Николай Вагнер - Ночные смены Страница 13

Алексей стоял перед Кругловым бледный, голый по пояс. Рукав телогрейки, намотанный на шпиндель, свисал лохмотьями ваты. Из помятой и посиневшей до черноты руки слабо сочилась кровь.

Круглов согнул руку Алексея — цела! Только ссадина от плеча до локтя. И махнул энергично проезжавшему на электрокаре пареньку, усадил Алексея на ее платформу.

— Гони в медпункт! Быстро! Сколько раз говорил: не допускать желторотых хлюпиков к станку…

Алексей услышал эти слова, но почему-то не подосадовал на Круглова. Сейчас ему было ровным счетом все равно, как о нем думает мастер.

С туго перебинтованной рукой и в накинутой на плечи раскромсанной телогрейке Алексей шел по ночному пустырю к трамвайному кольцу. Шел, подавленный случившимся и в то же время радостный, несмотря на ноющую боль в руке. Он все-таки попадет на день рождения мамы. Трамвай был пуст. Он бежал и позванивал в ночи. Никто не спрашивал и не продавал билетов. Алексей приклонился к забитому фанерой окну и задремал.

Глава восьмая

Бездействие для Алексея было непривычным. Получив освобождение на целых три дня, он не знал, куда себя деть. Бродил по комнате с рукой на перевязи, помогал маме во всяких хозяйственных мелочах: вытирал пыль, подметал веником пол, а места себе все равно не находил. Но больше всего его раздражали, как он заключил про себя, вредные мысли. Сводились они к одному: чем бы утолить голод? Видно, эта блажь больше всего лезет в голову, когда не занят никаким делом. Дом — не завод, где каждая минута заполнена срочной работой. Да и поешь там худо-бедно, когда придет время. Хлеб и щи в цеховой столовой вполне дополняли одно другое. А здесь был один хлеб, который убывал час за часом, и теперь вот осталась ровно половина дневного пайка. Только сегодня ему стало ясно, что мама, получающая как иждивенка триста граммов в день, постоянно недоедала.

Алексей так и не сумел настоять, чтобы хлеб в семье делили поровну. Мама соглашалась с ним, брала хлеб, который он отрезал от своих восьмисот граммов, уходя на завод, но потом, когда Алексей возвращался с работы, снова подкладывала ему два-три кусочка, и он съедал их иногда с вареной картошкой, иногда с квашеной капустой, не замечая того, что вся его норма полностью возвращалась ему. А теперь уехал и отчим, он работал по мобилизации бухгалтером в соседней области на танкостроительном заводе. С его отъездом не стало и четырехсотграммовой карточки. Алексей решил твердо поговорить с мамой.

Ольга Александровна тихо сидела в смежной комнатушке и вязала носки из грубой серой шерсти. Все свободное время она отдавала теперь этому занятию и считала его главным своим делом. Она очень верила в то, что хотя бы одна из связанных ею пар, которые она сдавала для отправки на фронт, достанется сыну Владимиру. И тогда ему будет хоть немножечко легче там, на лютом морозе, в открытом снежном поле. Думая о том же, она сдала в фонд обороны все свои облигации.

— Мама! — войдя в ее комнату, сказал Алексей. — Хочу с тобой поговорить серьезно.

— Ты о чем? — взглянув поверх очков и продолжая работать спицами, спросила она.

— О том, что ты нарушаешь наш договор. Я о хлебе. Ты съедаешь двести, а я все девятьсот.

— Мне вполне хватает. Я же не работаю по двенадцать часов. Вот окрепну немножко, пойду служить. Тогда буду получать четыреста.

— Как же ты окрепнешь, если все время экономишь?

— Ты сам говорил, что я тучная, — попробовала улыбнуться Ольга Александровна.

— Я говорил это полтора года назад.

— Значит, теперь я стала страшной?

— Мама! — Алексей поцеловал ее в щеку. — Это слово к тебе никогда не подходило. Ты всегда будешь самой красивой. А сейчас давай договоримся раз и навсегда: все поровну! Иначе не буду есть картошку, которую ты выменяла на свою шаль.

Ответить Ольга Александровна не успела, так как в прихожей слабо звякнул колокольчик. Она опустила спицы и с тревогой посмотрела на сына.

— Наверное, почтальон!

— Почтальон так не звонит, — успокоил Алексей. — Не волнуйся.

Накинув пальто, Алексей вышел в сени, отодвинул засов и увидел запорошенную снегом Настю. От неожиданности он растерялся, не зная, пригласить ли Настю в дом или поговорить с ней здесь, а может быть, одеться и немного проводить ее. Выручила Настя. Она вскинула глаза и тотчас опустила их, погладила пальцами перевязанную руку Алексея и сказала чуть слышно:

— Ну, слава богу, цел. Я только сегодня узнала, извелась вся: как, думаю, ты? Вот, возьми. — Она просунула под локоть Алексея сверток. — Это сало. И муки маленечко. Тебе надо подкрепиться и не болеть. Пожалуйста! Если хоть капельку любишь меня…

Алексей не мог сказать, что он нисколько, даже капельку не любит Настю. Это было бы жестоко. И принять Настино приношение тоже не мог, не только потому, что не испытывал к ней никаких чувств, но и считал противным, когда людям что-либо достается легко. Наверное, это шло от памятного ему несытого детства.

— Когда на работу? — спросила Настя.

— Теперь уже через день.

За спиной Алексея скрипнула дверь, послышался голос Ольги Александровны:

— Кто там, Алеша?

Ольга Александровна выглянула из сеней. Настя поздоровалась, не решаясь поднять глаза, и сразу же, пожелав Алексею выздоровления, сбежала с крыльца.

— У тебя появилась девушка? — спросила Ольга Александровна, когда они вернулись в дом. — Что это? — вновь полюбопытствовала она, показывая на сверток.

— Гостинец больному. Посмотрим, что тут есть.

Он потянул за край бумаги, и на стол выкатился кусок замороженного сала.

— Откуда это? Кто она?

— Работает в нашем цехе. Настя. А это ей наверняка прислали из дому. У них в Межгорье настоящее натуральное хозяйство.

— Непонятно! — строго сказала Ольга Александровна. — У них натуральное хозяйство, а при чем здесь ты?

— Ну откуда я знаю? Принесла, и все. Просто так. Не выбрасывать же.

— Не знаю, не знаю, — отрешенно проговорила Ольга Александровна. — Я бы просто так не принесла и просто так не взяла.

— Тебе не понравилась Настя?

— О ней я не говорю. Разве можно определить человека с одного взгляда? Одно плохо: не люблю, когда люди, разговаривая, не смотрят в глаза.

— Ладно, мама, мы можем сала и не есть. Верну Насте, и все. — Ему хотелось скорее уйти от этого разговора, чтобы избежать лишних расспросов. — Пойду-ка я лучше на базар, попробую себя в роли менялы. Не все тебе.

Пересчитав оставшиеся пачки махорки, он взял ровно половину, а остальные решил приберечь для заводских ребят.

Прежде чем надеть пальто, Алексей несколько раз согнул и разогнул руку. Боли почти не чувствовалось, и он решил обойтись без повязки. По всем правилам надел пальто, застегнулся, рассовал по карманам осьмушки и вышел на двор.

До базара было квартала два, и Алексей быстро оказался на булыжной базарной площади, к которой примыкали деревянные лабазы с многочисленными лавчонками. До войны в них продавала скобяные изделия и разную сельскохозяйственную утварь. В другом конце базара высились приплюснутые, широкие купола церкви, сложенной из крупного желтого камня, а еще дальше чернели жилые одноэтажные дома.

Несмотря на морозный ветреный день, народу здесь было много. У самых ворот, покосившихся и распахнутых, видно, раз и навсегда, пел слепой солдат. До Алексея доносились слова знакомой песни: «Второй стрелковый храбрый взвод — теперь моя семья, поклон-привет тебе он шлет, моя любимая…». Потрепанная шинель солдата, не схваченная ремнем, свисала до самой земли. Рядом на грубо сбитых салазках пристроился его безногий компаньон. Раскачиваясь в такт песне, он жалобно вторил на скрипке.

Люди ежились от холода, постукивали нога об ногу. Надеялись в основном не сбыть что-либо, а приобрести, потому что продавать им было нечего. Жалкие пакетики самосада, самодельные мундштуки, зажигалки… Алексей сразу приободрился: у него был товар, причем один из самых ходовых.

Первым подошел к нему закутанный сразу в два ватных халата высохший до костей старик. Его голова с острым птичьим носом торчала на тонкой дряблой шее, словно из разворошенного гнезда. Узкие щели карих глаз при виде махорки осветились надеждой. Старик протянул руку в засаленном рукаве, спросил.

— Почем, молодой человек?

— Нипочем, — ответил Алексей. — Меняю на хлеб.

— Нет хлеба, есть немного урюк. — Старик перегнулся пополам и вытащил из глубокого кармана грязный узкий мешок. — Вот — урюк. Хорош! Меняем на две пачки.

— Не надо мне, дедушка, твой урюк.

— Почему не надо? Хочешь здоровья — ешь урюк. От табака здоровью вред, от урюка — ой польза. На! Держи!

Чтобы отделаться от старика, Алексей повернулся к нему спиной и стал пробиваться сквозь толпу. Но старик не отставал. Он цеплялся за локоть Алексея и уже не просил, а умолял: