Николай Самохин - Наследство Страница 13

Но я все-таки собралась. Проводил он нас за совхоз километра два, и пошла я с малыми детьми. Меньшая на руках, Таська следом бежит. Жара. Идем — куда, не знаем… Таська уморилась, стала плакать: мама, куда мы так долго? Доченька, говорю, — потерпи маленько, вон коровки ходят, мы сейчас молочка попросим. Свернули с дороги: там юрта стояла — пошли к ней. Как выскочили на нас собаки, большие, как овчарки! Я перепугалась, детей под себя, сама на них упала. Ну и начали они с меня клочки рвать!.. Подбежала хозяйка, отогнала собак, меня подняла. Я в себя не могу прийти: думала, дети мои неживые. Одежды на мне нет — одни ремки. Девчонки в грязи, в крови… И такая взяла меня обида! Да где же бог-то? За что он меня карает? За труд мой? За мои унижения, что я перед каждым унижаюсь, кто и гроша ломаного в базарный день не стоит?.. Посидела маленько, успокоилась, спросила у казачки воды детей обмыть. Потом говорю: моржя, курсак пропал, нан ёк. Она принесла молочка, четыре лепешки. Накормила я своих детей, выспросила у нее дорогу дальше…

Еще два дня шли мы до русского села. Там было село богатое, Александровское называлось, — строились после революции. Село очень большое и рядом река протекала, Талас… Подошли мы уже ночью. Девчонки обе поснули: одна за спиной, другая — впереди, на руках.

У самой ноги подсекаются. А еще идти километра два, до мельницы. И там на другой берег перебираться. Шумит река Талас — страшно…»

На этом записи обрывались.

Не довела их мать до дней посветлее. Не успела. Да и сколько их было, светлых-то дней. Ну, может, перед самой войной — год-полтора. А потом навалилась война, послевоенные тяжелые годы, а дальше болезни и старость…

«Что же это такое? — думал Артамонов. — Что она оставила-то ему? Завещание?.. Да, именно завещание. Духовное… А что завещала?.. А жизнь свою и завещала, муки свои, подвижничество свое — опять же ради жизни. Его жизни. И веру завещала. Она верующая была. Не в бога верила, а в то, что жить надо. Необходимо. И что впереди будет лучше. Не может не быть: ведь за что-то хлещется человек. Она так и говорила: «Не зря же хлещемся.» И хлесталась. До последнего часа… Оладий всем напекла, — вспомнил он рассказ брата. — Накормила. И — с ног…»

Всю себя отдала другим, всю свою жизнь — словно в землю высеяла. И ни разу не остановилась, не оглянулась: не пора ли там собрать что-нибудь? для себя-то самой?

Значит, теперь им, детям ее, надо честно сеять — каждому свою полоску. Только так, наверное, и можно вернуть долг матери.

Что посеешь — то пожнут…

Артамонов закрыл тетрадь. «…Шумит река Талас…»