Сергей Снегов - Взрыв Страница 13

— Девушкам наша работа непосильна, — утешал ее Ржавый, погружая бур в породу. Но она не могла успокоиться — она ощущала, не поворачиваясь, иронический, взгляд молчавшего Камушкина, ей было обидно, что он видел ее неудачу. Она сухо сказала, раскладывая чемоданчик и вытаскивая бумагу и карандаш:

— Спасибо, Павел Николаевич, теперь я справлюсь сама.

После ухода Камушкина она погрузилась в свою работу. Она записывала все, что делал Ржавый, каждую операцию и движение, отмечала примерную длительность, движения, его результаты. Ей сразу показалось, что Ржавый не торопится, при желании можно было и быстрей работать. Она усмехнулась — так было всегда, когда около рабочего появлялся хронометражист. Запись хронометражиста рано или поздно превращается в закон, становится обязательной нормой, никакой мастер, даже гордящийся своей исключительностью, не пожелает, чтобы ему предписали в качестве его каждодневного рядового задания то, что составляет максимум его возможностей, плод его нелегко добытого умения или трудового подвига… Она утешила себя обычным утешением всякого нормировщика — ничего, внесу поправки на замедление. Потом она обнаружила, что ей холодно. Она была одета тепло, в зимнюю шахтерскую одежду, но все более зябла.

— Морозно у вас, — пожаловалась она, передергивая; плечами.

— Морозно, — согласился Ржавый. — Вечная мерзлота, Маша. Ниже потеплее, там мерзлота кончается, а выше еще хуже. От этого и трудности, на каждом горизонте по-другому работается.

Маша подошла к забуриваемой стенке, осветила ее лампочкой. Это были песчаники, скованные вечным морозом. Их наносило в этом районе миллионы лет, потом климат изменился, грянули холода, вот так они и стоят с тех пор — застывшие, твердые, неподвижные. Маша отошла в сторону, лампочка выхватила из стены прожилки диабаза, прожилки затем превратились в линзы, далее потянулась целая диабазовая стена, рассекшая мерзлоту. Эта стена дышала тем же доисторическим мертвым холодом. Маша размышляла, новые важные мысли являлись ей, она торопилась все продумать. На все уже есть нормы — и на диабаз, и на наносные грунты, и на уголь, но на мороз, оледенивший все это, у нее норм нет, тут начинается неизведанная область. Правда, имеется и такой раздел — вечная мерзлота, на ее разработку устанавливается особая норма. Но под ней понимается просто мерзлый грунт, а она, мерзлота эта, бесконечно разнообразна — мерзлый нанос совсем не то, что ледяной диабаз или песчаник, совсем по иному нужно каждый из них разрабатывать.

Пока она размышляла об этом, снова появился Камушкин и предложил убираться — сейчас здесь начнется закладка запалов в шпуры, взрывники уже ждут.

— Это меня тоже интересует, — сказала Маша. — На днях я специально займусь этим. А пока я хотела бы только посмотреть.

Камушкин несколько секунд колебался.

— Скоро произведут отпалку ранее заложенных зарядов, — сообщил он. — Пройдемте в семнадцатый квершлаг, там находятся отпальщики, посидите около них… — Он добавил с прорвавшимся раздражением: — Вообще не люблю я, когда посторонние находятся на участке во время отпалки.

Маша обиделась.

— Я не посторонняя, а работник шахты, — возразила она. И мне все равно, что вы любите, а что нет. Напоминаю вам также, что именно вы требовали моего выхода в шахту, я только выполняю это ваше желание.

Он сердито молчал. Она еле поспевала за ним.

После их ухода Ржавого окружили несколько бросивших работу бурильщиков: они интересовались, что делала здесь Маша. Один из бурильщиков, широкоплечий пожилой мастер с худым лицом и злыми глазами недовольно сказал:

— Новое придумали — нормировочку! Наш главный спит и видит во сне, где бы еще ужать. Покоя ему не дают наши заработки. Для того и инженершу нашу прислал — рационализировать зарплату процентов на двадцать. Дешевого уголька добивается — за такое дело его и в приказе, может, отметят…

— Ну, тебя не рационализируешь, Гриценко! — возразил второй бурильщик, невысокий и плотный, со спокойной речью и веселыми глазами. — После всех ужатий все равно в два раза больше той же инженерши получишь. Ты, да Ржавый, да начальник шахты — самые наши кулаки, больше вас никто не зарабатывает. А насчет дешевого уголька ты напрасно, сам знаешь, что он у нас, на севере, в золотую копеечку вскакивает. По-моему, правильно, что за это дело берутся.

— Весь вопрос, как берутся! — закричал Гриценко. — Ты мои заработки не трожь, я их не за столом добивался, не дипломом, а руками беру — двадцать восемь лет в шахте!.. И сто инженеров посади — один половины того не сделает, что я. Им дипломы, а мне орден дали — вот оно как оборачивается, это понимать надо.

— Понесли! — миролюбиво сказал Ржавый. — Где только Харитонов с Гриценко сойдутся, сразу лайка. Ты скажи, чего хочешь, Гриценко?

Но Гриценко продолжал возмущаться.

— Дешевый уголек! — бормотал он. — Механизацию заканчивай, производительные механизмы вводи — вот тебе и подешевеет. А нормы новые — это ужимка зарплаты, дело это не пойдет. Слушай, Василий, — сказал он немного успокоившись. — Неправильно, что она к тебе прикреплена. Никакой рабочий под тебя не вытянет, сам знаешь. И чего Павел Николаевич смотрит, удивляюсь! Мастера нужно ей подобрать хорошего, только среднего, чтобы и отсталых не зарезать непосильной нормой. Вот, к примеру, возьмем Харитонова — очень способно на его выработку равняться.

Он метнул злобный взгляд на Харитонова. Харитонов усмехнулся.

— Ладно, давайте мне, — согласился он. — За вами, конечно, не угонюсь, но что знаю и умею, честно ей покажу.

3

Семнадцатый квершлаг был такой же подземный ход, как и все другие, он был проложен в толще пустых пород, разделявших угольные пласты. Может, только то его отличало, что воздух в нем был сырой и застойный, как в погребе, — квершлаг, видимо, плохо вентилировался. Здесь также большую часть пространства занимал транспортер, исчезавший в темноте. У транспортера сидел пожилой рабочий, почти старик, у ног его стоял небольшой прибор. Около старика поместился молодой веселый парень, даже в темноте блестели его зубы, он все время улыбался. Маша осветила лампочкой парня и узнала его, это был один из тех двоих, что приходили с Камушкиным в бухгалтерию. Он обрадованно поздоровался с ней, как со знакомой, она подала ему руку.

— Семеныч, — сказал Камушкин старику, — покажешь нашему инженеру-нормировщику, Марии Павловне, что у тебя к чему. Она кое-что на карандаш возьмет, ты не смущайся.

— Все покажу, — пообещал старик. — Иди спокойно, Павел. Раньше, как через час, не начнем, будем ждать сигнала.

— А вы будьте благоразумны, — сказал Камушкин Маше. — Двигаться по подземным ходам в районе отпалки запрещено, придется вам сидеть и ждать, пока я не вернусь. Можете рассматривать это, как официальное распоряжение.

Обида у Маши еще не прошла. Она ничего не ответила, только кивнула головой и отвернулась.

— Шахтерским делом интересуешься, Маша! — одобрительно сказал старый рабочий. — Стоящее оно дело, шахтерское. Многие побаиваются, а я рассуждаю — нет лучше этой специальности. Как по-твоему, Серега?

Ему хотелось поговорить. Он поворачивался то к Маше, то к своему товарищу. Свет его лампочки описывал причудливую кривую, на стенах квершлага вспыхивали льдинки инея, черным блеском отсвечивала дверка пускателя.

— Почему у вас так душно? — спросила Маша. — Трудно здесь долгое время высидеть.

— Кто ж его знает? — охотно ответил старик. — Всегда здесь застойно, сегодня, однако, хуже. Земля, девонька, она крепкого духа. Ничего, от земли не заболевают — сороковой год под землей кручусь, даже ревматизма не нажил.

Он заметил, что Маша с интересом рассматривает ящичек, стоявший у его ног. Он стал рассказывать, как они производят отпалку. Раньше это было совсем просто: от зарядов, заложенных в буровые отверстия, тянулись шнуры, их поджигали спичками, отбегали и ждали взрыва.

Штука эта называлась огневым палением. Теперь так нельзя: в шахте появился опасный газ. Вот он на старости лет освоил новую конструкцию взрывмашинки; специальный это приборчик, от него идут провода к зарядам, нажмешь пусковой механизм, и готово — где-то летят глыбы породы и угля. И главное, никакой искры, никакой опасности, в самом проклятом месте сиди и распоряжайся — ничего, тебе не угрожает.

— Командный механизм, — сказал старик с гордостью.

Маша вынула свой дневник и аккуратно занесла в него, что увидела. Старик поинтересовался, что она пишет и почему смотрит на часы и секундомер. Она объяснила, что отмечает их простои, время ожидания следующей операции.

— Правильно записываешь, — сказал старик дружелюбно. — Так и надо, работа наша такая — невозможно без ожидания.