Виктор Андреев - Незваный гость. Поединок Страница 14

Меденцева наклонилась, пододвигая к Санкевичу шпроты, и в глубоком вырезе ее платья открылась приподнятая лифом грудь. Санкевич на мгновение смежил веки, будто в глаза ему ударило светом, и отодвинулся.

— Валерьян Иванович, для кого я старалась!

Он торопливо выпил свою рюмку, неожиданно для себя налил вторую.

В глазах Меденцевой сверкнула радость. Наконец-то Санкевич почувствовал себя свободно! Вот он уж и смотреть-то стал в глаза, а не в угол юрты.

Да, Санкевич смотрел в глаза Меденцевой. И кто знает, может быть, и выпил две рюмки подряд, чтобы обрести смелость. Глаза у Меденцевой хороши! Судьба не порадовала Санкевича такими. Они все стороной проносились, как огни поезда в осеннюю ночь. Да что там глаза! Самой простой ласки не знал — так несуразно прошла жизнь.

Боясь показаться жалким, Санкевич отодвинул от себя вино, закуску и, попросив у Меденцевой журналы, углубился в чтение. Даже почерк у Меденцевой был красивый, твердый. Цифры стояли рядком, аккуратно выписанные. И от журналов пахло не горьковатым запахом степи... Санкевич с удовольствием и даже радостью просматривал четко выписанные градусы, минуты, секунды, — все то, что, будучи разложено по вычислительным таблицам и прокручено на арифмометрах, даст координаты пунктов — опорные данные для съемок и изысканий... Молодец, молодец Нина Михайловна! Все так, как и должно быть.

Придерживая растопыренными пальцами края ватмана, Санкевич наконец поднял голову и встретился с глазами Меденцевой, встревоженными, ждущими.

— Лучше и не надо, Ниночка! Я доволен.

— Ну, слава богу! — воскликнула Меденцева как-то просто, по-женски. — А то смотрю на вас, а у самой на сердце холодок. Честное слово.

— Что вы! Признаюсь, вы меня обрадовали!

— В самом деле?

Санкевич пожалел, что у него вырвались эти слова... Меденцева его не обрадовала, хотя с наблюдениями у нее все было в порядке.

— Вот видите, вы и молчите, — подметила она.

Он поспешил встать.

— Пункты привязки я передам Луговому, — проговорил Санкевич. — У вас с ним ряды увязываются идеально.

— Валерьян Иванович, я, пожалуй, уеду завтра пораньше, — вдруг сказала она.

— Вы не станете ждать... вестей с Песчаного?

— Нет, — твердо ответила Меденцева.

— Впрочем, утро вечера мудренее. — Санкевич улыбнулся, не слишком веря тому, что Меденцева поднимется рано. — И вдруг сказал прямо: — На вашем месте я бы дождался.

— Незачем, Валерьян Иванович. Я уверена, что все окончится благополучно. У Лугового железный организм.

— Да, богатырь! Я зову его Ильей Муромцем.

— В самом деле?!

На какое-то мгновенье лицо Меденцевой осветилось. Но тут же она опомнилась и взяла себя в руки.

— Да, да... Покойной ночи, Валерьян Иванович!

— До завтра.

Санкевич шагнул к выходу, навстречу приглушенному шепоту кустов на барханах, свежему ночному ветру.

Он лег на свою раскладушку, не раздеваясь. Заложив руки под голову, он глядел на седое от множества звезд небо, и каждая звезда, казалось ему, смотрела на него глазами Меденцевой.

— Да-а! — Санкевич вздохнул. — Такая пройдет по жизни и не набьет ни одной мозоли. Ни на ногах, ни на сердце.

Ему тут же вспомнились Луговой, Малинина, Виднов... Какие это разные люди! Но Санкевич всем им желал добра, старался помочь, чем мог В душе же его они вызывали разные отзвуки. Санкевича оскорблял нигилизм Виднова, циничность суждений о смысле жизни. Но кто знает, кто виноват в том, что этот молодой человек, образованный и неглупый, ничему не верил, никого не уважал? Слишком мало Санкевич знал Виднова, чтобы ответить на этот вопрос.

Глубокую боль он почувствовал, когда столкнулся с эгоизмом Меденцевой. Да, она сделает Лугового несчастным. Одного ли его? Слишком она любила себя и была неспособна даже на малейшую жертву ради другого.

Санкевича восхищали чистота и самоотверженность Любы Малининой. Эта, если нужно, спокойно пойдет на подвиг. Как-то сложится ее судьба?.. Санкевич думал о том, что ей нужно будет учиться дальше, и уже строил планы, как помочь ей поступить в университет, где у него на кафедре геодезии были друзья. «Да-да, я помогу ей», — подумал он. Он любил делать людям хорошее.

Снова вспомнился Виднов. Таким, как был при отъезде Санкевича из отряда: заискивающим, с плутоватыми глазами. «Придется сказать Кузину про его журналы», — вдруг твердо решил Санкевич, и на широком лбу его вырисовалась глубокая складка страдания. Он и уснул так, с мучительным выражением на усталом лице.

«Вы будете начальником отряда»

Вот уже часа два Санкевич, Малинина и Самит в пути. Они едут верхом, друг за другом по едва заметной, узкой тропе, вьющейся между барханов. Когда, кто проложил эту змейку-дорожку, — не определить: на ней только следы зверя да птиц.

Лошади тяжело утопают в рыхлом, сыпучем песке. Он, как вода, заполняет узкое ложе тропы. Надвигается гроза, но путники не спешат. Уж если суждено попасть под дождь, то лучше переждать в песках, чем в открытой степи. А до нее уже недалеко, и Люба вглядывается в синеющую даль с тревогой. Даль пугает ее, как поначалу пугали пески...

Утром этого дня Люба еще не предполагала, что все так случится. Она вернулась из Песчаного вместе с Луговым и не скрывала своей радости оттого, что с Луговым ничего не случилось, что он здоров, завтра снова начнет работу, и так, как они договорились в пути. А проговорили они всю дорогу, начавшуюся с полуночи. Да, она была опять с Луговым!

И была так счастлива, что о тяжелом состоянии Валентины Шелк и об эвакуации ее на вертолете в областную больницу рассказала Санкевичу тоже с радостным возбуждением, будто речь шла не о несчастье.

— Позвольте, Любочка, вы говорите, что Шелк может вернуться на работу не ранее, как через два месяца? — тревожно переспросил Санкевич.

— Да, так сказали врачи. Но вы не беспокойтесь, Валерьян Иванович, все будет хорошо!..

Санкевич нахмурился.

— Как же хорошо? Два месяца проболеть!.. А кто заменит ее?

— Ну... Пришлют вам работника.

— А отряд будет ждать?.. Непроизводительные расходы будут расти?.. Нет, Любовь Владимировна, это не то...

Озабоченность Санкевича, наконец, передалась и Малининой. В самом деле, то, что казалось ей простым, теперь приобрело первостепенную важность. Да, отряд не должен простаивать... Ну что ж, Валерьян Иванович что-либо придумает, найдет выход. И Люба бросилась к рабочим, которые ждали от нее распоряжений.

Когда сели обедать, Санкевич вдруг сказал, не глядя ни на кого:

— А знаете, кто может заменить Шелк?

Луговой и Малинина перестали есть, переглянулись.

— Как вы думаете, Любаша? — спросил Санкевич, теперь поднимая глаза на Малинину.

Луговой хлопнул в ладоши и привскочил с места.

— Правильно! Валерьян Иванович, поддерживаю вашу кандидатуру!

— Я нахожу, что ты, Любаша, справишься, — продолжал Санкевич. — Ну что ж, по рукам?

Люба не ждала, что речь пойдет о ней, и всерьез.

— Вы хотите... взять меня из отряда? — спросила она, испугавшись.

— Придется, Любаша.

— А кто будет строить?

— Хотя бы Самит. Он подготовлен вами не плохо... Другого выхода я не вижу.

— Нет, нет! — Малинина отмахнулась. — Я никуда не поеду. Я так привыкла... И Борис Викторович меня не отпустит...

Она с надеждой взглянула на Лугового.

— Почему же? Если на выдвижение, то я...

— Правильно! — поддержал Лугового Санкевич. — Вы будете начальником отряда. С сего числа...

— Люба, ты только подумай: начальник отряда!.. — начал Луговой, но вдруг замолчал, увидев на глазах у нее слезы.

— Решено! — Санкевич встал, пересел ближе к Любе. Он обнял ее за плечи и продолжал: — Я поставлю тебя на работу сам. Не оставлю до тех пор, пока не увижу, что дело пошло. Слышишь?.. Пойми, нет у нас никого больше, а терять дни сейчас — преступление. За каждый летний день осенью и зимой будем платить неделями. Слишком дорогая цена, Любаша. И разве можно распустить отряд Шелк?

Люба будто не слышала, что говорил ей Санкевич, и взглянула на Лугового.

— Значит, вы отпускаете меня?

Она словно бы не верила тому, что Луговой так легко согласился с Санкевичем, будто сговорился с ним. Взгляд ее был полон недоумения и отчаяния.

Луговой пожал плечами, промолчал.

— Что ж, давайте собираться, Валериан Иванович, — сказала она Санкевичу. — Не будем терять времени.

— Да, да, Любаша. По холодку и тронемся! — просиял Санкевич, хотя от него не скрылось, как Любаша, будто невзначай, прикоснулась руками к глазам.

Где-то далеко, словно за горизонтом, глухо и мягко прогремел гром. Все обернулись на звук приглушенного раската и увидели край тучи, поднимающейся над зеленым морем урочища. Туча была похожа на черный парус.

Люба первой отвела от нее взгляд, подошла к Луговому.

— Борис Викторович, у меня последняя просьба к вам: отпустите со мной Самита...

— Ни за что, Любаша! — воскликнул Луговой. — С кем же мне прикажешь работать? Ты уезжаешь, хочешь взять с собою старшего рабочего... Нет, это на грабеж похоже! Не обижайся.