Александр Винник - Приметы весны Страница 13

Потом Коваль сошел с трибуны, а его место занял седой человек, тот, что звонил в колокольчик. В зале затихли.

В это время подошла Марийка. Она раскраснелась и была очень веселой. Марийка пожала руку Михо, он хотел сказать ей, что прочитал книгу, но Марийка остановила его.

— Тихо, Михо. Слушайте. Это Петрович. Он был в Москве; видите, его орденом наградили.

Но Михо не слушал Петровича. Он искоса поглядывал на Марийку и думал только о ней.

Когда Петрович кончил говорить, все опять начали бить в ладоши и кричать: «Правильно!», «Ура!» Марийка тоже била в ладоши и кричала «ура». Она повернулась к Михо, и он тоже раза два ударил ладонь об ладонь, но кричать «ура» постеснялся.

А на сцену пошел парень, совсем молодой, с Ромку, только плечистее его и блондин. И столько света было кругом, что волосы его блестели, как будто смазанные жиром. У него тоже был орден, как у Петровича, и очень хороший новый костюм, это было видно даже издали. Он стеснялся, наверно, — потому что стал совсем красным.

— Это Саша Гнатюк, — сказала Марийка. — Он тоже был на Всесоюзном совещании стахановцев. Видите, и у него орден.

Михо позавидовал Саше. Марийка так смотрела на него!

Все слушали, что говорит Саша Гнатюк. И Михо тоже стал слушать.

Саша говорил, что не хочет больше работать медленно, как раньше работали, что он будет стараться еще больше труб сделать. И что в Москве тоже сказали, что все сейчас должны работать по-стахановски. А про Гусева сказал, что в Москве говорили: таким надо по зубам давать.

Гусев вскочил со своего места и крикнул: «Это безобразие!» И еще что-то кричал. Но уже не слышно было, потому что кричали все в зале. И колокольчик долго звонил, пока все затихли.

А тогда Саша Гнатюк начал рассказывать, что он видел в Москве: какие там красивые дома и метро (это поезд, который ходит под землей). Все слушали молча. И Марийка тоже. Только иногда шептала Михо: «Слышите, слышите, что Саша говорит?»

Михо злился на Сашу Гнатюка. И на себя тоже. «Не такой я, какой ей нужен, не будет она со мной ходить», — подумал он про Марийку…

Еще говорило много людей. Все хвалили Сашу Гнатюка и ругали лысого.

Когда собрание кончилось, Марийка спросила:

— Вам понравилось?

Михо не знал, что сказать, он многого не понял, и все было каким-то необычным. Но он видел, что Марийка довольна, и сказал:

— Да, понравилось.

Когда они вышли из клуба, кто-то крикнул:

— Марийка!

Их догонял какой-то парень в новом пальто с каракулевым воротником. Михо узнал Сашу Гнатюка. «А у меня и вовсе пальто нет, в пиджаке хожу», — подумал Михо.

— Что, Саша? — спросила Марийка.

— Обожди же, я тебя весь вечер ищу, — сказал он и посмотрел на Михо.

— Это Михо… мой товарищ, — сказала Марийка и покраснела. И Михо тоже покраснел. — Познакомьтесь.

Саша крепко пожал руку Михо, но ничего не сказал, а повернулся к Марийке.

— Я тебе подарок из Москвы привез.

Он вынул из бокового кармана пальто пакетик из синей бумаги.

Марийка взяла пакетик и сказала спасибо. Она опять покраснела, а Михо почувствовал, что у него, наверное, губы побелели, такими холодными они стали.

В это время подбежала Катя Радько и попросила:

— Покажи, что тебе Саша привез.

Марийка смущалась и не хотела разворачивать пакетик. Но Катя взяла его из рук Марийки и раскрыла. Там лежала косынка. Катя развернула ее и залюбовалась. Тонкая серая материя была усыпана яркими цветами, сплетенными синими полосами. В глазах Марийки засверкали искорки.

На душе у Михо стало нехорошо.

Утро было пасмурным, густой туман клочьями стлался по земле. Но Саша чувствовал себя бодро, ему было весело и легко. Только мысль о встрече с Сулимой угнетала его.

Саша всегда относился к старику с уважением, но с тех пор как его сделали помощником Сулимы, у него все больше накипало раздражение. Раньше он видел в Сулиме безобидного старика, закостеневшего, но в общем вполне терпимого в коллективе. И такие люди на заводе нужны. Слово осторожного, неторопливого человека бывает очень важным.

Но сейчас неторопливость и осторожность Сулимы раздражали его. «Ему лишь бы выслужиться перед начальством, — думал Саша. — Он теперь готов любой приказ Гусева выполнить, лишь бы удержаться на должности машиниста».

Саша видел теперь в Сулиме только плохое, хотя сам понимал, что судит о нем предвзято. «Так можно и обо мне подумать. Как только меня сняли с должности машиниста стана, а его назначили, так, значит, он мне врагом стал. Выходит, я вроде за карьерой гонюсь».

От этих мыслей даже во рту нехорошо становилось, как будто съел незрелую грушу. «Но я же не о себе забочусь. Разве можно сейчас работать так, как требует Гусев? Каждому ясно теперь, что так работать нельзя. И в Москве на совещании стахановцев только об этом и было разговору. И Сталин сказал: новые люди, новые времена — новые технические нормы. Но, может быть, Гусев передумает. Вчера на заводском собрании ему сильно досталось. Неужели он и сейчас будет упорствовать?»

Гнатюк сам от себя таил мысль, пришедшую ему в голову, но все же она порой завладевала им. Саше казалось: придет он на работу, а в восемь часов поднимется Гусев на стан, подойдет к нему, протянет руку и скажет по-дружески: «Забудем, товарищ Гнатюк, про все, что было. Становитесь на свое место и трудитесь по-стахановски».

…Смена началась как обычно. Сулима не торопясь уселся, поерзал в кресле, выбирая удобное положение, все так же не спеша взялся за рычаги, двинул вперед подающий аппарат, проверил все другие механизмы стана. И, как всегда, спокойным, почти равнодушным голосом, спросил, повернувшись к Гнатюку:

— Начнем?

— Начнем.

Он дал сигнал. И от прошивного стана двинулась тележка с первой гильзой.

Сулима подал рычаг вперед. Гильза легла в желоб, подползла к стану. Сулима тронул второй рычаг. Стан поднатужился и начал раскатывать гильзу в трубу.

Но уже с первых минут Гнатюк заметил необычное. Движения Сулимы, всегда такие спокойные, до тошнотворной нудности размеренные, стали как будто более быстрыми. И сам он, казалось, весь собрался, точно ему хотелось помочь стану быстрее раскатать гильзу. Обычно, закончив прокатку трубы, он давал сигнал и царственно восседал в кресле, спокойно выжидая, когда подадут следующую гильзу. Иногда даже склонял слегка голову на грудь, как будто вздремнув. Вот так он сидел вчера в третьем ряду на заводском собрании. Казалось, он спит, не обращая внимания на происходящее. «Как всегда, равнодушен», — с досадой подумал Гнатюк. Только на несколько секунд поднял Сулима голову и с интересом взглянул на сцену, когда Саша в запальчивости крикнул Гусеву: «К черту пределы!»

А сегодня старика было не узнать. Еще не прокатав гильзу, он давал сигнал и в тот же миг оглядывался в сторону прошивного стана — подают ли новую гильзу. Видя, что там все еще не закончили прошивать слиток, он даже прикрикнул раз на Гнатюка:

— Чего расселся! Сбегай, спытай, почему там держат.

Саша, не помня себя от радости, побежал к прошивному стану. «Значит, разобрало и старика!»

К восьми часам прокатили треть сменной нормы, вместо четверти.

На площадку пильгерстана поднялся Коваль.

— Хорошо, Николай Афанасьевич, — сказал он одобрительно Сулиме. — Теперь ваша смена может первенство взять.

Сулима ничего не сказал, только улыбнулся краями губ. Он еще более напрягся в своем кресле и впился глазами в гильзу, то подскакивавшую к стану, то отбегавшую от него.

Коваль залюбовался работой стана. Раньше, казалось, стан с трудом, надрываясь, катал тяжелый металл и в пару был похож на вспотевшего, уставшего человека. А сейчас тот же гул вызывал чувство силы, и пар, обволакивавший стан, порождал ощущение избыточной энергии.

Коваль оглянулся, сам не зная почему. И так же инстинктивно оглянулся Сулима — он даже потянул рычаг, замедляя ход подающего аппарата.

На площадке стоял Гусев. На щеках его горели красные пятна, губы были плотно сжаты. Они разжались только на доли секунды, чтобы выдавить несколько секущих, как бич, ядовитых слов.

— Вы решили продолжать эксперименты? — сказал он, обращаясь к Ковалю.

Коваль, сдерживая себя, ответил спокойно:

— Не эксперименты, Мстислав Михайлович. Это должно стать нормой работы.

— Это говорите вы, инженер!

— Здесь не место спорить, Мстислав Михайлович. Мы можем об этом поговорить в другом месте.

Неожиданно стало тихо. Недокатанная гильза остановилась в желобе.

— Совсем неправильно вы говорите, Мстислав Михайлович, — вмешался в разговор Сулима. — Нам теперь по-новому работать надо.

— Молчать! — взревел Гусев. — Ваше дело — катать. Гильза стынет.

Но Сулима махнул рукой на стан.