью, были задумчивыми и грустными.

Федор Андреевич попытался вручить Марии Михайловне сверток, та громко, запротестовала:

— Это что за новости? У нас все есть. Никаких подарков, нет, нет!

— Мария Михайловна! — вступилась Поля.

— Гости со своими запасами, — продолжала сопротивляться Воложская, — богатеи!

— Манюнь, сломи гордыню! — весело вмешался Константин Владимирович, взяв у Корнеева злополучный сверток. Он галантно помог Поле раздеться, балагурил. — Какие они гости, они свои люди!