Олесь Гончар - Твоя заря Страница 14

Однако все начинается с балок, где мы, собираясь, играем, сражаемся, плачем и миримся, где так славно и соловьям, и детям... Роса по балкам такая обильная, что если нужно ноги помыть или утренний сон разогнать, беги скорее туда, где спорыш да лопухи, там она до того крупная, что и себя заспанного в капле увидишь... А в степи!

Там роса будет уже теплая, там она сверкает в чашечках белого вьюнка и на стебельках ржи, красный горошек светится ею и разные полевые цветы, которые ликуют каждым своим лепестком, разбрызганные всюду по межам среди дозревающих нив. И никогда не утратит тот утренний мир для нас своей росяной, светоносной силы, ничто не погасит в душе той утренней зари, которая и поныне расцветает для нас из-за терновщанской, с буераками-глинищами горы, которая тогда тебе, малому, казалась такой высокой. Как медленно там подвигалось время, а лето - оно тянулось целую вечность! Ведь и все, что тогда, в том далеко с нами происходило, словно происходило на другой планете. Никто из нас не должен был исчезнуть, мы были там неумирающи и непреходящи, казалось, всегда мы будем, и никогда но познаем утрат, и, счастливые своей детской дружбой, навсегда останемся такими, каковы есть.

Еще не томили нас думы, что развеяны будем по свету и что кому-то отмерены долгие лета, а кому-то короткие, этому достанется в удел подвиг на поле боя и золотая весна Победы, а другому мученическая смерть в концлагере или выпадет быть пропавшим без вести, и что лишь удивительная неимоверность сможет некоторых из нас, выхватив из жизненной необъятности, снова сблизить, свести где-то вот так в пути, на стремнине такой вот железной реки.

Мы еще там не знали, что чего стоит, для нас еще не были ценностью вишневые утренние зори, и те прекрасные дожди, что ни лето висевшие по нашим небосклонам, и тот напоенный солнцем чистейший воздух, который, разливаясь океаном от небес до небес, хрустально светится и мерцает над нашими терновщанскими стернями.

Не думали мы там о вечности, но ощущение ее смутно носили в себе. Все окружающее представлялось нетленным, неподвластным никакой разрухе, и среди людей для нас не было смертных, все обступали вечно/кители! Роман степняк, скажем, был для нас бессмертным, непреходящим, он по мог исчезнуть, так же, как и его сад, и музыкой наполненные ульи, и все на свете появилось только затем, чтобы быть и быть, ничто нс разрушится и ничто не исчезнет,- с таким мы жили ощущением.

Может, это и было закодировано в детских летах?

А гены совести? А чувство справедливости, которое сплошь и рядом пробивалось? Видно, имело же и оно какой-то свой генетический код? Не оттуда ли и сама неутолснность, жажда мальчишеская, которая до сих нор гоняет Кирика по свету, хотя теперь у него только улыбку вызовут терновщанские юные сумасброды, те мы, простодушные и задичавленныс, которые, остановившись где-то на Козьей серебристой могиле и задрав лбы, меряют высь глазами, погружают взгляды в голубизну и спрашивают сами себя:

"Далеко ли до неба?"

А облака, которые потом поплывут над ними, заволакивая лазурь, будут исполнены жизни своеобычной и таинственной, если белые-белые, то на них отплывают души умерших людей, отплывают по небесным дорогам прямо в рай, представляемый нами в образе тихих, расцветших вишневых садов, когда ранней весной от их цветения даже посветлеет в нашей Терновщине; а облака черные, косматые, грозные - эти несут на себе тяжких грешников, порою очень похожих на некоторых хуторских упырей в чумарках, которые, набрав себе из нашей слободы на лето малых батраков, не отпускают их потом домой даже в престольные праздники, так и не видят своих детей терновщанскиематери до самых холодов, до покрова! Если же тучи принесут нам дождь и он хлынет, как из ведра, да ощо и градины пойдут подпрыгивать по шляху белыми шариками, тогда матери терновщанскпе с приговоркой "свят!

свят!" будут испуганно выбрасывать во двор деревянные лопаты, какими сажают в печь хлеб, это для того, чтобы град прекратился, и небо, увидев лопаты на подворьях, тут же прекращает градовую бомбежку, а нам, мальчишкам, после такого с градом ливня становится на душе еще веселее, радостнее, в телячьем восторге мы будем носиться по вспененной, с пузырьками воде; которая целыми озерцами позаливает зеленые мягкие спорыши и в которой бродить нам так щекотно, так приятно!.. А сверху, от выгона по всем тсрповщанскпм рвам, пенясь, весело лопочет новая и новая, такая непривычная для нас небесная вода. О, какой мы тогда испытывали душевный подъем!.. Гром уже откатился за Улиновку, небо над нами очистилось, и у нас будто праздник. Если же дождь застиг нас в степи, то, промокшие до нитки, мы в такой день имеем право гнать скот домой раньше, бредем в прилипающих к телу рубашонках, возвращаясь, точно с битвы, матери встречают нас, не избавясь еще от страха, а мы лишь смеемся, возбужденно делимся только что пережитым, хвастаясь, как крепкие градины, величиной с перепелиное яйцо, отскакивали от наших еще более крепких лбов, мы же при этом и не прятались, потому что где там спрячешься от тех градин в открытой степи! Ну, если близко баштан,- тогда в курень, где пахнет сеном и дынями, а если это недалеко от Романова хуторка,- значит, айда под поветь к дяде Роману, вот он, весело взмахивая нам рукой, бежит через двор, накинув на голову уголком вверх вывернутый мешок,- с тем уголкомхохолком дядя Ромап для нас похож на удода или на какую-то другую смешную птицу. Каждое лето видим, как он перебегает под дождем двор, накинув на голову мешок, и каждое лето Роман веселит нас своим сходством с какойто хохлатой птицей!

Даже осень не нагоняла печалей на нас своей бесконечной моросью, ненастьем да ветрами, не пугала и зима, хотя многим нашим героям приходилось зимовать на печи, потому что обуть нечего, сиди целыми днями в хате, где допоздна только прялка гудит да песня женская негромко льется, а школьнику в книгу подмигивает подслеповатый каганец: "Шествовать тебе по свету за звездой рассветной!"

Юная, иереиолненная мечтами душа находила отраду в том элементарном мире, где самой сложной машиной была прялка, где хилый огонек фитиля был единственным пеоном ваших осенних дней, где зимою дерзкий живописец мороз рисовал, по окнам пышные свои витражи - белые размашистые папоротники, лилии, причудливые цветы тропиков...

Однако приближенная памятью степь наша почему-то чаще всего предстает передо мной в солнцестоянии, в ослепительном зное, когда марево прозрачной рекою течет и течет по телятниковским холмам, перекатывается через бреусовскую дорогу, и небо прямо белеет от собственной светлости, на нем нигде ни облачка, лишь по горизонтам искристым пчелиным золотом мерцают маковки церквей В Улиновке и Озерах. В престольные праздники там будут ярмарки с каруселями, с драками, с цыганами, с конями,- неизвестно тольке, возьмут ли нас с собой взрослые на те диковинные зрелища... Поэтому остерегайся, когда корову пасешь, чтобы не нашкодила, смотри, не дремай... А ко сну клонит, потому что рано разбудили, а солнце не движется, ведь лето, оно такое долгое, да что там лето - тогда и обычный день длился для нас целую вечность!

С вечера тебя не уложишь, носишься с мальчишками по балкам да левадам, где под каждой вербой шепчутся, прыскают смехом влюбленные, а нам так интересно знать их тайны, кто кого любит, кто по ком сохнет, кто за кем ухаживает... Их наслушаешься, так кажется, что весь мир только и заполнен любовью да ревностью! Так-то с вечера тебе не до сна, а утром тебя не добудятся, щекочут, со смехом таскают сонного по полу за руки и за ноги, а ты вкручиваешься в рядно, тебе еще хотя бы минутку-другую поспать! "Вставай, вставай, парубок! На работу пора".- "Ой, еще хоть чуть-чуточку..." - "Надо было не бегать до полуночи... Вставай, вставай!.." И чья-то ласковая рука щекочет, чтобы растормошить тебя, потому что и впрямь пора выгонять, скоро солнце встанет, вот уже в небе играет заря...

Играет заря!

Выскочишь во двор, а по ту сторону балки, из-за горы, небо уже над глинищами - все пылает, цветет!

В Терновщине нашей улочки глубокие,- ведь столько по ним поколений прошло, до самой глины выбили землю своей ходьбой те, что до нас здесь жили когда-то. Идешь, словно по канаве, и колючая дереза, курчавясь по склонам, нависает над тобою с обеих сторон. В улочке полно пушистой пыли, она после ночи прохладна, а на выгоне, там и спорышок тебе босые ноги росою пощекочет - это окончательно разгоняет сон. Пусть мал, а все же труженик, гонишь свою коровенку пастись, где-то за тобой солнце, вставая, сквозь дерезу спелым арбузом краснеет, и когда очутишься с Рябухой за школой, на ровном месте, где полевая дорожка бежит в белый свет, видишь, какая от тебя тень среди хлебов ложится огромная. Долго же придется ждать, пока она, эта тень, уменьшится настолько, что сможешь ее переступить,ведь лишь тогда (не раньше)

можно будет вернуться домой на обед.