Николай Кузаков - Красная волчица Страница 14

Боков спрятал соболиные шкурки, взял ружье и пошел на стоянку к Урукче.

…Капитолина с ведрами спустилась к реке. Солнце уже высушило траву, но было еще не жарко. В небе с писком носились стрижи, разноцветными лепестками падали на землю бабочки. Зачерпнула она ведрами воду и невольно глянула на Красный яр. Обожгло сердце: ей показалось, что кто-то там стоит. Пригляделась — никого. Как ни старалась Капитолина забыть Василия, из этого ничего не выходило. Вспоминались встречи… «Вася тоже хорош оказался, — подумала она. — Женимся, женимся, а как до дела дошло, убежал. Люди вон с завистью посматривают на отцовское богатство, а он отказывается. Небось семью-то кормить чем-то надо».

По реке из-за кривуна выплыла лодка. Кто бы это мог быть? Лодка приближалась к берегу. Капитолина узнала Генку. В толстых губах торчала папироса, с крупного мясистого лица смотрели маленькие масленые глазки.

— Доброе утро, Капа.

— Здравствуйте, Геннадий Никифорович. Далеко ли путь держите?

— Поехал Лесную Хозяйку искать, — усмехнулся Генка.

— Далеко ли она живет?

— Кажется, я ее нашел.

— Ой ли, — Капитолина наградила Генку благодарным взглядом.

— Приходи сегодня на вечерку.

— Подумаю.

На другое утро Капитолина долго лежала в постели. Вчера с вечерки ее провожал Генка, всю дорогу рассказывал про городскую жизнь, смешил и сегодня вечером обещал прийти. На лодке кататься звал. «А что, и поеду, — думала Капитолина. — И ты мне, Вася, теперь не указ».

В комнату вошла Ольга Ивановна.

— Вставай. За черемухой сходим.

Взяли ведра, спустились с крыльца, а в ограду Боков входит.

— Куда это собрались?

— По черемуху.

— Не ходите. Еще медведь напугает.

— Сейчас они сытые, — возразила Ольга Ивановна.

— Всякое бывает. Вчера Ваську Захара-Медвежатника помял. Говорят, чуть живой лежит.

Со звоном покатилось ведро из рук Капитолины.

Максим смотрел на воду. Волны кругами ходили по омуту, ударялись о берег и откатывались уже белыми загривками. Рыбы серыми тенями всплывали на поверхность, но, увидев Максима, всплескивали и прятались в глубине.

Возле Максима трепетал куст талины. Вот с него оборвался продолговатый листок и, кружась, упал на воду. Подхватило его течением, понесло, а деревце стоит себе, трепещет. Вот так и Максим, как этот листок, упал со своего дерева, подхватило его течением и неизвестно, к какому берегу прибьет, и прибьет ли.

Листок покружился по омуту, набежала на него волна и поглотила. Максим запахнул пиджак и вышел на тропу, что повела к горам. Максим шел. Куда? Зачем? Он и сам не знал.

Вдруг раздался нудный протяжный звук, а слух резануло: «Максим, стреляй!» Прислушался: скрипело дерево, и неслышно кралась по пятам ночь. Низины дохнули прохладой, в них заклубился туман. В лесу стало сыро. На кустарники будто кто-то сыпанул зеленоватые холодные искры — все замерцало.

Максим с удивлением посмотрел вокруг. Не звездное ли небо упало на землю? «Да это же светлячки», — догадался Максим и вдруг увидел пламя на вершине хребта. Оно пробивалось откуда-то снизу, подсвечивало лес, и стволы деревьев были точно облиты позолотой. «Костер? Кто же тут может быть?» Максим заколебался, идти или нет. А тем временем костер разросся, пополз к вершинам деревьев и превратился в луну, которая повисла над горами.

Долго еще шел Максим. Где-то там, на лугу, среди сенокосчиков, осталась его жизнь. Но это уже было прошлым. А что его ждет впереди? Об этом он не мог думать. Его вело одно желание — подальше уйти от своего позора. Так он брел, пока не свалился от усталости.

Проснулся он поздно. Жарко припекало солнце. Где-то недалеко каркали вороны. Рядом с Максимом сидел Кайла. Увидев, что хозяин проснулся, пес завилял хвостом, ткнулся холодным носом в лицо.

— А ты откуда взялся?

Максим осмотрелся, он никак не мог понять, зачем забрел в такую глушь. И вдруг в сознании всплыли события вчерашнего дня. Максим обнял Кайлу.

— Скажи, что мне делать? Куда деваться?

…А через неделю Максим вернулся в Матвеевку. Одежда на нем висела клочьями. Он шел по дороге и упорно смотрел себе под ноги. Встречные останавливались, вглядывались в него, но никто с ним не заговаривал. Только Степан остановился:

— Тебя где нелегкая носит, Максим? Мать с ума сходит. Герои мне нашлись. Василий оклемается, я с вами потолкую. Вояки. Выпороть вас некому.

Максим, ничего не ответив, побрел дальше. Как тень, вошел в дом, опустился у порога на маленькую скамеечку.

— Сынок… — Нина Павловна бросилась к Максиму, обняла его. — О господи, да что же это делается? Я чуть не рехнулась. — Она провела рукой по голове сына. — Как же это ты, Максимушка, оплошал-то?

Максим не ответил.

— Да что это я… Ты же, поди, с голоду помираешь… Да и переоденься.

Максим переоделся, сел за стол. Делал он все машинально. Нина Павловна не сводила глаз с сына, хлопотала возле него, точно тетерка возле птенца.

— Уезжай, Максимушка, отсюда. Забудется все — вернешься.

Максим покачал головой.

— Куда, мама, бежать? От себя не убежишь. Василий по пятам ходит.

Нина Павловна вплеснула полными руками.

Что делать-то?

— Не знаю, мама. Большая тайга, а моя тропинка кончилась. Душу жжет, мама. Никогда не думал бросить в беде друга. Я не боюсь умереть, страшно умереть трусом.

По скуластому лицу Нины Павловны текли слезы. Вот уже семь ночей не смыкала она глаз, на каждый стук выбегала на улицу, часами у окна ждала сына.

— Что ты говоришь? Разве для смерти носила я тебя под сердцем?

Максим молчал. Да и что ему было сказать? Он бы с радостью сейчас пошел на медведя. Только кому теперь это нужно?

Вошел отец, кончики его рыжих усов нервно вздрагивали. Максим встал.

— Прости, тятя. Не выгоняй. Я смою этот позор с твоей головы.

— Эх, Максим, — вздохнул отец.

С шумом вбежал братишка Сережка, увидел брата, примолк и отошел к печи.

Максим ушел в амбар, упал на постель. Хотел забыться, но стоило ему закрыть глаза, как перед ним вставали то медведица, то окровавленный Василий, то наведенное в грудь дуло ружья. Ночью он встал и ушел к реке.

Вскоре по дресве послышались шаги. Максим хотел уйти, но не успел: подошла Дуся.

— Ты зачем пришла?

— Я совсем пришла.

— Уходи, Дуся. Если увидят со мной, отвернутся. Девчонки будут смеяться, а парни обходить стороной. Уходи.

— Максим, я совсем пришла. К тебе. Насовсем. Ну, в жены. Понял?

Максим долго смотрел на нее.

— А если нас тятя прогонит?

— Зимовье срубим и будем жить.

— Спасибо, Дуся. Но ты уходи скорей, чтобы не увидели люди. Зачем я тебе такой нужен?

— Я не уйду. Не брошу тебя.

— Тогда я уйду. Мне тяжело. Зачем еще казнишь? Уходи. Прошу тебя.

Трех оленей-быков зарезал Кайнача. Три ночи Ятока не выпускала из рук шаманского бубна, в дикой пляске носилась вокруг костра, разговаривала с духами, просила их прогнать болезнь от Василия, но ему не становилось лучше.

На четвертую ночь Ятока спустилась к озеру, присела на шелковистую траву. По небу одиноко брел молодой месяц. Облитая лунным светом, скорбно стояла Поющая женщина. В чаще, шурша листвою, блуждали ночные призраки. Ятока просила помощи у Поющей женщины, но та хранила молчание, только время от времени посылала девушке волну, которая с шипением наползала на песчаный берег и неслышно укатывалась в озеро.

Пришел Согдямо. Долго молчал. Никто не знает, сколько ему лет. Еще тогда, когда отец Ятоки был молодым, у Согдямо уже была седая голова и старейшины рода ходили к нему за советом.

Старик вынул изо рта трубку:

— Пошто Ятока сильно печалится?

Ятока положила голову на его костлявое плечо.

— Тяжело мне, амака. Злые духи оказались сильнее меня. Я не могу помочь Василию. Я плохая шаманка.

— Не плачь, дочка. Делаки не допустит беды. А ты сходи к Ами, напейся из нее воды, она вернет тебе силы, и ты залечишь раны русского парня.

— Ами не поможет мне: она слабая, потому что имя у нее женское, — задумчиво ответила Ятока.

— Нет, дочка. Она слабая телом, но сильная духом. Когда я был молод и злые духи поселялись в моем чуме, я шел к ней. И Ами помогала мне. Ко мне возвращалась удача, и я промышлял зверей.

Ятока встала и как тень исчезла на лесной тропе. Только на другой день в полдень она пришла к Ами. Река текла между скал, плавно кружила вокруг сопок, с тихой песней разливалась по долинам. Ятока сняла с шеи бусы и, подержав их в руке, опустила в воду. «Возьми, — прошептала она. — Однако горе ко мне пришло. Я шибко Васю люблю. Он в Матвеевке живет. Большой охотник, смелый. Глаза у него синие, такая наледь бывает. Волосы мягче меха соболя. Недавно его шибко ранил зверь. Помоги мне».